Снова повернулась к зеркалу… И опять почувствовала спиной чей-то пристальный взгляд. Да что же это такое! Мама говорит, что я очень мнительная, что я все время что-то выдумываю… может быть, и сейчас я себя просто накручиваю? На этот раз я не стала оборачиваться. Наоборот, я приблизилась к зеркалу и пристально вгляделась в него. В комнате было полутемно, и мне показалось, что в этой полутьме у меня за спиной бесшумно прошел человек в старинном камзоле и пудреном парике, с горящей свечой в руке… Я моргнула — и человек исчез. Я повернулась и вгляделась в ту часть комнаты, где я только что его видела. Конечно, там никого не было. Показалось. И тут я увидела на стене надпись. Надпись была сделана чем-то красным — неужели кровью? Состояла она из двух слов: Долгота дней. Я вспомнила Порфирьича и принюхалась к красным буквам. Они пахли не кровью (хотя я понятия не имею, как пахнет кровь). Но эти буквы определенно пахли какой-то химией — то ли ацетоном, то ли каким-то другим растворителем. Значит, краска, а не кровь. Но если вы думаете, что мне от этого стало легче, то глубоко ошибаетесь. Глядя на эти буквы, я почувствовала, что на меня накатывает странное чувство. Не паника, нет, и не страх. Это было… это было что-то необычное, как будто я стою перед очень высокой и непрозрачной стеной и знаю твердо, что там, за ней, совершенно другой мир. И даже не мир, а все другое, такое, что и представить нельзя. И я никогда этого не увижу, да, может, и не надо. И вдруг в этой стене приоткрылось маленькое окошечко. Оно настолько мало, что и разглядеть-то ничего нельзя в этом потустороннем мире, но я втягиваю носом воздух оттуда и понимаю, что это что-то необычное, что человек может там оказаться, но вот возвращаются оттуда единицы… Я попятилась и уперлась рукой о фарфоровую раковину. И под руку попалось что-то маленькое и круглое. Я повернулась, с трудом отведя глаза от надписи, и увидела, что в руке у меня кольцо. Точнее перстень. Довольно большой, на мужскую крупную руку. Перстень был с виду простой, светлого металла, похоже на серебро. А вместо камня плоский овал, на котором выгравирован крест. И не простой, а мальтийский, уж крестов этих я в Михайловском замке навидалась, могу отличить. Я зажала кольцо в кулаке и выглянула из туалетной, окликнув Порфирьича: — Посмотри, что здесь! Порфирьич уловил волнение в моем голосе и с проворством, неожиданным при его возрасте, влетел в туалетную. — Ну, что здесь у тебя? — Вот, посмотри… — Я шагнула к тому месту стены, где увидела странную надпись. Но там ничего не было. Стена была чистой. Я отступила в сторону, посмотрела правее, левее — никакой надписи не было. — Порфирьич, но я только что видела здесь, на стене, надпись… честное слово, я не выдумываю… — Какую надпись? — с живейшим интересом спросила Леокадия Львовна, которая, оказывается, тоже просочилась в туалетную и теперь в волнении смотрела на меня. — Здесь, на стене, была надпись… чем-то красным… — Кровью? — Глаза Леокадии вспыхнули. — Да нет, по-моему, какой-то краской… — Краской пахнет, — подтвердил Порфирьич, принюхавшись к стене. — Но где же надпись? — Исчезла… — протянула я виновато. — А что было написано? — Что-то странное… широта дней… нет, не широта — долгота. Точно — долгота. — Долгота дней?! — повторила за мной Леокадия Львовна. — Вы уверены? — Да, точно — долгота дней… именно так… а что? Эта фраза вам что-нибудь говорит? Но она вместо ответа спросила с жадным любопытством: — А больше вы ничего не видели? — Видела… — ляпнула я не подумав и тут же расстроилась — сейчас меня поднимут на смех. Говорит