– Да он ангел у тебя! – Вонючий ангел. – Как это? – Да так. Мыться не любит, а потеет сильно. И козлом от него несет. Я ему говорю – ты, козел, носки бы сменил! А он снимет их и по комнате раскидает… – Ну, это пустяки. – Ничего себе, пустяки. Меня от него тошнит. Если ты, говорю, вонючка, не будешь каждый день душ принимать, я тебя брошу. – А он? – Думает, я шучу. Ладно, говорит, кисуля, не ворчи. И лезет со своими вонючими поцелуями. Я кричу – иди под душ, козел! А он смеется… – А мой – маменькин сынок. Всё для нее, для мамочки своей старается, в день по десять раз ей звонит, а мне – хоть бы раз позвонил с работы. Я хоть подохни, он не колыхнется, а мамочка только чихнет, он сразу бледнеет – что с тобой, мамуля, ты не простыла? У-у, так бы их обоих и убила! – А мой, как с работы придет, на диван завалится – и ноги свои вонючие, в грязных носках, раскинет. Джулька, собака, к нему лезет, лижет его, вонючку. Иди в душ, кричу, смени носки! А он смеется – собаке, мол, нравится. Вишь, как лижет мои ноги! Вот и живи с собакой, козел, а я ухожу… А куда я уйду? Покричу и успокоюсь. – Некуда нам деваться, подруга. – Извините, милые дамы, – вмешался я в их разговор. – Не мое, конечно, собачье дело… Но, мне кажется, вы просто не любите своих спутников жизни… – А ты кто такой? – окрысилась худая брюнетка, у которой муж – вонючка. – Неприлично – подслушивать, – ехидно добавила пухленькая блондинка, у которой муж – жмот. – Мы уж как-нибудь сами со своими мужиками разберемся. – Главная ваша беда – недостаток любви, – сказал я, глядя на них со строгой улыбкой. – От этого в мире все беды и несчастья. Никто никого не любит. – Да ты глянь на его руки, – фыркнула брюнетка. – Весь в наколках… Из зоны, небось? – Угадала, – кивнул я. – Только вчера откинулся. Еду к любимой жене. – Ну-ну, – хохотнула блондинка. – Вот жене и расскажешь про свою любовь. А она тебе – про свою верность… – Это что, намек? – А чего мне намекать? Ты сколько на зоне пробыл? – Два года. Из-за жены, между прочим. Хотите – расскажу? – Ты, я вижу, сам очень хочешь. Ну, расскажи, если не стыдно. – А чего стыдиться, – и я рассмеялся тихонько. – Дело прошлое. Нет, она мне не изменяла, в этом смысле все было у нас хорошо. Мы с ней в школе вместе учились, с детства дружили… – Ой, как трогательно, – скривилась брюнетка, – сейчас заплачу. – Да, конечно, смешно, – согласился я. – Но мы, правда, крепко любили друг друга. И все, вроде, было у нас хорошо. Жаль, детей только не было. Может, поэтому я и пить стал… – Ага! – кивнула сердито блондинка. – А если бы дети были – пил бы совсем по-черному. – Ну, не знаю. Запоев у меня не было, просто – поддам иногда с друзьями… А она обижалась. Потом стали ссориться. И однажды, когда я спьяну ударил ее… ну, не рассчитал – сильно ударил, сознаюсь… так она раскричалась и – милицию вызвала! – И правильно сделала, – буркнула брюнетка. – Нет, не правильно, – возразил я. – Неправильно. Ведь она-то трезвая была, понимала, что я не со зла, а спьяну… Да я сам пред ней повинился, я ноги ей целовал, прощения просил. А тут – милиция. Засадили меня на пятнадцать суток… – Мало! – Дай дорасскажу. Просидел я, значит, пятнадцать суток, выхожу, возвращаюсь домой – и, ни слова не говоря, загоняю ее, мою драгоценную, в ванную комнату. Запер ее там, дверь снаружи гвоздями заколотил – и пятнадцать суток она у меня просидела. Жратву в окошечко подавал, а санузел там совмещенный… – Ну-у, мужик… ты и гад, – изумленно пробормотала блондинка. – А ты все это сейчас не придумал? – Нет. Зачем мне врать? Так вот, просидела она, значит, взаперти свои пятнадцать суток, никто ее не хватился, родни нет, и в ту пору она нигде не работала… а когда вышла на волю, то тут же и позвонила в милицию. А потом был суд – и мне впаяли два года… – Молодец баба! – восхищенно сказала брюнетка. – Так вас, мудаков, и надо учить. – Ты поосторожнее выражайся, – заметил