Плутарх. Параллельные жизнеописания: коллекционное издание Цветы. Какофония накладывающихся друг на друга цветочных ароматов: жасмина, лаванды и розы, апельсинового дерева и жимолости, пионов. Цветы окружали его Я-во-сне, недремлющее зерно мыслей, плывшее во тьме, пока Купер спал. Когда его сознание раскрылось, развернулось, к запахам добавились еще и сандал, янтарь и мускус, анисовое семя, мускат и перец. И что-то еще, скользящее меж состязающихся ароматов, – живое, ищущее, колючее и опасное. Это был яд. Сознание Купера возвращалось по частям, семя в пространстве его сна выпустило первый росточек с семядольными листьями – это еще не был полностью он сам, но Купер уже начинал осознавать себя заново, ощущать подушку у себя под щекой, прикосновение льняной ткани к обнаженной коже. Звуки, подобные знаменам, развевающимся на ветру, превратились в мягкую музыку; плакали струны, и робкое пение услаждало его слух нежнейшим образом – этакая противоположность колыбельной, побудка, исполняемая тонким голоском в такт движению пальцев, разминавших его виски, смазывавших елеем его губы, брови и шею. Ритуал пробуждения, ради удовольствия испытать который иные полководцы принесли бы в жертву свои армии, достался Куперу совершенно бесплатно, подаренный Леди Ля Джокондетт. Он лежал в ее занавешенной балдахином постели, на ее коленях, в ее неоценимо заботливых руках. Откуда-то это стало известным его все еще крошечному просыпающемуся сознанию. – Проснись, проснись, маленькая змейка, – почти шептала она свою песню, и всякая нота, всякий перелив голоса переполняло ее лукавое тепло. Даже жар ее дыхания казался благословенным даром богов. – Проснись, проснись же, согрейся на моей груди, пусть солнечной негой станет тебе тепло моей крови, о Змей, о Мужчина. Светила сияют, и все миры ожидают тебя, моя змейка; так проснись и утро приветствуй, в кольца свернувшись в ладонях моих. Купер почувствовал, как матрас под ним качнулся и пальцы перестали массировать его виски. Звуки песни и ароматы отдалились, и он поднял голову, чтобы проследить взглядом за своей похитительницей. В ее движениях было больше благородства, чем могло уместиться во всем Куполе. Строго говоря, разбудившая его женщина не была красавицей – в предрассветном полумраке ее силуэт кутался в вуаль черных волос, и изгибы кудрей обрамляли два темных колодца ее глаз. В подбородке ее вовсе не было слабой женственности, а крючковатый нос скорее должен был бы принадлежать генералу, но не княгине. Она оказалась шире в кости, чем предписывали каноны красоты, и обладала тяжелыми грудями и полными бедрами, словно священная корова Хатор[17], некогда являвшаяся ее покровительницей. Но те времена прошли. Купер следил за тем, как крупицы постижения происходящего начинают связываться воедино в его сознании, словно бы его мысли думали себя сами. Все страннее и все глубже, все глубже и все страннее… Леди заметила взгляд Купера и улыбнулась, будто бы в точности знала, каким путем следуют его думы. Что ж, этот путь был давно проторенным, ведь за прошедшие века она провела по нему многих мужчин и женщин. Даже в Неоглашенграде ей доводилось рождать легенды и обрывать династии. – Приветствую пробудившегося, – промурлыкала она, – давно потерянное дитя Рима. Если Леди являла воплощение цветов и песен, то мысли Купера – терна и шума. Он заставлял свое сознание возвратиться в тело вопреки инстинктам, призывавшим затаиться во тьме и остаться нерожденным для мира. Очередным мертворожденным ублюдком, о котором будет скорбеть мать. – Ты гадаешь, где находишься, кто я такая и почему ты здесь. Ты даже не понимаешь, спишь ли еще или в конце концов сошел с ума, и теперь тебя примут в свои объятия луна и ее безумные дети. – Я… Купер прикусил язык и проследил за тем, как Леди подвязывает закрывавшие окно тонкие гардины. Уличный свет озарил комнату – бледно-голубые стены, украшенные лепниной, плетеные циновки на полу. Женщина прикрутила фитильки ламп и продолжила: – Ты гостишь