Поднесла телефон к уху, проговорила: — Да, это я… я вас слушаю… но я же уже все рассказала вашему коллеге… нашу квартиру ограбили, взломали дверь… что украли — я пока точно не знаю… Она немного послушала и вдруг совсем другим, растерянным тоном проговорила: — Вера Анатольевна? Кто такая Вера Анатольевна? Ах, ну да, Вера… а зачем вам она? Ну и что, что на нее… раньше же всегда я подписывала, и это всех устраивало… ах, сменились правила… ах, сменилось начальство… безобразие… это необходимо? Без этого никак? Ну, тогда… впрочем, ущерб, кажется, совсем небольшой. Кажется, ничего не пропало. Она еще немного послушала и снова заговорила, сменив тон: — Ну, только замки, конечно, придется поменять, а так ничего страшного. Хорошо… да, я все поняла… да, я отказываюсь от возмещения… я уверена… Она прервала разговор, неприязненно взглянула на трубку и прошипела: — Безобразие! — В чем дело? — спросила я. — Ни в чем… в этой страховой такие странные правила… оказывается, если ущерб небольшой, они его не возмещают. Я опустила глаза. Странно… из того, что мне удалось расслышать, я поняла, что мать сама отказалась от возмещения ущерба. А не понравилось ей другое — то, что страховщикам зачем-то понадобилась я. Она повторяла слова собеседника — и по ним я поняла, что они спрашивали Веру Анатольевну, то есть меня. Интересно, зачем я им понадобилась? Мама тем временем уже начала наводить порядок в своей комнате, и я стала ей помогать. Но она тут же выгнала меня, и мы поделили фронт работ: мне досталась моя комната и прихожая, а ей — гостиная и ее спальня. Ванную эти уроды не тронули, а разоренную кухню мы малодушно решили оставить Валентине, которая придет завтра. Вот она обрадуется! Свою комнату я тоже оставила на потом, а пока собирала разбросанные вещи из прихожей. Что-то слишком много барахла… ага, это они на антресоли влезли и выбросили оттуда коробку с обувью, еще какие-то бебехи. Ой, ну правильно говорят, что антресоли — вещь совершенно лишняя, даже вредная, складывают туда вещи ненужные, поскольку достать что-либо оттуда практически невозможно. А если не пользуешься вещью пару лет, то, значит, она и не нужна вовсе. Правда, известно также, что как только выбросишь эту самую ненужную вещь — так она сразу и понадобится. Это Валентина так говорит. Я встала на стул, чтобы дотянуться до антресолей, подхватила коробку с обувью, еще там был пакет с какими-то книжками… ах нет, там был альбом. Пакет порвался, и все вылетело на пол. Чертыхаясь, я кое-как собрала содержимое пакета. Кроме старого толстого альбома с фотографиями, там были еще снимки в порванном конверте. Альбом был отцовский. Так и было выведено на обложке красивым почерком: «семья Вороновских». Я вспомнила мамины слова о том, что я похожа на отца. Странно, она мне раньше никогда этого не говорила, мы вообще об отце не разговаривали. На первой странице была пара — она сидит, он стоит сзади. Постановочная поза, видно, что в ателье снимали. Он в темном официальном костюме, она тоже в костюме, но светлом, более нарядном. И надпись под снимком: «1950 год». Так. Бабушка и дедушка, судя по всему. Не слишком молодые, но лица приятные, хоть и серьезные не в меру. Потому что сфотографировались они явно в день своей свадьбы. Отец мой родился в 1952 году, это-то я помню. Он был старше мамы почти на двадцать лет. Понятно, что не дожили они до его свадьбы и внучку, то есть меня, не увидели. — Вера, что ты там возишься? — послышался из комнаты голос мамы. — Помоги мне шкаф передвинуть! Я схватила альбом и конверт с фотографиями и по дороге забросила их в свою комнату. Отчего-то мне не хотелось рассматривать их вместе с мамой. А у меня в комнате такой кавардак, что сам черт ногу сломит. И ничего не найдет. С уборкой мы провозились долго, так что остаться наедине с фотографиями я смогла не скоро. Мама