«А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо, – пропела Аллегра. – Да, мы кое-что потеряли, но мы справимся, потому что мы – самые радостные в мире штучки!» Я посмотрела на мамин альбом, и сердце болезненно сжалось – он вот-вот превратится в труху. Конечно, до самой радостной в мире штучки мне далеко, как муравью – до луны, но всерьез огорчиться я не могу, это правда. Ведь мама когда-нибудь сделает новый альбом, не хуже прежнего. – Оно так все и началось, да? – спросила я у мамы. – Они показали тебе эту открытку с птицами? – Я не помню никакой открытки, – покачала головой мама. Мы синхронно, не сговариваясь, потрепали себя за кончик уха. В этой задачке у меня что-то не сходилось. Я осторожно отодвинула шторку и краем глаза выглянула за окно. В летних сумерках отчетливо разглядела на той стороне двора две знакомые фигуры – одну высокую и лохматую, другую пониже, с коротким ежиком волос. Чучундры в халатах посматривали то на окно, то на карточки у себя в руках. Третья куда-то исчезла. Похоже, и у меня есть все шансы скоро увидеть своего хранителя на открытке. Вообще-то я бы не прочь от него избавиться, но забыть заодно полжизни, как мама? – Они у меня допрыгаются. – Я схватила скалку и кинулась к двери. – Инга! С ума сошла! Это опасно, и толку не будет! Пожалуйста! – Мама попыталась преградить мне дорогу, но куда там. – Прятаться, что ли, от них? Вот еще! – Я сунула ноги в туфли. – Инга, ты сейчас можешь потерять связь с потоком, – спокойно сказала она. – Вот прямо сейчас. – Что? – Я остановилась как вкопанная. – Ты уверена в этом? – Посмотри! – Она потрясла у меня перед носом разворотом моего альбома. – Видишь, еще одна страница меняется? Никогда не думала, что это так больно: смотреть, как рассыпается в прах твоя работа. Мне пришлось приложить поистине героические усилия, чтобы стать v.s. скрапбукером. Меньше всего на свете я хотела бы расстаться с миром, который обрела с таким трудом, и лишиться своей новой, горячо любимой специальности. Не могла я позволить каким-то серым личностям отобрать у меня все это! «Мы не позволим», – радостно подхватила Аллегра. Я верила маме, верила ее огромному скрапбукерскому опыту, верила чутью, которого у меня не было. Поэтому задала только один вопрос: – Что ты предлагаешь? – Они тебя зацепили. Тебе надо исчезнуть прямо сейчас, чтобы они потеряли всякую связь с тобой. По-другому процесс не остановить. И ждать больше нельзя, – сказала мама тем тоном, каким в детстве отправляла меня в постель, и я поняла, что спорить бесполезно. – Ты тут справишься одна? Она надела на шею кулон. – У нас с тобой нет других вариантов. «Мы исчезнем, мы исчезнем. Самый радостный варрюант, это точно!», – подхватила Аллегра. Как ни странно, мне сразу стало легче, будто кто-то очень важный и серьезный разрешил мне оставить маму одну. Дальше я помню все урывками. Как я целовала кошачьи морды, как мама совала в мою сумочку вещи и поспешно что-то объясняла, как она задергивала шторы и доставала из тайника свою знаменитую открытку с каруселью. Последнее, что я запомнила, – теплые мамины руки на своих плечах. Как ни силилась потом, не могла вспомнить выражение ее лица. Только тепло, которое втекало в мои плечи, и радостный мячик, который вопреки всякому моему желанию перекатывался в животе в предвкушении приключения. Потом я помню знакомое головокружение, десять секунд подкатывающей к горлу тошноты и родное ощущение потока. Пахло чем-то смутно знакомым. Когда я открыла глаза, на улице давно стемнело. Отозвалась в груди смутно знакомая, приятная боль – и тут же стихла. Я полулежала в кресле с сумочкой на коленях в незнакомой комнате с высокими потолками. Голова трещала, словно меня огрели по затылку. В ушах звенело. В окна сквозь занавеску проникал слабый свет фонаря и окон соседнего дома. Я с трудом приподнялась и огляделась. Почти все пространство комнаты занимал рояль, по углам стояли большие колонки, а у дальней стены на разложенном диване похрапывал какой-то человек. Что-то едва не выскользнуло у меня из рук, но я успела его подхватить – это был мой альбом. Я тихонько сняла туфли и на цыпочках подкралась к окну. При свете фонаря я долго разглядывала страницу альбома, водила по ней пальцами. Она выглядела