в Ля Джокондетт, и, хотя мои посетители относятся ко мне с чрезмерным благоговением, которого я более не заслуживаю, было бы очень приятно, если бы ты обращался ко мне по имени, что дал мне при рождении отец, и имя это – Тея. Я – Тея Филопатор[18], а ты – Купер-Омфал, знаешь ты о том или нет. – Привет… – Его голос был глухим от долгого сна и хриплым, сорванным криком. Когда он вспомнил причину этого крика, в вены его устремился адреналин. Он как-то даже слишком резко сел на кровати. – На нас напали… – …И мне это понятно. Бессмысленный акт жестокости, с моей точки зрения, но таковы уж пути людей во всех мирах. Здесь ты в безопасности, Купер. Просто знай это. – Безопасность! – разразился он надрывным смехом. – Я слышу невысказанные страхи и голоса Умирающих, подобно лунатикам блуждающих по улицам. Меня бесцеремонно похитили и напали на моих друзей. О какой безопасности может идти речь? – Ты так похож сейчас на Эшера, дитя Рима. – Она взбила его подушку и помогла вновь улечься. – Неужели на тебя так повлияло ваше знакомство? Или же это просто обычная уловка всех мужчин, когда их захлестывает непреодолимыми обстоятельствами, – притворная бравада? – Я не бравирую и не притворствую… но меня и в самом деле захлестнуло и затопило. Уже раз этак десять. А откуда ты знаешь Эшера? Стоило посмотреть на ее откровенный наряд и косметику, как ответ нашелся сам. Леди прикрыла глаза. – Учитывая обстоятельства, я бы скорее удивилась, если бы тебя не захлестнуло. Все еще молишься? И молился ли ты сегодня, Купер-Омфал? – Прошу прощения? Она открыла глаза, и в них сверкала сталь. – Разрушил ли твою веру единственный день, проведенный на другой стороне жизни, или ты, как и прежде, почитаешь тех богов, которым поклоняются наши люди спустя века после того, как моя нога последний раз касалась песков Земли? – Песков Земли? – переспросил Купер, но, произнося эти слова, осознал, что уже знает ответ. – Мы оба, милый мальчик, когда-то гуляли по одному и тому же миру. – Леди подняла его подбородок пальцем так, чтобы их глаза встретились. – Минуло уже много лет с тех пор, как я правила им, но прочла пару свитков, описывавших мою первую жизнь, и посмотрела несколько театральных постановок. Я не столь прекрасна, как тот ясноглазый ангел, но ты, несомненно, знаешь про меня? Купер явственно слышал женское тщеславие в ее словах. Ясноглазый ангел? Царица? Если бы он не был уверен в обратном, то решил бы, что все еще спит. Либо эта женщина была прибабахнутой шизофреничкой, либо же… К нему пришло понимание. От осознания этого факта у него закружилась голова. Такое было возможно лишь здесь, так как же он мог сомневаться? Мог ли Неоглашенград в действительности быть благословенным даром? Возможности просто зашкаливали. И вновь женщина словно бы прочла его мысли. – Одним прекрасным днем я обнаружила у своего порога Шекспира. Он охоч был до шлюх, этот ваш потрясатель копьем[19]. Я окучивала его, пока он не согласился написать про меня. Представляешь, он так и не забросил своего пера. Полагаю, и не смог бы, даже если бы захотел. Уильям сказал, что включит меня в свои пьесы как минимум дважды; клялся, что прежде никогда не встречался лично ни с одним прообразом своих исторических трудов, а я наслаждалась возможностью всецело просветить его относительно своей сути и талантов. Уверена, его раболепные старания угодить опишут меня в куда более радужном цвете. – Поверить не могу. – Впрочем, это уже было совсем не так. Так неужели? – Уж лучше поверь, братец. Знаешь, наш народ поднялся и завоевал целые миры. Нет колыбели лучше, чем та, в которой нас качала Гея, ибо в наших песках созревают сладчайшие из фруктов. Купер вдруг понял, что, как бывшая обитательница Земли, сколько бы времени с тех пор ни прошло и сколько бы миров она не сменила, Тея испытывает к нему родственные чувства. Связывало ли нечто подобное выходцев с других планет? Неужели он только что вступил в такой неправдоподобно эксклюзивный клуб? Их с этой женщиной