наконец угомонилась, даже телевизор у нее не работал, из чего я сделала вывод, что сегодня сеанс связи с ее хахалем не предусмотрен. Ах, ну да, утром же виделись… Я пролистала альбом. Вот отец совсем маленький, потом постарше, вот — первоклассник с букетом, вот где-то на море, вдали видны горы. Вот с родителями официальная фотография, наверно, на выпускном вечере. Потом — на стройке, очевидно, в студенческом отряде… Странно, я совершенно не знаю, в каком он учился институте, куда ездил летом, где жил вместе с родителями. Судя по фотографиям, в нашем городе… Значит, должны были остаться хоть какие-то друзья и знакомые. Но я никого не помню. Не помню, чтобы кто-то приходил к нам в гости в эту квартиру. Не помню, чтобы мы куда-то ездили. Возможно, родители встречались с друзьями без меня. И летом ездили в отпуск, пока мы жили на даче с няней Синой, как я ее называла. Вот последняя фотография: отец после окончания института. Тоже в костюме и коротко подстрижен. А вот большая группа ребят, уже, видно, выпили шампанского на радостях, отец улыбается и даже обнимает его какая-то девушка. Я бросила взгляд в зеркало, повернулась так же. И да, я действительно на него похожа. Ну и что такого? Отчего мама сказала об этом с такой неприязнью? Валентина говорит, что если дочь на отца похожа, то будет ей в жизни много счастья. Ну, это вряд ли. Больше фотографий в альбоме не было. Все ясно, бабушка с дедушкой умерли примерно в это время, и некому стало собирать фотки. Я почувствовала, что дико хочу спать, и неверной рукой открыла конверт с кое-как напиханными снимками. И тут же сон слетел с меня, потому что на этих фотках я узнала маму. Снимки были любительскими, никто на них не позировал, просто кто-то снимал на телефон. Хотя тогда мобильников, наверно, еще не было, значит, обычной «мыльницей» пользовались. Потому что мама тоже была совсем молодая, прямо девчонка. Наверняка в старших классах школы. Там была целая компания, мальчишки, девчонки, все дурачились, подставляли друг другу рожки. Я быстро перебрала фотографии и остановилась на одной, где была группа ребят. И там рядом с мамой стоял… вот вы не поверите, а так оно и есть, стоял тот самый тип, которого я видела сегодня в кафе. Вот именно, в том немолодом пузатом и лысоватом мужике явственно просматривались черты вот этого парня семнадцати лет. Истинно говорят, что люди не меняются! Нет, разумеется, у него не было пуза и лысины, аккуратно переходящей в плешь на затылке, и щеки его не отвисали, но так же брезгливо оттопыривалась нижняя губа и глаза смотрели недобро. Впрочем, мама этого не замечала, она льнула к нему и выглядела вполне счастливой. На оборотной стороне фотографии кто-то нацарапал наспех карандашом явно не маминым почерком: «Вадик Подушкин, Алла Самохина, Витя Михайлов, Леня Прошкин, Лена Пчелкина». И дата: «16 июня», дальше карандаш сломался, и год не получился. Вот, значит, что… Значит, этот тип — мамина школьная любовь. Вадик Подушкин… Ну и что такого? Все равно не понимаю, почему нужно это скрывать от меня. С этой мыслью я собрала фотографии, спрятала все в стол и наконец легла. Леокадия Львовна посмотрела на часы. Рабочий день уже давно закончился, все сослуживцы разошлись по домам, в замке наступила та особенная тишина, какая бывает в старых домах — тишина, изредка нарушаемая потрескиванием паркета, мышиным писком за стенными панелями, шорохом сквозняков. Тишина, в которой, кажется, раздается едва слышный шепот тех людей, которые жили и умерли в этом доме, в этом замке. — Заработалась! — проговорила Леокадия по давней привычке разговаривать с самой собой, присущей всем одиноким людям, и вздрогнула от звука собственного голоса. Она сложила в папку все документы, с которыми сегодня работала, собрала в стопочку книги — Попеляев запрещал оставлять их на рабочем