так же, как и сразу после создания – гладкий картон, ровные строчки, целая белая ленточка. Можно подумать, что испорченная страница мне приснилась. Убедившись, что альбом в порядке, я выглянула на улицу и увидела унылый, мало чем примечательный двор: трех-четырехэтажные домики, растрескавшаяся штукатурка в подтеках, покосившиеся сараюхи, кривой асфальт и утопленные в землю окна цокольных этажей. Даже навскидку я могла вспомнить не меньше пяти районов в разных частях города, где из окон мог бы открываться подобный вид. Но почему именно здесь? Мама сказала, что карусель сама подберет для меня самое безопасное место. Я никак не ожидала, что таким местом окажется обычная квартира, да еще чужая. И куда мне теперь спрятаться до утра, пока этот человек не уйдет на работу? И потом, может быть, здесь живет кто-то еще. Глаза потихоньку привыкали к темноте. В комнате пахло, как в старых домах или музеях, – вековой сыростью и обветшавшей историей. А звенело вовсе не в ушах, это от сквозняка тихонько качались под потолком поблескивающие трубочки – «музыка ветра». Ох, не люблю я весь этот фэн-шуй! «Красотутень, и звучит мелодичненько», – пропела Аллегра. Я хотела выглянуть в коридор, но в потемках споткнулась о какой-то провод и упала на пол со страшным грохотом. Вдобавок к этому на мою многострадальную голову что-то обрушилось сверху. Пока я поднималась и ощупывала конечности, человек в постели застонал, потом щелкнул выключатель, и в свете красного абажура на меня уставилась сонная физиономия незнакомого мужчины. – Добрый вечер, – сказала я самым вежливым и дружелюбным тоном, на какой только была способна. – Ничего, если я здесь поживу немного? Глава третья. Берегись советских грузчиков, даже если они женщины Софья 2 июня, утром, ближе к одиннадцати, время как следует все обдумать Меркабур Жизнь надо мной издевается. Меня все время делают начальником, и никто меня не спрашивает, хочу я этого или нет. Руководитель из меня, как из кота – ездовая собака. Я представила, как тяну по сугробам навстречу вьюге тяжелые сани, а меня подгоняют плеткой по бокам двое улюлюкающих подростков. Очень похоже на правду. По всему выходит, что я теперь осталась за старшую, а им только дай волю – веревки из меня сплетут, еще и лапти смастерят. Эх, вот Инга бы на моем месте построила их на раз-два. Я и сама ее иногда побаиваюсь. Интересно, где она сейчас и что делает? Вот уж кому никакие открытки не страшны. За приоткрытой дверью раздается кваканье лягушки, которое будто подтверждает эту мысль. Мои размышления прерывает риторический вопрос Ильи: – Кто закроет дверь? – Не смешно, Илья, – ворчу я и чувствую себя старухой. Эльза устало смотрит на него, дверь с грохотом захлопывается. Я вздрагиваю и лезу пальцем себе в ухо. Это она нарочно нас оглушила, не может деревянная дверь так громко хлопать. Выражение лица Ильи сменяется на обиженное. Теперь будет дуться, как ребенок. Девчонка способнее его на порядок. Если бы у скрапбукеров были спортивные разряды, она бы уже давно получила кандидата в мастера спорта, пока парень сдавал бы норматив на третий разряд. Сегодня все на нервах, вот они и срываются на ни в чем не повинной двери. Мы сидим втроем в Простоквашино. Так Илья окрестил меркабурский мирок моей скрап-визитки, и это название к ней прицепилось намертво. Это самое безопасное место для встречи, какое знаю, у меня тут спокойно, как в бункере. Я не самый общительный человек, поэтому достать меня через визитку довольно-таки трудно, если сама этого не захочу. Я бы вообще не стала делать себе никаких визиток, но Эмиль сказал, что надо. А теперь я ему благодарна за это. Так всегда бывает – сначала не хочу его даже слушать, а потом понимаю, что он был прав. Я привязалась к этому несуществующему местечку – здесь потрескивают в печке дрова, за окошком всегда льет дождь или валит снег, на столе стоит старый облезлый чайник с дурацкой ручкой, которую приходится держать двумя руками, а внутри него плещется травяной чай. В моем меркабурском домике все из дерева: полы и стены, стол и стулья, на стенах висят вышитые рушники, а под ногами лежат плетеные коврики. Можно устроиться на печке, свернувшись калачиком под лоскутным одеялом, и лопать печенье со сгущенкой. А кто