объединяло что-то столь вечное, что он был просто шокирован. Она была знаменита, подлинная звезда, родившаяся и умершая за две тысячи лет до него, и все же Леди до сих пор была готова принять его за земляка. Или даже ближе – она назвала его братом. И не имело значения, что она, как он понимал, являлась последним подлинным фараоном Египта, а Купер – всего-то чересчур образованным широкоплечим американцем с пустой заносчивостью и полным отсутствием навыков выживания. Она подошла ближе, и ароматы цветов и яда стали сильнее. – И все же ты не ответил на мой вопрос, хотя, быть может, я и задала его слишком рано: как у тебя обстоят дела с верой, дитя Рима? – Кончики ее пальцев выбивали ритм на его предплечье. Купер потряс головой и заставил себя принять сидячее положение, наплевав на наготу и причинявшие боль ссадины. Ему хотелось, чтобы ответ прозвучал достойно: – Не думаю, что местные всерьез отличаются от тех людей, которых мы знавали дома. Я уверен, что потребность в чем-то… большем… универсальна. Вот только не могу себе представить – учитывая масштабы всех этих миров и наших жизней – бога достаточно могущественного, чтобы уследить за всем. Что значит Христос, когда речь заходит о чем-то столь грандиозном? – Он показал на окно, где два похожих, словно близнецы, лазурных солнца поднимались над горизонтом, окрашивая небосвод в оттенки бегущей воды. – Он был куда более милым человеком, чем ты себе представляешь. Мы, те, кто утверждал, будто является детьми богов, редко бывали настолько добры к людям. – Тея расхохоталась, и Куперу вдруг померещилось, что ее окутывает тонкая аура страха – постоянный подземный поток, струящийся под поверхностью ее слов. Не требовалось быть студентом исторических наук, чтобы понимать: она строит планы внутри планов. – Или ты ожидал, что я скажу: «Он был просто воплощением сострадания»? Должна признаться, я не очень-то много внимания уделяю тем, кто идет по моим стопам. Был ли он всепрощающим? Так ведь и я тоже когда-то являла собой воплощение бога на Земле. Я была самим солнцем, Купер, и если уж сравнивать меня с Иешуа из земли Ханаанской, то мой финал был ничуть не менее горестным. Ее плечо дернулось, высвобождая руку из платья и обнажая одну тяжелую грудь. Плоть пятнала, подобно татуировке, вереница колотых ранок – не одна пара, но многие и многие, словно Тея накачивала плоть ядом, пока та не была готова взорваться. – Мои дети мертвы. Зачем мне материнское молоко? – Она пожала плечами и вновь закуталась в одежды. – Я отдала себя змеям, и теперь мои груди дарят совсем иной сок. – А разве, – внезапно озарило Купера, – эти шрамы не должны были исчезнуть, когда ты умерла? Или это новые? Она вновь улыбнулась, на сей раз – озадаченно. Купер подумал: а бывало ли так, чтобы эта женщина проигрывала? Она ведь ухитрилась превратить в триумф даже собственное самоубийство. – Ты наконец-то начал задавать умные вопросы, невинная ты моя душа! И, быть может, тебе удастся пережить грядущие испытания. Именно так все и должно быть. Так и случилось. И уже случалось неоднократно в десятках десятков сфер. Мое путешествие было не столь уж прекрасным, как тебе, Купер, может показаться. Многие из своих жизней я провела в тумане саморазрушения, упиваясь своей утратой, и в пути нашла змей куда более редких, нежели та, чей поцелуй, как я когда-то думала, станет для меня последним. Благодаря их поцелуям я стала чем-то большим, чем просто женщиной, а в чем-то – меньшим. Я не могу ни умереть, ни Умереть, как не могу и покинуть это место. Яд проник в меня слишком глубоко, и теперь я прикована к сему городу столь же надежно, как и все остальные его шлюхи. Купер не мог представить эту женщину, чью личность он только начал принимать, в качестве проститутки. Впрочем, мог ли он представить ее хоть в какой-то роли? Две ли стороны у монеты или только одна? Вокруг Леди, словно вуаль на сквозняке, трепетала тень старательно подавляемого страха. – Улицы Неоглашенграда таят много всего