Воланд взял в руки поданный ему экземпляр, повернул его, отложил в сторону и молча, без улыбки уставился на мастера. Но тот неизвестно отчего впал в тоску и беспокойство, поднялся со стула, заломил руки и, обращаясь к далекой луне, вздрагивая, начал бормотать: — И ночью при луне мне нет покоя… Зачем потревожили меня? О боги, боги… Маргарита вцепилась в больничный халат, прижалась к нему и сама начала бормотать в тоске и в слезах: — Боже, почему же тебе не помогает лекарство? — Ничего, ничего, ничего,— шептал Коровьев, извиваясь возле мастера,— ничего, ничего… Еще стаканчик, и я с вами за компанию… И стаканчик подмигнул, блеснул в лунном свете, и помог этот стаканчик. Мастера усадили на место, и лицо больного приняло спокойное выражение. — Ну, теперь все ясно,— сказал Воланд и постучал длинным пальцем по рукописи. — Совершенно ясно,— подтвердил кот, забыв свое обещание стать молчаливой галлюцинацией,— теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь. Что ты говоришь, Азазелло? — обратился он к молчащему Азазелло. — Я говорю,— прогнусил тот,— что тебя хорошо было бы утопить. — Будь милосерден, Азазелло,— ответил ему кот,— и не наводи моего повелителя на эту мысль. Поверь мне, что всякую ночь я являлся бы тебе в таком же лунном одеянии, как и бедный мастер, и кивал бы тебе, и манил бы тебя за собою. Каково бы тебе было, о Азазелло? — Ну, Маргарита,— опять вступил в разговор Воланд,— говорите же все, что вам нужно? Глаза Маргариты вспыхнули, и она умоляюще обратилась к Воланду: — Позвольте мне с ним пошептаться? Воланд кивнул головой, и Маргарита, припав к уху мастера, что-то пошептала ему. Слышно было, как тот ответил ей: — Нет, поздно. Ничего больше не хочу в жизни. Кроме того, чтобы видеть тебя. Но тебе опять советую — оставь меня. Ты пропадешь со мной. — Нет, не оставлю,— ответила Маргарита и обратилась к Воланду: — Прошу опять вернуть нас в подвал в переулке на Арбате, и чтобы лампа загорелась, и чтобы все стало, как было. Тут мастер засмеялся и, обхватив давно развившуюся кудрявую голову Маргариты, сказал: — Ах, не слушайте бедную женщину, мессир. В этом подвале уже давно живет другой человек, и вообще не бывает так, чтобы все стало, как было.— Он приложил щеку к голове своей подруги, обнял Маргариту и стал бормотать: — Бедная, бедная… — Не бывает, вы говорите? — сказал Воланд.— Это верно. Но мы попробуем.— И он сказал: — Азазелло! Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный и близкий к умоисступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом в руках и в кепке. От страху этот человек трясся и приседал. — Могарыч? — спросил Азазелло у свалившегося с неба. — Алоизий Могарыч {213},— ответил тот, дрожа. — Это вы, прочитав статью Латунского о романе этого человека, написали на него жалобу с сообщением о том, что он хранит у себя нелегальную литературу? — спросил Азазелло. Новоявившийся гражданин посинел и залился слезами раскаяния. — Вы хотели переехать в его комнаты? — как можно задушевнее прогнусил Азазелло. Шипение разъяренной кошки послышалось в комнате, и Маргарита, завывая: — Знай ведьму, знай! — вцепилась в лицо Алоизия Могарыча ногтями. Произошло смятение. — Что ты делаешь? — страдальчески прокричал мастер.— Марго, не позорь себя! — Протестую, это не позор! — орал кот. Маргариту оттащил Коровьев. — Я ванну пристроил…— стуча зубами, кричал окровавленный Могарыч и в ужасе понес какую-то околесину: — одна побелка… купорос… — Ну, вот и хорошо, что ванну пристроил,— одобрительно сказал Азазелло,— ему надо брать ванны.— И крикнул: — Вон! Тогда Могарыча перевернуло кверху ногами и вынесло из спальни Воланда через открытое окно. Мастер вытаращил глаза, шепча: — Однако это будет, пожалуй, почище того, что рассказывал Иван! — Совершенно потрясенный, он оглядывался и наконец сказал коту: — А простите… это ты… это вы…— он сбился, не зная, как обращаться к коту,— вы — тот самый кот, что садились в трамвай? — Я,— подтвердил польщенный кот и добавил: — Приятно слышать, что вы так вежливо обращаетесь с котом. Котам обычно почему-то говорят «ты», хотя ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта. — Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот…— нерешительно ответил мастер.— Меня все равно в больнице хватятся,— робко добавил он Воланду. — Ну, чего они будут хвататься! — успокоил Коровьев, и какие-то бумаги и книги оказались у него в руках.