скажет, что это не самый обычный способ принимать клиентов, тот просто не видел других визиток. Сегодня в окно стучит теплый летний дождик, пахнет травой и мокрым деревом, а в чайнике заваривается душица с мятой. Вечерок мог бы быть уютно-идиллическим, если бы не события последних двух дней, которые всех нас держат в напряжении. Еще нет и полудня, а я уже себя чувствую неимоверно уставшей. – Я все равно опять дверь открою, – ворчит Илья. – Ты же знаешь, Пална. Илья – мой подопечный. Так уж вышло, что я за ним присматриваю. Пару лет назад парень здорово набедокурил, и ему еще повезло, что для него все не так плохо кончилось. Теперь он обязан заключить контракт на три года, но лишь после того, как Эмиль его допустит к работе. Илья уже четыре раза пытался сдать Магрину экзамен, но у него ничего не вышло. А пока что я отвечаю за парня, и он обязан подчиняться мне во всем, что касается v.s. скрапбукинга. Илья такой же послушный, как все нормальные подростки. Подсчитать невозможно, сколько раз мне за него влетало от Эмиля! И все-таки я ни одной минуты не жалею, что взялась опекать мальчишку. Когда мы встретились первый раз, он был ниже меня на голову, называл меня на «вы» и «Софья Павловна», а теперь, когда я смотрю на него снизу вверх, осталось только «Пална». – Я такую цифровую модель сделаю, что эту дверь вообще никто закрыть не сможет! Эльза щелкает пальцами – и дверь исчезает. На ее месте появляется еще одно окно, точное такое же, как соседнее, в него стучит дождь, струйки воды стекают по стеклу, в углу в паутине застряла муха. Визитная карточка v.s. скрапбукера отличается от всех остальных открыток тем, что мир внутри нее можно творить на ходу по собственному желанию. У каждого мастера – своя манера делать это. Кто-то машет волшебной палочкой и читает заклинания, кто-то рисует кисточкой картинки, а Илья считает себя кем-то средним между радиоинженером-любителем и 3D-моделистом. Он уверен, что подобрал шестнадцатиразрядный ключ к моей визитке и подстроил так, что дверь в мою избушку открывается сама, как только ему захочется. На самом деле, я сразу заметила эту его неуклюжую попытку, но не стала останавливать парня и даже ничего ему не сказала. Илья знает, что мир визитки нельзя изменить без согласия ее хозяина, но, как и все подростки, считает, что правила к нему не относятся. Поначалу я хотела как-нибудь проучить Илью, но потом Эльза в ответ повесила на дверь чугунный замок, и я решила не вмешиваться. Пусть лучше развлекаются с дверью, чем делают друг другу пакости в реальном мире. Разумеется, цифровая модель визитки, так же как и меркабурский канал с дешифратором для SOS-открыток, – это просто смешно. Нет никаких каналов и шифров, все гораздо проще и сложнее одновременно. Но парню так проще, поэтому я его не разубеждаю. А Эльза считает ниже своего достоинства что-то ему объяснять. Я пока точно не знаю, какая у Ильи специализация, но наверняка это что-то, связанное с компьютерами. Может быть, однажды он напишет вдохновлялку для разработчиков нового суперкомпьютера или его возьмут на работу в какую-нибудь «фруктовую» фирму. Илью со дня на день ждут обычные выпускные экзамены в школе, он собирается поступать в технический вуз и твердо верит, что, получив аттестат, уж наверняка сдаст тот особый экзамен, который освободит его от моей опеки. Но я подозреваю, что у него опять ничего не выйдет, и вовсе не из-за того, что он не умеет делать открытки. Просто парень еще не готов для этой работы – слишком много мнит о себе. Можно бесконечно играться с дверью, но рано или поздно придется решать, что нам теперь делать. Мне кажется, что во всем мире из v.s. скрапбукеров сейчас остались только мы трое – трое из Простоквашино. – Хватит. Больше эту дверь никто не трогает, – твердо говорю я и возвращаю дверь на место. Илья вздыхает. Эльза отворачивается. Ночью я почти не спала, встала рано и провела утро в тщетных поисках. Перебрала одну за другой все визитки, какие у меня были, но ответила только Эльза. Заглянув в кафе, где часто завтракал Эмиль, поговорила с официантами: за последние два дня его никто не видел. Магазинчик дяди Саши по-прежнему был закрыт. Со вчерашнего дня едва ли не каждые пять минут я пыталась дозвониться Инге или Надежде