Часть 1 из 52 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
* * *
Душа волколюда
Вряд ли во всем княжестве можно было встретить более неуютное место, чем эта старая часовня. Пронзительный сквозняк колыхал пламя свечей под образами. Серебристыми нитями пробивался через щели в кровле холодный свет луны. В воздухе висела причудливая смесь запахов плесени, пыли и ладана. Рассыхающиеся доски время от времени глухо постанывали, будто по ним ходил кто-то невидимый.
Брат Арсентий – рыжебородый монастырский послушник[1] лет тридцати на вид, одетый в серую рясу, перехваченную на поясе грубой веревкой, – поправил свечу на наклонном столике, зябко повел плечами и потрогал застиранный платок, обмотанный вокруг шеи. Перевернул страницу молитвослова и бросил угрюмый взгляд на гроб в центре часовни – по его ощущениям, полночь уже наступила, а значит, вурдалак может пробудиться в любой момент. Но покойник лежал с таким умиротворенным лицом, что Арсентий засомневался в правоте крестьян, позвавших мастера по нечисти на ночную службу.
В этот миг сверху что-то грохнуло, и послушник настороженно обвел купол часовни глазами цвета холодной стали. Но, убедившись, что звук раздается снаружи – видимо, ночной ветер ударил, – Арсентий задумчиво потер ожог, который уродовал всю левую сторону его лица, от брови до бороды. Потом размашисто перекрестился и вернулся к молитвослову.
Увлекшись чтением, Арсентий чуть было не пропустил то, ради чего сюда и пришел. Подняв в очередной раз глаза, послушник увидел, что старик с бескровно-бледным лицом сидит в гробу и очень недобро смотрит на него. И облизывается.
– Здорово, дед! – кивнул Арсентий нежитю. – Чего не спим?
Вурдалак неторопливо, не сводя с послушника немигающего взгляда, выбрался из гроба. Подошел почти вплотную и стал медленно переступать вдоль меловой линии на полу, очерченной вокруг Арсентия, как будто пытался нащупать слабое место.
– Зачем пришел, парень? – прошепелявил он. Похоже, желтые клыки, торчавшие изо рта, мешали ему говорить.
– Тебя успокоить. – Арсентий, стараясь сделать это незаметно, потянулся к серебряной цепи в сажень длиной и с мизинец толщиной, подвешенной на гвоздь с правой стороны стола. То, что серебро – лучшая защита от всякой нечисти, – ведает каждый смерд. На тварей оно действует почти как огонь на человека: обжигает и доставляет нестерпимую боль.
– Непростой ты парень, знаешь много, – прищурился вурдалак, а потом раздвинул губы в подобии улыбки. – Но до утра не доживешь.
– Ну это мы еще посмотрим. – Цепь, запущенная умелой рукой, свистнула в воздухе и обвилась вокруг тела нежитя, притягивая руки вплотную к телу. Тот заревел от боли, забился, стараясь разорвать путы. Арсентий выхватил из-под рясы деревянный молоток и заостренный осиновый кол. Перешагнул линию, приблизился к деду, поднимая на ходу орудия усмирения неупокоенных мертвецов…
И понял, что поспешил. Вурдалак с утробным рычанием напряг неожиданно сильные руки, и цепь лопнула с мелодичным звоном. Мертвый дед рванул вперед, вытянул в сторону послушника ладони с черными когтями. Арсентий отскочил назад, в круг, но увидел, что ногой случайно подтер меловую линию. Не очень представляя, что делать дальше, послушник обежал столик с книгой. Когда он запирался вечером в часовне, то не думал, что упырь окажется настолько сильным. Все-таки они на священной земле, вокруг иконы, все это должно было ослабить нежитя. Просчитался…
– Хватит бегать, парень! – мерзко захихикал дед. – Некуда бежать тебе.
«Прав нежить», – подумал Арсентий, пятясь. Выйти из часовни не получится, он сам велел местным запереть двери тяжелым брусом и не отворять до рассвета, что бы ни произошло. Длинным прыжком послушник преодолел расстояние до входа, выхватил из прислоненных к косяку ножен меч и направил в сторону мертвого деда, правда, без особой надежды – не тот случай, когда сталь поможет.
Конечно, если бы это был простой неупокойный, можно было бы побегать кругами до первых петухов, тем более светает сейчас рано. Но этот вурдалак не простой – при жизни дед был колдуном, а перед смертью не успел никому передать свою силу. Если до утра третьего дня после смерти с ним не справиться, он не уснет, а наоборот, станет еще сильнее.
