Мы в изумлении взирали на эту стену багряных растений, не в силах подобрать слова, чтобы выразить свои чувства. Верхняя часть зарослей и в особенности самый их гребень издалека выглядели гладкими и округлыми. Они действительно напоминали плавные волны холмов, хотя, разумеется, довольно было всмотреться в них, чтобы цельная на первый взгляд поверхность распалась на тысячи и миллионы веточек. Ниже, в той части, которая служила нам укрытием, вид зарослей менялся. Здесь набирались сил растения помоложе, те, что, вероятно, совсем недавно поднялись из семян, выброшенных из недр этого живого вала. И мы оба, Амелия и я, одновременно поддались ощущению, что вал неотвратимо надвигается на нас, выкидывая все новые побеги и с каждой минутой вздымая свой гребень выше и выше. И тут, пока мы как зачарованные смотрели на эту немыслимую стену, солнечные лучи и вправду пробудили ее к жизни: вдоль стены пронесся басовитый стон, сопровождаемый оглушительным хрустом. Колыхнулась одна веточка, следом другая, и вот уже ветки и стебли задвигались на всем протяжении живого утеса, словно танцуя какой-то бездумный танец. Амелия снова сжала мне руку и указала на что-то прямо перед собой. – Глядите, Эдуард! Мой ридикюль! Надо достать его!.. Футах в тридцати над нашими головами в ровной на вид поверхности зарослей зияла большая дыра. Когда Амелия бегом устремилась к ней, до меня с запозданием дошло, что это, вероятно, то самое место, куда нас столь предательски вышвырнула машина времени. А в нескольких шагах от дыры, зацепившись за стебель, висел ридикюль, совершенно несуразный в ореоле красной листвы. Я бросился вперед и поравнялся с Амелией в тот самый миг, когда она намеревалась вломиться в чащу растений, подняв юбку почти до колен. – Туда нельзя! – закричал я. – Растения пробуждаются к жизни!.. Не успел я договорить, как длинный ползучий побег подкрался к нашим ногам и выбросил семенной стручок, который тотчас же взорвался. В воздухе поплыло облачко мелких, как пыль, семян. – Эдуард, мне настоятельно нужен мой ридикюль! – Но вы же не сможете влезть наверх! – Я должна. – Придется вам как-нибудь обойтись без пудреницы и притираний. Она бросила на меня быстрый гневный взгляд. – Там не только пудреница. Там деньги. Фляжка: бренди. И многое другое… Она очертя голову кинулась в глубь красных кустов, но какая-то ветка с треском очнулась ото сна и, стремительно выпрямившись, впилась в подол ее юбки. Ткань лопнула, Амелию развернуло и сбило с ног. Она вскрикнула и упала. Поспешив ей на помощь, я торопливо увел ее подальше от злокозненных зарослей. – Оставайтесь здесь. Я полезу сам. Без дальнейших колебаний я нырнул в этот лес извивающихся, стонущих стеблей и стал пробираться в том направлении, где видел ридикюль в последний раз. Поначалу это было не слишком трудно: я быстро усвоил, какие стебли могут, а какие не могут выдержать мой вес. Когда растения достигли такой высоты, что закрыли небо у меня над головой, я начал взбираться вверх; не раз и не два я срывался и едва не падал, когда ветка, за которую я хватался, обламывалась под рукой, обдавая меня соком. Заросли находились в непрерывном движении, словно руки толпы, когда она волнуется, приветствуя кого-то. Подняв глаза, я вновь заметил ридикюль Амелии – тот покачивался на одном из стеблей футах в двадцати надо мной. Но мне при всем желании удалось одолеть лишь три-четыре фута, а дальше просто не на что было опереться. Внезапно неподалеку, в нескольких ярдах справа, раздался оглушительный треск; я поневоле втянул голову в плечи, в ужасе вообразив, что это «проснулся» один из самых крупных стволов, но причина оказалась куда проще: ридикюль сам собой соскочил со стебелька. Разумеется, я