Петровне. Телефоны отзывались одинаково, мобильные сообщали: «Абонент временно недоступен», городские ограничивались длинными гудками. В конце концов я помчалась в мастерскую. Надеялась найти хоть какую-то помощь, по меньшей мере рассчитывала порыться в архивах, а в итоге лишний раз убедилась, что на свете существуют вещи, которых лучше никогда не видеть. Мастерская была для меня самым светлым и наработанным пространством, какое только может существовать в этом мире. Просто находиться там уже было здорово. Поток в мастерской проявлял себя в форме невидимого зверя, опасного в своей привлекательности. Стоит только войти – и он ластится к рукам, и одновременно заигрывает, и манит за собой – туда, где нельзя терять над собой контроль, как альпиниста – непокоренная вершина. Обычно, еще подходя к дому, я поднимала голову, видела, как играет поток в знакомых окнах, и замечала, что сразу ускоряю шаг и начинаю улыбаться. Сегодняшним утром все было по-другому. Дико взволнованная, я мчалась вперед, отгоняя одну невеселую мысль за другой. Я даже не сразу заметила, что дверь выглядит так, будто ее выламывали. Когда вошла, окончательно убедилась, что мир перевернулся. В тот момент во мне умерла последняя надежда, что все это – неудачная шутка, нелепая проверка или просто дурной сон. Я сбежала. Кажется, даже дверь за собой не закрыла. Впрочем, это неважно, ведь красть там теперь нечего. Я подумала, что если задержусь там еще хотя бы на секундочку, то наверняка сойду с ума. Потому что моя любимая мастерская, мое лучшее на земле место, стала вывернутым наизнанку пространством, из которого хотелось убежать, заорав во всю глотку: «Заберите меня отсюда!» Уже потом, на улице, я поняла, что в квартире случился пожар. А первым моим впечатлением было чувство, словно я провалилась в открытку с черным сюром, открытку самоубийцы – ту самую, что сейчас пряталась в секретном месте в моей настоящей комнате и мучила нас всех. Как мне не хватает Магрина! Кажется, я не умею без него жить. – Где его искать? – спрашиваю я у Эльзы. – Не знаю. – Эльза, он же твой отец. Неужели ты даже номера телефона не знаешь? – Нет. Эльза всегда немногословна. Она – как плотно закрытый черный ящик, который изображен у нее на визитке. Обычно я чую вранье за версту, но с Эльзой никогда не могу понять, говорит ли она правду. Сейчас она лежит на печке, подложив руки под голову, и смотрит на меня сверху. С отцом у нее только две общие черты, которые, тем не менее, делают их удивительно похожими: круглые серые глаза слегка навыкате и редкая способность внимать собеседнику. Только Эмиль – как зеркало: смотришь на него – и рассказываешь, словно самому себе, а от взгляда этой маленькой колючки бегут по спине мурашки. Стоит ей только появиться в комнате, как все сразу начинают чувствовать себя неловко, пересаживаться с места на место, менять позы и вздыхать, не отдавая себе отчета почему. – Всегда все надеются только на него. Великий Магрин! Уж он-то знает, что делать, – говорит она. Эльза и на вид – колючка. Только напоминает не ежика, а скорее дикобраза. Волосы у нее длинные и почти всегда заплетены в несколько косичек, из которых торчат, будто иголки, серебристые поблескивающие шнурки. Она круглый год ходит черная как негр – без конца загорает в солярии, как бы ни ругался по этому поводу Эмиль. На плече у нее татуировка в виде бабочки с монадой «инь-ян» на одном крыле. Эльза худенькая, в любое время года носит джинсы и черные майки в облипочку, хотя к ее загорелой коже лучше пошел бы белый цвет. У нее очень взрослое лицо и такие же манеры поведения – в жизни не скажешь, что она почти ровесница Ильи. Парень хоть и вымахал как оглобля, но выражение лица у него немного детское, и двигается он неуклюже, словно не знает, как теперь управляться с телом, когда руки и ноги стали такие длинные. Эльза выглядит лет на пять старше. – Вы сами-то без Магрина хоть на что-нибудь способны? – спрашивает Эльза, и мне хочется ее стукнуть. Она, не задумываясь, втыкает иголки в больные места – на это у нее слова всегда находятся. И называет меня на «вы» – держит дистанцию. Может быть, как и многие другие, она уверена, что наши с Эмилем отношения выходят за рамки деловых и дружеских? И ревнует меня к отцу?