Врач по имени Уолкот был исполнен спокойствия и уверенности. Полли-Энн, будущую мать, приготовили к тому, что ей предстояло, а отца, как полагается, отправили в приемную – здесь можно было курить сигарету за сигаретой или смешивать себе коктейли, для чего под рукой имелся миксер. Питер чувствовал себя недурно. Это их первый ребенок, но волноваться нечего. Полли-Энн в хороших руках. Через час в приемную вышел доктор Уолкот. Он был бледен, как смерть. Питер Хорн оцепенел с третьим коктейлем в руке. Стиснул стакан и прошептал: – Она умерла? – Нет, – негромко сказал Уолкот. – Нет-нет, она жива и здорова. Но вот ребенок… – Значит, ребенок мертвый. – И ребенок жив, но… допивайте коктейль и пойдемте. Кое-что произошло. Да, несомненно, кое-что произошло. Нечто такое, из-за чего переполошилась вся клиника. Люди высыпали в коридоры, сновали из палаты в палату. Пока Питер Хорн шел за доктором, ему стало совсем худо; там и сям, сойдясь тесным кружком, стояли сестры и санитарки в белых халатах, таращили друг на друга глаза и шептались: – Нет, вы видели? Ребенок Питера Хорна! Невероятно! Врач привел его в очень чистую небольшую комнату. Вокруг низкого стола толпились люди. На столе что-то лежало. Голубая пирамидка. – Зачем вы привели меня сюда? – спросил Хорн. Голубая пирамидка шевельнулась. И заплакала. Питер Хорн протиснулся сквозь толпу и в ужасе посмотрел на стол. Он побелел и задыхался. – Неужели… это и есть?.. Доктор Уилкот кивнул. У голубой пирамидки было шесть гибких голубых отростков и на выдвинутых вперед стерженьках моргали три глаза. Хорн оцепенел. – Оно весит семь фунтов и восемь унций, – сказал кто-то. «Меня разыгрывают, – подумал Хорн. – Это такая шутка. И все это затеял, конечно, Чарли Расколл. Вот сейчас он заглянет в дверь, крикнет: “С первым апреля!” – и все засмеются. Не может быть, что это мой ребенок. Какой ужас! Нет, меня разыгрывают». Ноги Хорна пристыли к полу, по лицу струился пот. – Уведите меня отсюда. Он отвернулся; сам того не замечая, он сжимал и разжимал кулаки, веки его вздрагивали. Уолкот взял его за локоть и спокойно заговорил: – Это ваш ребенок. Поймите же, мистер Хорн. – Нет-нет, невозможно. – Такое не умещалось у него в голове. – Это какое-то чудовище. Его надо уничтожить. – Мы не убийцы, нельзя уничтожить человека. – Человека? – Хорн смигнул слезы. – Это не человек! Это святотатство! – Мы осмотрели этого… ребенка и установили, что он не мутант, не результат разрушения генов или их перестановки, – быстро заговорил доктор. – Ребенок и не уродец. И он совершенно здоров. Прошу вас, выслушайте меня внимательно. Широко раскрытыми измученными глазами Хорн уставился в стену. Его шатало. Доктор продолжал сдержанно, уверенно: – На ребенка своеобразно подействовало давление во время родов. Что-то разладилось сразу в обеих новых машинах – родильной и гипнотической, произошло короткое замыкание, и от этого исказились пространственные измерения. Ну, короче говоря, – неловко докончил доктор, – ваш ребенок родился в… в другое измерение. Хорн даже не кивнул. Он стоял и ждал. – Ваш ребенок жив-здоров и отлично себя чувствует, – со всей силой убеждения сказал доктор Уолкот. – Вот он лежит на столе. Но он не похож на человека, потому что родился в другое измерение. Наши глаза, привыкшие воспринимать все в трех измерениях, отказываются видеть в нем ребенка. Но все равно он ребенок. Несмотря на такое странное обличье, на пирамидальную форму и щупальца, это и есть ваш ребенок. Хорн сжал губы и зажмурился. – Можно мне чего-нибудь выпить? – Конечно. Ему сунули в руки стакан. – Дайте я сяду, посижу минутку. Он устало опустился в кресло. Постепенно все начало проясняться. Все медленно становилось на место. Что бы там ни было, это его ребенок. Хорн содрогнулся. Пусть с виду страшилище, но это его первенец. Наконец он поднял голову; хоть бы лицо доктора не расплывалось перед глазами… – А что мы скажем Полли? – спросил он еле слышно. – Придумаем что-нибудь утром, как только вы соберетесь с силами. – А что будет дальше? Можно как-нибудь вернуть его… в прежний вид? – Мы постараемся. Конечно, если вы разрешите. В конце концов, он ваш. Вы вправе поступить с ним как пожелаете. – С ним? – Хорн горько усмехнулся, закрыл глаза. – А откуда вы знаете, что это «он»? Его засасывала тьма. В ушах шумело. Доктор Уолкот явно смутился. – Видите ли… то есть… ну конечно, мы не можем сказать наверняка… Хорн еще отхлебнул из стакана. – А если вам не удастся вернуть его обратно? – Я понимаю, какой это удар для вас, мистер Хорн. Что ж, если вам нестерпимо его видеть, мы охотно вырастим ребенка здесь, в институте. Хорн подумал. – Спасибо. Но, какой он ни есть, он наш – мой и Полли. Он останется у нас. Я буду растить его, как растил бы любого ребенка. У него будет дом, семья. Я постараюсь его полюбить. И обращаться с ним буду как положено. Губы Хорна одеревенели, мысли не слушались. – Понимаете ли вы, что берете на себя, мистер Хорн? Этому ребенку нельзя будет иметь обычных товарищей, ему не с кем будет играть – ведь его в два счета задразнят до смерти. Вы же знаете, что такое дети. Если вы решите воспитывать ребенка дома, всю его жизнь придется строго ограничить, никто не должен его видеть. Это вы понимаете? – Да. Это я понимаю. Доктор… доктор, а умственно он в порядке? – Да. Мы исследовали его реакции. В этом отношении он отличный здоровый младенец. – Я просто хотел знать наверняка. Теперь только одно – Полли. Доктор нахмурился: – Признаться, я и сам ломаю голову. Конечно, тяжко женщине услышать, что ее ребенок родился мертвым. А уж это… сказать матери, что она произвела на свет нечто непонятное и на человека-то непохожее. Хуже, чем мертвого. Такое потрясение может оказаться гибельным. И все же я обязан сказать ей правду. Врач не должен лгать пациенту, этим ничего не достигнешь. Хорн отстранил стакан. – Я не хочу потерять еще и Полли. Я-то сам уже готов к тому, что вы уничтожите ребенка, я бы это пережил. Но я не допущу, чтобы эта история убила Полли. – Надеюсь, мы сможем вернуть ребенка в наше измерение. Это и заставляет меня колебаться. Считай я, что надежды нет, я бы сейчас же удостоверил, что необходимо его умертвить. Но, думаю, не все потеряно, надо попытаться. Хорн безмерно устал. Все внутри дрожало. – Ладно, доктор. А пока что ему нужна еда, молоко и любовь. Ему худо пришлось, так пускай хоть дальше будет все по справедливости. Когда мы скажем Полли? – Завтра днем, когда она проснется. Хорн встал, подошел к столу, на который сверху лился теплый мягкий свет. Протянул руку – и голубая пирамидка приподнялась. – Привет, малыш, – сказал Хорн. Пирамидка поглядела на него тремя блестящими голубыми глазами. Тихонько протянулось крохотное голубое щупальце и коснулось пальцев Хорна. Он вздрогнул. – Привет, малыш!