же мама — мне лучше лишний раз промолчать… Но слово — не воробей. Леокадия Львовна приступила ко мне с тем же жадным любопытством: — А что? Что вы видели? Или кого? — Человека… мужчину со свечой… — Это он, он! — выпалила Леокадия и схватила меня за руки. — Это император! Он часто появляется в этой части замка, правда, обычно по ночам. Или поздно вечером, когда стемнеет. Многие наши сотрудники его видели! — Леокадия Львовна! — строго произнес появившийся в дверях замдиректора. — Что — Леокадия Львовна? — огрызнулась хранительница. — Я уже… не будем уточнять, сколько лет Леокадия Львовна! — Не нужно распускать эти недостоверные слухи! Девушка подумает, что у нас в музее рассадник мракобесия! — Это не слухи! И никакое не мракобесие! У нас почти все его видели! И даже знают, что делать, когда встретишь призрак императора! Нужно подпрыгнуть на левой ноге и сказать: «Доброй ночи, ваше императорское величество!» И тогда он уйдет! — Ну и ну! — замдиректора даже растерялся от такого напора. А я представила Леокадию Львовну, прыгающую на левой ножке, и прыснула. Порфирьич взглянул на меня заботливо и проговорил с видимым облегчением: — Ну, слава богу, ты вроде отошла… поедем уж отсюда, я немного поснимал… — Стойте! — опомнился замдиректора. — Куда же вы? Сейчас полиция приедет, я вызвал! Ведь все же у нас труп… — Это у вас — труп, — тут же открестился Порфирьич, — а мы к вашему трупу не имеем отношения! Когда мы приехали, он уже был мертвый, причем давно, с ночи. — Откуда вы знаете? — рассердился замдиректора. — Ох, милый… — по-свойски ответил Порфирьич, — да я при моей работе за всю жизнь столько трупов перевидал — тебе и не представить… Так что мы уж лучше поедем, потому как полицию ждать — долгое дело. Они на труп никогда не торопятся, считают, что покойнику уже все равно, торопиться некуда… Замдиректора все-таки взял у него визитку с номерами нашей газеты и остался ждать полицию в полном одиночестве, потому что Леокадия Львовна тоже под шумок испарилась. Когда мы вышли из замка и прошли по мостику над зеленой зацветающей водой крепостного рва, я наконец обрела дар речи: — Бурнус меня убьет. Первый раз поручил самой сделать репортаж — и я все провалила. Но кто мог думать, что случится такое! — Да что ты! Наоборот, все гораздо интереснее! Подумаешь — открытие новой музейной инсталляции! Кому это интересно, кроме двух-трех старушек! А вот убийство в музее — это уже другое дело… это сенсация, и ты первая на месте происшествия! — Ты думаешь? — Я уверен! А если ты как следует это подашь, да проведешь настоящее журналистское расследование… ты прославишься, точно тебе говорю! Сделаешь себе имя! Честно говоря, я никогда не мечтала о славе. Ближе всего мне слова Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» Вот о чем я всегда мечтала — о покое и воле. — Ну что, мы сейчас в редакцию? Надо же отчитаться… — Да ты что? — Порфирьич взглянул на меня удивленно. — Ты не забыла, в каком ты виде? Я отвезу тебя домой, и ты приведешь свою голову в порядок! А я пока снимки отпечатаю… — Не смотри! — Я стянула бандану и погляделась в зеркальце. Вид был до того ужасен, что и не подобрать слов. От банданы волосы еще больше слиплись и начали подсыхать. Кожу на голове стянуло. Я представила, как появлюсь дома в таком вот виде, как проведу вечер в ванной, а мама будет суетиться вокруг и пытаться отмыть клей. Горячая вода его точно не возьмет, если только растворителем… но тогда волосы вообще могут вылезти, и я стану лысая… И мама будет меня утешать — ничего, мол, такая уж у тебя судьба, нужно смириться…