с радостью оставил тщетные попытки взобраться выше и бросился в гущу колышущихся нижних ветвей. Колыхались они буйно и довольно шумно; вдобавок один семенной стручок взорвался почти у самого моего уха, на время совершенно оглушив меня. Единственная мысль владела мной – поскорей бы завладеть ридикюлем и как-нибудь выбраться из этого ожившего кошмара. Не заботясь больше ни о чем – ни куда ставлю ногу, ни сколько стеблей сломаю, ни даже сильно ли вымокну, – я продрался меж растений, схватил свою добычу и поспешил выкарабкаться из зарослей на волю. Амелия сидела прямо на камнях, и я швырнул ридикюль к ее ногам. Вопреки всякой логике, я был очень сердит на нее, хоть и сам понимал, что попросту прикрываю гневом пережитый страх. Она поблагодарила меня, а я, отвернувшись, уставился на стену багровой растительности. Стена колыхалась еще сильнее, чем прежде, отовсюду высовывались бунтующие ветки и стебли. Почва по краям была усеяна свежими розовыми побегами. Растения и вправду надвигались на нас, медленно, но неумолимо. Я следил за ними минут пять без перерыва; зрелые экземпляры щедро поливали почву своим соком, орошая юные ростки. Когда я вновь повернулся к Амелии, моя спутница вытирала лицо и руки фланелевой салфеткой, которую достала из ридикюля. А рядом на песке лежала фляга, и Амелия не замедлила протянуть ее мне: – Хотите бренди, Эдуард? – Спасибо, не откажусь. Спиртное смочило мне язык и сразу разогрело меня. Но я сделал всего один глоток, предчувствуя, что содержимое фляги придется растянуть надолго. Солнце всходило все выше, и мы оба ощущали на себе его благодатные лучи. Очевидно, нас закинуло в район экватора, так как поднималось солнце круто вверх и излучало щедрое тепло. – Эдуард, подойдите ко мне. Я присел на корточки подле Амелии. Она выглядела на удивление свежей, и я обратил внимание, что она успела не только обтереть лицо увлажненной салфеткой, но и расчесать волосы. Однако ее туалет был в самом плачевном состоянии: рукав жакета оторван, на юбке в том месте, куда впилась разъяренная ветка, зияла прореха, и вся одежда с головы до ног заляпана грязно-розовыми пятнами и потеками. Впрочем, оглядев себя самого, я убедился, что и мой новый костюм приобрел столь же непривлекательный вид. – Не хотите ли привести себя в порядок? Амелия протянула мне салфетку. Я принял у нее кусок фланели и вытер лицо и руки. – Как это вы умудрились прихватить ее с собой? – восхищенно произнес я, наслаждаясь неожиданным умыванием. – Я много путешествовала. Вот и вошло в привычку готовиться к любым непредвиденным обстоятельствам… И она показала мне несессер, где наряду с салфетками лежали квадратик мыла, зубная щетка, зеркальце, складные маникюрные ножницы и гребешок. Я пощупал свой подбородок, которому, несомненно, скоро должна была понадобиться бритва, – но такого непредвиденного случая Амелия все же не предусмотрела. За неимением бритвы я одолжил у нее гребешок и причесался, а затем позволил ей поправить мне усы. – Ну вот, – сказала она, подворачивая последний волосок. – Теперь мы готовы вновь примкнуть к цивилизации. Но сначала следует позавтракать, чтобы подкрепить свои силы. Порывшись в недрах ридикюля, она извлекла из него большую плитку шоколада. – Не разрешите ли узнать, что еще скрывается в этой кладовой? – поинтересовался я. – К сожалению, больше ничего такого, что могло бы сослужить нам службу. И эту плитку придется расходовать экономно, другой пищи у меня нет. Съедим каждый по два квадратика, а остальное сбережем до последней крайности. Мы жадно сжевали свои порции и запили шоколад еще одним глотком бренди. Амелия защелкнула ридикюль, и мы решительно встали. – Пойдем в ту сторону. – Она