— История болезни вашей? — Да. Коровьев швырнул историю болезни в камин. — Нет документа, нет и человека {214},— удовлетворенно говорил Коровьев,— а это — домовая книга вашего застройщика? — Да-а… — Кто прописан в ней? Алоизий Могарыч? — Коровьев дунул в страницу домовой книги.— Раз, и нету его, и, прошу заметить,— не было. А если застройщик удивится, скажите, что ему Алоизий снился. Могарыч? Какой такой Могарыч? Никакого Могарыча не было.— Тут прошнурованная книга испарилась из рук Коровьева.— И вот она уже в столе у застройщика. — Вы правильно сказали,— говорил мастер, пораженный чистотою работы Коровьева,— что раз нет документа, нету и человека. Вот именно меня-то и нет, у меня нет документа. — Я извиняюсь,— вскричал Коровьев,— это именно галлюцинация, вот он, ваш документ,— и Коровьев подал мастеру документ. Потом он завел глаза и сладко прошептал Маргарите: — А вот и ваше имущество, Маргарита Николаевна,— и он вручил Маргарите тетрадь с обгоревшими краями, засохшую розу, фотографию и, с особенной бережностью, сберегательную книжку,— десять тысяч, как вы изволили внести, Маргарита Николаевна. Нам чужого не надо. — У меня скорее лапы отсохнут, чем я прикоснусь к чужому,— напыжившись, воскликнул кот, танцуя на чемодане, чтобы умять в него все экземпляры злополучного романа. — И ваш документик также,— продолжал Коровьев, подавая Маргарите документ, и затем, обратившись к Воланду, почтительно доложил: — Всё, мессир! — Нет, не всё,— ответил Воланд, отрываясь от глобуса.— Куда прикажете, моя дорогая донна, девать вашу свиту? Мне она лично не нужна. Тут в открытую дверь вбежала Наташа, как была нагая, всплеснула руками и закричала Маргарите: — Будьте счастливы, Маргарита Николаевна! — Она закивала головой мастеру и опять обратилась к Маргарите: — Я ведь все знала, куда вы ходите. — Домработницы все знают,— заметил кот, многозначительно поднимая лапу,— это ошибка думать, что они слепые. — Что ты хочешь, Наташа? — спросила Маргарита.— Возвращайся в особняк. — Душенька, Маргарита Николаевна,— умоляюще заговорила Наташа и стала на колени,— упросите их,— она покосилась на Воланда,— чтоб меня ведьмой оставили. Не хочу я больше в особняк! Ни за инженера, ни за техника не пойду! Мне господин Жак вчера на балу сделали предложение.— Наташа разжала кулак и показала какие-то золотые монеты. Маргарита обратила вопросительный взор к Воланду. Тот кивнул головой. Тогда Наташа кинулась на шею Маргарите, звонко ее расцеловала и, победно вскрикнув, улетела в окно. На месте Наташи оказался Николай Иванович. Он приобрел свой прежний человеческий облик, но был чрезвычайно мрачен и даже, пожалуй, раздражен. — Вот кого с особенным удовольствием отпущу,— сказал Воланд, с отвращением глядя на Николая Ивановича,— с исключительным удовольствием, настолько он здесь лишний. — Я очень прошу выдать мне удостоверение,— заговорил, дико оглядываясь, Николай Иванович, но с большим упорством,— о том, где я провел предыдущую ночь. — На какой предмет? — сурово спросил кот. — На предмет представления милиции и супруге,— твердо сказал Николай Иванович. — Удостоверений мы обычно не даем,— ответил кот, насупившись,— но для вас, так и быть, сделаем исключение. И не успел Николай Иванович опомниться, как голая Гелла уже сидела за машинкой, а кот диктовал ей: — Сим удостоверяю, что предъявитель сего Николай Иванович провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен туда в качестве перевозочного средства… поставь, Гелла, скобку! В скобке пиши «боров». Подпись — Бегемот. — А число? — пискнул Николай Иванович. — Чисел не ставим, с числом бумага станет недействительной,— отозвался кот, подмахнул бумагу, откуда-то добыл печать, по всем правилам подышал на нее, оттиснул на бумаге слово «уплочено» и вручил бумагу Николаю Ивановичу. После этого Николай Иванович бесследно исчез, а на месте его появился новый, неожиданный человек. — Это еще кто? — брезгливо спросил Воланд, рукой заслоняясь от света свечей. Варенуха повесил голову, вздохнул и тихо сказал: — Отпустите обратно. Не могу быть вампиром. Ведь я тогда Римского едва насмерть с Геллой не уходил! А я не кровожадный. Отпустите. — Это что еще за бред? — спросил, морща лицо, Воланд.— Какой такой Римский? Что это еще за чепуха? — Не извольте беспокоиться, мессир,— отозвался Азазелло и обратился к Варенухе: — Хамить не надо по телефону. Лгать не надо по телефону. Понятно? Не будете больше этим заниматься?