Одним взмахом вурдалак отбросил далеко в сторону столик с книгой. И вновь очень быстро бросился на послушника. Арсентий увернулся, отскочил вправо и со всей силы вмазал мечом по голени деда – не только не прорубил, тот даже не заметил, а клинок разлетелся на куски, лишь рукоять в руке осталась. Вурдалак развернулся, зарычал и вцепился в плечи Арсентия. Рывком приподнял послушника, сдавил с обеих сторон – аж кости захрустели – и потянулся оскаленной пастью к шее.
Но тут у нежитя вышла неувязочка – как только клыки пропороли платок, они коснулись воинской гривны, серебряного витого ободка на шее Арсентия, единственной его памяти о молодости в дружине. Дед резко отстранился и отбросил от себя послушника, зашипев при этом от сильной боли. Арсентий не стал ждать – высоко подпрыгнул и обеими ногами врезал в грудь противнику. Опять как в камень, но вурдалак все же не устоял, отлетел в сторону и завалился на спину. При падении он, правда, снова успел вцепиться в плечо послушника, увлек за собой. Арсентий из-за этого не смог упасть мягко, как умел, а со всей дури грохнулся на пол и почувствовал, что теряет сознание.
Уже не совсем понимая, что делает, послушник махнул рукой с зажатым в ней колом, воткнул в правое плечо вурдалака. Разумеется, не убил, для этого надо в сердце попасть, но тут же перекинул в левую руку молоток, быстро и сильно ударил несколько раз. Кол пробил тело насквозь и со скрежетом вошел в доски, прибив деда к полу.
Вурдалак отбросил послушника в сторону, схватился за деревяшку, торчавшую из тела, и медленно потянул, пытаясь освободиться. Арсентий, не теряя времени, рванул туда, где на полу валялись обрывки цепи. Схватил один из них, вернулся к деду, обвил ему шею на манер удавки. Серебро врезалось в плоть мертвяка, принося ему дикую боль – он опять принялся орать и биться. А потом вурдалак рывком сорвал с послушника гривну, двумя руками вцепился в горло, сжал, перекрывая дорогу воздуху. Арсентий попытался вырваться, но ничего не вышло. Тогда он собрал все силы и потянул в стороны концы цепи. Серебряные звенья глубоко вгрызлись в мертвую плоть, но в глазах послушника потемнело от удушья, а в висках застучали кузнечные молоты.
* * *
Когда в селе заголосили первые петухи, местный староста подошел к дверям часовни и долго вслушивался, пытаясь понять, что происходит внутри. Приезжий послушник, конечно, обещал успокоить мертвого колдуна, но кто его знает, вышло ли у него. Может, лучше подпалить тут все от греха подальше? Но потом староста все-таки решился и кивнул остальным.
Подбежавшие крестьяне отперли двери и с копьями наперевес осторожно заглянули внутрь.
– Слышь, православные, – раздался из полумрака хриплый голос брата Арсентия. – Пошлите кого-нибудь, пусть медовухи принесут.
Он вышел на солнечный свет и без сил опустился на завалинку неподалеку. Слегка прищурив глаза, с блаженной улыбкой смотрел вокруг. Когда прибежавший из деревни парнишка принес запотевший кувшин, послушник с непередаваемым удовольствием отхлебнул горьковатого напитка. Теперь еще в баньку, а потом зарыться с головой в ароматное сено да проспать до завтрашнего утра.
– Доброго дня! – К Арсентию подошел незнакомый священник примерно его возраста, очень благообразный, высокий и худощавый, с тонким изящным лицом. – Насколько я понимаю, это тебя называют мастером по нечисти?
«Ишь, как чешет! – Послушник разглядывал гостя с любопытством. – Как пить дать, из недавних книжников[2], знакомая порода».
– Брат Арсентий, послушник из Богоявленского монастыря, – представился он и отставил кувшин.
– Отец Сафроний, настоятель церкви в селе Уголье, – ответил священник. – Это в десяти верстах отсюда. Мне срочно нужна помощь.
– Очень срочно? – нахмурился Арсентий. Неужели баньку и сеновал придется отложить?
– У нас мертвецы из могил пропадают. Сегодня ночью шестой. И я боюсь, что уже поздно.
– Ага, скорее всего, поздно. – Арсентий хлопнул себя по бедрам и поднялся на ноги. – Поехали, по дороге расскажешь.