махнула параллельно зарослям. – Почему же в ту, а не в эту? – откликнулся я, несколько удивленный ее категоричным тоном. – Потому что солнце поднялось оттуда, – она показала в направлении пустыни, – значит, заросли тянутся с севера на юг. Мы уже убедились, что ночью здесь невыносимый холод, а потому у нас нет другого выхода, кроме как идти к югу. Логика была поистине безупречной. Мы отшагали не менее десяти ярдов, прежде чем я сумел подыскать возражение. – Вы исходите из посылки, что мы по-прежнему находимся в Северном полушарии? – Конечно. К вашему сведению, Эдуард, я уже пришла к определенному выводу насчет того, где мы очутились. Здесь так высоко и так холодно, что это наверняка Тибет. – Если вы угадали, то мы движемся в сторону Гималаев, – сказал я. – Как быть с Гималаями, подумаем, когда доберемся до них. 3 Вскоре выяснилось, что идти по каменистой равнине – дело отнюдь не легкое. По мере того как солнце поднималось к зениту, окружающие условия становились вполне терпимыми, а наша походка – наверное, благодаря чистому прохладному воздуху и высоте – приобрела даже определенную живость, и тем не менее мы быстро уставали и были вынуждены делать частые остановки. Часа три мы выдерживали устойчивый темп – движение и отдых чередовались через равные промежутки времени. Ридикюль мы несли попеременно, но если меня ходьба взбадривала, Амелии каждый шаг давался все труднее: она тяжело дышала и постоянно жаловалась на головокружение. Было и другое обстоятельство, удручавшее нас обоих: с той секунды, как мы пустились в путь, ландшафт не изменился ни на йоту. Растительная стена рассекала пустыню все таким же сплошным барьером, разве что порой чуть снижалась или, напротив, выдавалась вверх. Солнце всходило все выше, расточая живительное тепло, и вскоре наша одежда совсем просохла. Однако лица у нас оставались незащищенными (капор Амелии был без полей, а я потерял свою шляпу в зарослях) и незамедлительно начали обгорать – мы оба одновременно почувствовали, что кожу неприятно пощипывает. Пригревающее солнце вызвало новые метаморфозы в жизнедеятельности растений. Тошнотворные шевеления ветвей и взрывы стручков продолжались примерно час после восхода, а теперь стали редки, зато побеги тянулись к солнцу с поразительной быстротой и взрослые растения без устали поили их соком. С самого момента крушения меня преследовала одна назойливая мысль, и я понял, что пора дать ей огласку. – Амелия, – сказал я, – это я полностью виновен в том, что мы попали в столь затруднительное положение. – Что вы имеете в виду? – Мне не следовало менять курс машины времени. Это был безответственный поступок. – Вы виновны в случившемся не более моего. Пожалуйста, не будем говорить об этом. – Но наша жизнь того и гляди окажется в опасности! – Тогда мы встретим опасность рука об руку, – ответила она. – Если вы не перестанете корить себя, жизнь станет попросту невыносимой. Ведь это не вы, а я… я первая затеяла садиться в машину… Главная наша забота теперь… главное – вернуться к людям… Я бросил на Амелию быстрый взгляд и увидел, как с лица у нее сбежала краска, а веки наполовину смежились. Мгновением позже она пошатнулась, беспомощно посмотрела на меня и упала, вытянувшись во весь рост на песке. Я бросился к ней. – Амелия! – позвал я взволнованно, но она не шевельнулась. Схватив ее за руку, я нащупал пульс: он был слабый и неровный. Ридикюль оставался у меня, и я, повозившись с застежкой, открыл его. Я знал заведомо, что там должно быть что-либо подобное, и тем не менее пришлось переворошить все содержимое, прежде чем на дне ридикюля отыскался крошечный флакончик с нюхательной солью. Свинтив колпачок, я помахал им у Амелии перед носом.