странного, – увела она разговор от темы Истинной Смерти. Купер подумал, что если постарается и раскроет свой разум, то ощутит страх всех этих людей… целое море… и, быть может, захлебнется в нем. – Тебе известно про карточную игру, в которую нельзя выиграть? – «Три шлюхи»? Да, Эшер предостерегал меня. – Тогда, – кивнула Тея, – тебе должно быть известно и про три разновидности куртизанок, работающих в борделях Неоглашенграда? Купер нахмурился и покачал головой. – Их три? Этого я не знал. Мне известно только про кровавых шлюх – я хотел сказать, проституток жизни, ну или как там еще называют себя те, что умирают и оживают. Видел одну такую в Неподобии. Я… полагаю, я слышал ее страх. Скребущий шелест в моей голове. Она почти свихнулась от всего этого. Та еще штучка… – Да. Штучка, пожалуй, наиболее близкое слово. – В голосе Клеопатры прозвучала горечь. – Проститутки жизни – это люди, превратившиеся практически в движимое имущество. Здесь, в Ля Джокондетт, мои братья и сестры сохранили в себе чуть больше человеческого, но мы точно так же заточены. – Но если ты не проститутка жизни, тогда чем ты… занимаешься? – Он не смог придумать, как менее неловко задать этот вопрос. – Если позволишь, Купер, я продемонстрирую тебе таланты, которыми мы с сестрами обладаем. Люди нашего города приходят к нам скорее за эмоциональной разрядкой, нежели за плотскими удовольствиями, хотя и те составляют часть нашей работы. Но мы с коллегами, как понимаешь, занимаемся не только разговорами. Яд в наших в венах наделяет клиентов даром прорицания, разворачивает перед их взором видения, раскрывает им запретные знания. Облегчение, которое мы даем, заключено не в благословении плоти, но в блаженстве судьбы. Я пробужу и твой собственный секрет, а затем поднесу зеркало к твоим раскрытым глазам. – Хорошо, – не стал медлить Купер. – В смысле, да. Да, пожалуйста. Покажи мне мою судьбу! Если ты сможешь это сделать, я буду крайне признателен. «Особенно если это объяснит, почему меня похитили», – подумал он, но вслух произносить не стал. Леди развела руки и прошептала какую-то свистящую фразу, обращаясь к углам комнаты, а затем задернула шторы, скрывая от глаз кобальтовое утреннее небо. – Может казаться неправдоподобным, но когда-то этот город процветал; я видела его таким собственными глазами в воспоминаниях одного очень, очень старого клиента. Он до сих пор скорбит по тем временам. Затем все перешло в руки смертных, и с тех пор наступила эра праха и упадка, а мои сестры и управляющие еще пытаются сохранять глянец, присущий тем дням, когда на протяжении целых эпох мы гордились своим трудом, а понятие «шлюха» еще не было в ходу. Я этого, разумеется, уже не застала, но, прибыв сюда, увидела Ля Джокондетт столь же безукоризненно чистым и сияющим. Мои умения привели меня, и с годами я стала здесь хозяйкой. – Да, – едва слышно пробормотал Купер, – я уже заметил. Шлюха, некогда бывшая царицей, склонилась над ним, исходившее от нее облако благоухания обволокло и отравило его, и все, что он мог теперь видеть, так это только полные влаги глаза и пряди волос, подобные струям бегущей в не знающей света бездне великой вселенской реки. Они подхватили и укачивали его, пока ступенчатый потолок над его головой не раскрылся, оглушив Купера видениями за гранью возможного. – А как насчет третьего типа шлюх? – спросил Купер у белухи, в чьих глазах бушевало оранжевое пламя. Они рассекали воды в глубинах моря шелковой ткани, а аквамариновые знамена и ленты проплывали мимо, опутывая его конечности или же завихряясь подобно водоворотам и уходя ко дну. – Он заставляет тебя чувствовать. Он чувствует за тебя. Облачно-серая кожа белухи мерцала в проникающем сквозь воду свете, и ее запястные кости, спрятанные силой эволюции внутри плавников, сияли белым жаром, просвечивая сквозь плоть. Они вдруг начали расти, превращаясь в пальцы, обтянутые перчатками. – Ого!.. – пробормотал он, когда над головой промчался косяк деревянных гусей. – О чем ты думаешь, Купер?