я вежливо. – Если б не срочные дела, я б тебе за грубое слово врезал… не посмотрел бы, что ты такая красавица и чистюля. Вижу, муж тебя совсем распустил… – Значит, срок-то свой отбыл? – перебила блондинка. – И опять – домой? Не боишься, что твоя ненаглядная себе другого нашла? – Не боюсь, – говорю. – Ведь она меня любит. Если б знали вы, какие она мне письма в зону писала! А какие стихи… Но тут подоспела моя остановка. Вышел я из автобуса и направился к родному дому. Весь двор забит гаражами. Вон и мой гараж. Правда, машину свою я еще до суда продал – чтоб жене было на что жить без меня. Хоть она меня и засадила, но кто о ней позаботится, если не я? Жена есть жена. Мой долг – не дать ей с голоду помереть. Поднимаюсь на третий этаж, звоню. Открывает – она! Моя родная, моя сероглазая Соня, моя любимая, моя бледненькая худышка… – Это ты, Митя? – воскликнула как-то испуганно. – Да, это я. Кто же, кроме меня? Или ты не рада? – Что ты! Рада! Еще как рада! – И прижалась ко мне, дрожит, плачет. – Ах, мой Митенька, мой родной… так соскучилась по тебе! – А не врешь? – говорю, отстраняя ее и вглядываясь в серые глазки, и вспоминаю вдруг слова из какой-то книжки, читанной еще в детстве: «Эти глаза не лгут!» – Ладно, ладно, чего расхныкалась… – Ты, наверное, голодный? – всхлипывая, спросила Соня. – Пошли на кухню, я тебя накормлю. – Потом поем, – отказался я – и глянул на часы. – У меня для тебя приготовлен подарок, Соня. Ты ведь, знаю, ждала меня эти два года, была мне верна… – Конечно! Я же тебе писала! А почему ты, Митя, отказался тогда от свидания? Я ведь к тебе приезжала, на зону… – Ну, извини. Так было надо. Потом объясню. А сейчас я хочу показать тебе свой подарок… – Какой подарок? – улыбнулась она недоверчиво. – Где же он? – А он там, в гараже, – сказал я, подмигивая. – Пошли, покажу. Где ключи-то от гаража? – Вон, на гвоздике – как повесил ты их тогда, два года назад, так и висят… – Очень хорошо. – Взял я ключи, притянул к себе Соню, обнял за плечи, поцеловал – и повел из квартиры, вниз по лестнице, потом через двор, в гараж. А в гараже у нас – погреб. Вот в этот погреб мы с ней и спустились. – Чего ты задумал, Митя? – испуганно пролепетала Соня. – Неужто не догадалась? – Догадалась… – Чего ж не кричишь? Не зовешь на помощь? – Ты мой муж… Я тебя люблю… Я тебя так ждала… Я тебе такие письма писала… И такие стихи… Я ведь тут без тебя всерьез поэзией увлеклась, у меня даже книжка недавно вышла – »Письма к ангелу» называется… Хочешь, дам почитать? – Конечно, хочу. Но потом. А писем твоих я не читал, Соня. – Почему? – И губки дрожат – то ли от холода, то ли от обиды. – Ведь я так тебя люблю, Митенька… И книжку свою я тебе посвятила! – Это все слова, – сказал я. – Красивые слова. А за поступки свои надо отвечать. И я, Соня, приговорил тебя к двум годам заключения. Как ты меня – так и я тебя. Будешь сидеть в этом погребе до конца срока. И никаких амнистий! – Митя, милый, да разве это возможно? Мне ведь завтра надо в Москву лететь – получать премию. Есть такая премия «Дебют» – может, слышал? Я уже и билет на самолет взяла… – Москва подождет, – сказал я. – Пусть все думают, что ты в Москву улетела, а ты – здесь… А с премией я тебя поздравляю. Это здорово. Я горжусь тобой, Соня. – Не шути так, пожалуйста, Митя! Если любишь – прости! – Я очень тебя люблю, – сказал я серьезно, заглядывая в глубину ее ласковых глаз. – Ты не бойся, я тебя буду хорошо кормить. И навещать тебя буду регулярно. Дам тебе книжек, бумаги – можешь стихи писать… Все, что хочешь, кроме свободы. А через два года – если не разлюбишь – начнем жизнь заново. Извини, но я не могу иначе. И она получила от меня все – и еду, и книги, и мою любовь, и даже пишущую машинку. Все, кроме свободы. Разве это не справедливо? …Ангел светлый с темными крылами, Не бросай меня, не улетай. Все, что было, милый, между нами, В тайне сохраню я, так и знай…