месте, требовал в конце рабочего дня относить все в архив. С папкой и стопкой книг в руках Леокадия Львовна вышла в коридор, пошла в сторону архива. Ее путь пролегал мимо кабинета директрисы. Как и все сотрудники замка, Леокадия Львовна боготворила директора музея, Анну Ивановну Сергееву. Между собой они уважительно называли ее Анной Иоанновной, как царицу. И в ней действительно было что-то царственное. Сергеева уже несколько месяцев читала лекции в Канаде, но никто не смел входить в ее кабинет. И вот сейчас Леокадия Львовна увидела, что из-под двери этого кабинета пробивается тонкий лучик света… Первой мыслью Леокадии было, что Сергеева вернулась из командировки. Но тут же она эту мысль отбросила — будь это так, Анна Ивановна приехала бы в музей днем, в рабочее время, чтобы переговорить с сотрудниками и узнать все новости, и Леокадия узнала бы об этом одной из первых. Но тогда… тогда кто-то проник в кабинет без спроса! Леокадия Львовна толкнула дверь и без стука вошла в кабинет. Большое помещение было погружено в полутьму, из которой выглядывали вельможи и философы прежних лет, чьи бюсты были расставлены на книжных шкафах, заполненных старинными томами. Только на массивном письменном столе горела неяркая лампа под зеленым абажуром. И в свете этой лампы Леокадия Львовна увидела сидевшего за столом человека… Некрасивое курносое лицо, чуть сбившийся на сторону пудреный паричок… Леокадия Львовна узнала человека, чьи многочисленные изображения заполняли замок. Это был несчастливый создатель этого замка, построивший его, чтобы чувствовать себя в безопасности, и в нем же убитый. Император всероссийский Павел Первый. Леокадия Львовна попятилась и слабым, дрожащим голосом пролепетала: — Доброй ночи, ваше императорское величество… Император не шелохнулся. И тут Леокадия не выдержала, она оглушительно завизжала, задом выскочила из кабинета и понеслась по коридору, не глядя под ноги и не разбирая дороги. Известно, что в случае сильного испуга или другого стресса физическая активность — лучший способ успокоиться. Если на вас накричал начальник, лучший способ выпустить пар — хорошенько отлупить его… но это, как правило, невозможно, тогда можно просто пробежаться. Иногда приходится бежать марафонскую дистанцию. Пробежав по коридорам замка несколько минут и основательно запыхавшись, Леокадия Львовна немного успокоилась. Ну чего она, в самом деле, испугалась? Подумаешь — призрак императора! Его тут чуть не все сотрудники встречали. Правда, на этот раз он почему-то оказался в кабинете директора… но на то он и призрак, чтобы проникать через закрытые двери, проходить сквозь стены… Стоп! Дверь кабинета была открыта, ведь сама Леокадия смогла туда войти, а она не призрак, а живой человек! Да и сам призрак выглядел как-то необычно. Нормальные призраки (конечно, само это словосочетание — нормальные призраки — звучит как раз ненормально, даже, прямо скажем, дико, но что уж тут поделаешь), так вот, нормальные призраки полупрозрачны, нематериальны, похожи на туманные картины, на миражи… Сквозь них можно рассмотреть посторонние предметы, а тот император, которого она видела в кабинете, был очень даже материальный и совершенно не прозрачный. И тут у нее мелькнула мысль — кого, а точнее что, она увидела в кабинете Сергеевой… Обдумывая эту продуктивную мысль, Леокадия Львовна перешла на шаг, отдышалась. Она попыталась понять, куда попала во время своего панического бегства… Это была часть замка, примыкающая к спальне императора, к той самой спальне, где «Русский Гамлет», как стали называть Павла Первого, встретил свою мученическую смерть от рук заговорщиков. Леокадия развернулась, чтобы вернуться к служебным помещениям, как вдруг услышала за поворотом коридора ритмичное поскрипывание паркета. Сомнений не было — это были чьи-то приближающиеся шаги.