* * *
Послушник присел на корточки возле разоренной могилы в надежде по следам понять, что же здесь случилось ночью. Но мощный ливень, подкарауливший их на середине пути, уже успел превратить землю в бурую грязь. Арсентий с обидой посмотрел на небо – почти месяц ни капли, а тут словно небесную твердь пробили.
Он обошел могилу кругом, потом спрыгнул вниз. Потрогал пальцами раскуроченную крышку гроба – как и говорил священник, выглядит так, будто кто-то очень сильный вначале пробил верхнюю доску в середине, а потом ломал на щепки.
– Когда, говоришь, началось это?
– Два месяца назад, аккурат в полнолуние. – Отец Сафроний с интересом следил за действиями послушника.
Арсентий опустился на колени, наклонился вперед, заглянул под крышку гроба. Резко отпрянул – большая темно-зеленая лягуха, спрятавшаяся внутри, громко квакнула прямо в лицо.
Сплюнув от досады, брат Арсентий снова наклонился и прищурился. И увидел намокший клочок темно-бурой шерсти, застрявший в щели. Аккуратно вынул, рассмотрел, потер в пальцах, понюхал. Задумчиво потрогал длинный шрам на лбу – неужели опять? Потом провел рукой по четырем глубоким бороздам на стенке гроба, и лицо его потемнело.
– Руку дай. – Арсентий схватился за протянутую ладонь, с небольшим усилием выбрался на поверхность по скользкой от дождя земле, отряхнул испачканные полы рясы.
– Я сперва подумал, что кто-то залез ради поживы, – продолжил батюшка. – Там Васька Жигун лежал, барышник[3]. Перед смертью с торга вернулся, отмечал, да по пьяному делу с лестницы упал. Но зачем тогда тело забирать? Я и решил никому не рассказывать пока, чтобы селян не пугать, сам могилу зарыл и службу заново провел.
– А этот кем был? – Арсентий указал на яму.
– Егорша, пастух. Три дня как схоронили. Стадо пас над рекой, с обрыва свалился и шею свернул.
– Кто-нибудь видел это?
– Только сын его, Миклоха, но он юродивый.
– Ладно, хватит мокнуть. – Арсентий зябко повел плечами. – Найдется у тебя чем согреться?
Они прошли по размокшей тропинке к небольшой церкви. Священник приглашающе распахнул дверь пристройки, служившей ему домом. Арсентий вошел, перекрестился на иконы, с удовольствием прижал озябшие ладони к теплым кирпичам печи.
– А когда второй случай был?
– На следующую ночь после первого. – Батюшка вынул из печи горшок с горячей водой, покопался в берестяных коробочках на полке. Сыпанул в кипяток с полпригоршни трав – по дому разлетелся аромат лесных ягод и полевых цветов, – накрыл крышкой и присел на лавку у стола, заваленного книгами и свитками. – А в следующее полнолуние еще трое. Все умерли накануне и не своей смертью. Ну и вот сегодня.
Священник налил отвар в большие кружки, одну протянул гостю. Арсентий хотел намекнуть, что под словом «согреться» имел в виду иное, но обижать хозяина не стал. Тем более, на вкус напиток оказался очень недурственным, а по телу растеклось приятное тепло. Даже в сон слегка потянуло, все-таки вторые сутки на ногах.
– Добро. – Арсентий потер глаза и поднялся на ноги. – Дождь стихает, не будем рассиживаться. В селе есть кто оружие держать умеет?
– Тут пограничье, в каждом доме копье наготове. – Отец Сафроний увидел, как скривил лицо послушник, и быстро добавил: – С год назад князь прислал воев, заставу срубили. Три десятка парней и старшина. Чтобы, стало быть, было, кому границу оборонять, если степняки опять нагрянут.
– Вои – это хорошо. Ночью его ловить будем.
– Кого?
– Волколюда.
– А это что ж за напасть? – Батюшка перекрестился.
– Волколюд, он же оборотень. Сегодня у него седьмая ночь, получается. Если еще одно сердце сожрет, в полную силу вступит, и тогда нам крепко не поздоровится. – Арсентий снял плащ с крючка. – Покажешь, как заставу найти?
* * *
– В последние дни еще кого-нибудь хоронили? – продолжил брат Арсентий, когда они вышли на дорогу.
– Нет, все живы, слава богу!
Перейти к странице: