Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 13 из 38 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мегдон хотел что-то возразить, но тут вмешался Парден: – Да увези ты эту черномазую ведьму, пока она нас всех в могилу не свела своим колдовством! – О Крэн, спаси и сохрани! – выдохнула старуха. Мегдон промолчал. Оккула повернулась и торжественно прошествовала в кухню. Все гуськом потянулись за ней. Майя неохотно вошла последней. Оккула, скрестив руки, прислонилась к стене у очага, где по-прежнему горел огонь. Все в комнате покрылось толстым слоем жирной копоти, резко воняло жженой костью. Старуха в ужасе разрыдалась. – Вечером Геншед девчонок приведет, пусть здесь все отмоют, – велел Мегдон Пардену. – Шеррене одной не справиться. А ты пока волов запряги. – Я ее не повезу, – буркнул Парден. – Тебя и не просят, – отрезал Мегдон. – Я сам поеду. Запрягай волов, кому говорят! – А теперь нас накормите, воды согрейте и одежду свежую дайте, – приказала Оккула, не двигаясь с места. Через полчаса Майя, умытая и одетая в новое платье, нетвердо ступая, внесла лохань горячей воды в комнату Оккулы. Чернокожая девушка нагишом растянулась на кровати. Испачканная сажей сорочка валялась на полу. Рядом с кроватью стоял глиняный горшок, полный блевотины. Оккула приподняла голову и слабо улыбнулась. – Тьфу ты, чуть сами не угорели! – сказала она. – Ничего, мерзавцам наверняка хуже нашего пришлось. Слушай, вынеси эту гадость, только чтоб никто не видел. Куда? А вон в окошко выплесни. И скажи мне, когда волов запрягут. Да, не забудь кого-нибудь за моим сундуком прислать! 9 Утешение Оккулы Ближе к Хирдо проселок сменился мощеным трактом, что шел от Теттита до самой Беклы. В Хирдо у работорговцев не было своего пристанища, как в Пуре, и живой товар размещали на одном из постоялых дворов. Путь от Пуры до Хирдо занял четыре часа по самой жаре. Мегдон не стал надевать на рабынь тяжелые колодки, а просто сковал щиколотки тонкой, но прочной цепью, и все равно дорога утомила девушек. Майя, весь день размышляя о своих несчастьях и о предательстве матери, с трудом сдерживала слезы. Оккула шепотом то утешала ее, то осыпала угрозами, обещая лишить своего покровительства, если Майя посмеет расплакаться при Мегдоне. Надсмотрщик вел волов под уздцы и старался держаться как можно дальше от Оккулы. Сама Майя свою новую подругу тоже побаивалась, а потому слезам воли не давала. На постоялом дворе Мегдон, к своему огромному облегчению, встретил помощника Лаллока по имени Зуно, который возвращался в Беклу из Теттита. В обязанности Зуно входил надзор за состоянием живого товара и учет рабов. Мегдон, призвав трактирщика в свидетели, торопливо передал девушек Зуно и тут же отправился в обратный путь. Майя сочла молодого человека невероятно важным господином. Роскошное одеяние, велеречивая манера разговора и снисходительное безразличие совершенно сбили ее с толку. В присутствии Зуно она снова ощутила себя деревенской простушкой, выставленным на продажу телом, – впрочем, Майя всегда остро сознавала свое невежество. Ее отталкивала надменная холодность Зуно вкупе с его странным обличьем. От длинных волос и завитой бороды молодого человека исходил аромат сандалового дерева; на небесно-голубом абшае красовалось восемь фигурных костяных пуговиц, все разные, с изображениями рыбы, ящерицы, голого мальчика и тому подобное. Мягкие кожаные лосины в обтяжку были заправлены в зеленые полусапожки с золотыми кистями. В изящной плетеной корзинке, свисавшей с локтя, сидел пушистый белый кот. Говорил Зуно много, делано и неторопливо, хотя никакого особого смысла в его словах не было. Несмотря на все это великолепие, в Зуно чувствовалась какая-то странная отчужденность, для Майи непонятная. За прошедший год она привыкла к любопытным и жадным взглядам мужчин и, сознавая свою привлекательность, понимала, что им приятно находиться в ее обществе. Так себя вели и громила Парден, и мерзкий косоглазый Геншед. Однако же в поведении Зуно сквозило нечто необъяснимое и чужеродное, будто сам он был пернатой ящерицей или трехногой птицей. С Оккулой и Майей он держался отстраненно – не столько из высокомерия, сколько из-за необъяснимого отсутствия естественного влечения. Поначалу Майя подумала, что Зуно недоволен поручением Мегдона, хотя и не имеет права отказаться, поскольку состоит на службе у Лаллока и все равно направляется в Беклу. Впрочем, поразмыслив, она решила, что, может быть, так себя ведут все бекланцы, – для Майи Бекла была так же неведома, как дно озера Серрелинда. Больше всего Майю пугало то, что в присутствии Зуно поведение Оккулы разительно изменилось. Зуно, то ковыряя в зубах изящной костяной зубочисткой, то поглаживая кота в корзинке, лениво отдавал приказания, а чернокожая девушка покорно стояла перед ним, не поднимая глаз, и робко бормотала: «Да, господин! Нет, господин…» Наконец Зуно небрежно махнул рукой, веля девушкам удалиться. Оккула прижала ладонь ко лбу, поклонилась и безмолвно вышла из комнаты. Трактирщику велели запереть девушек на ночь в одной из комнат. Он накормил их ужином и просидел с ними за разговорами, сдобренными кувшинчиком вина, пока жена не напомнила, что другие посетители заждались. Чуть позже улыбчивая служанка принесла горячей воды, но свечи девушкам не дали. – Боятся, что мы постоялый двор запалим да и сбежим, – вздохнула Оккула, устраиваясь в постели. – И как тебе нравится, что нас в Беклу этот одуванчик повезет? – Не знаю, – уныло ответила Майя. – Странный он какой-то, мне нисколечко не нравится. – Странно было бы, если б нравился, – усмехнулась Оккула. – Знаешь, банзи, негоже тебе расстраиваться из-за каких-то одуванчиков. Ладно, давай спать. Под шум постоялого двора – крики выпивох, негромкие разговоры, звон посуды, шаги, хлопанье дверей – Майя крепко заснула. Через несколько часов она раскрыла глаза. В комнате было темно – непонятно, то ли все еще за полночь, то ли уже скоро рассвет. Она встала с постели и подошла к зарешеченному окну. В небе ярко сияли звезды. Заря еще не занималась. Из трактира не доносилось ни звука. Все вокруг спали, бодрствовала только Майя, пытаясь привыкнуть к утрате дома, семьи и привычного окружения. Никогда больше она не вернется в родную хижину, никогда больше не ощутит уверенности в завтрашнем дне. Она с горечью вспомнила любимое присловье матери: «Никогда – это очень долго». «Что же со мной станется? Каково быть рабыней? Что я буду делать? Кого встречу? – печально размышляла она и тут же по-детски любопытствовала: – И каких удовольствий ждать от жизни?» Увы, похоже, удовольствий не предвиделось. Неведомое будущее зияло бездонной чернотой. Майя прижала лоб к подоконнику и горько зарыдала. – Банзи! – окликнула ее Оккула. Майя вздрогнула от неожиданности – новая подруга просыпалась беззвучно – и расплакалась еще громче. Оккула повернула Майю лицом к себе, сжала в объятиях и, нежно укачивая, ласково погладила по голове: – Ложись-ка ты в постель, банзи. Нечего у окна стоять и слезы лить. Кровать у тебя есть. И я у тебя тоже есть… если тебе этого захочется. Она уложила Майю и легла рядом. Майя постепенно успокоилась, слезы высохли. Девушки лежали молча. – Почему ты меня не разбудила? – наконец спросила Оккула. – Ты же сама сказала, надо быть хитрой и смелой, – всхлипнула Майя.
– Ох, какая же ты глупышка, банзи! Это с мужчинами надо быть хитрой и смелой. О Крэн, как же я мужчин презираю! С ними я тверда как кремень. Если б эти бастаные мерзавцы сегодня утром в дыму задохнулись, я слезинки бы не проронила. Но женщина не может все время быть твердой и суровой, ей любовь нужна, нежность и ласка, иначе она станет сволочью, вот как Геншед или Парден. Знаешь, Майя, я тебе правду сказала – я буду твоей верной подругой, стану тебя защищать, никогда не брошу. Хочешь, Канза-Мерадой поклянусь?! Из любой беды вызволю, ни за что не предам! – Спасибо тебе, – сказала Майя, не в силах придумать, что бы еще на это ответить. Кожа Оккулы пахла резкой, чистой свежестью, как кусок колотого угля. Чернокожая девушка притянула Майю к себе и погладила ее по щеке. – Ты мне еще о себе ничего не рассказала, – вздохнула она. – Почему тебя мать продала? Что между вами произошло? Яркое воспоминание о Таррине обожгло Майе душу, затмило все ужасы последних дней: вот он улыбается, опутав ее сетями; вот смеется за кружкой вина в мирзатской таверне; вот задыхается от наслаждения; вот, прощаясь с Майей, целует ее на пристани. – Таррин, – прошептала она. – Кто это – Таррин? – спросила Оккула. – Он тебя любил? – Не знаю. Да, наверное, – неуверенно протянула Майя. – С ним было весело. Я его так любила… – Ах вот как? Ну-ка, расскажи поподробнее, – велела Оккула. Майя, борясь с наплывом воспоминаний, робко начала рассказывать о Таррине. – …а потому матушка меня и продала, – вздохнула она. – Наверное, прознала как-то. Она всегда так – сначала все копит в себе, а потом взрывается. – А он тебя станет искать? Майя задумалась. – Нет, не станет, я знаю, – наконец всхлипнула она. – Таррин – он такой… – Ох, бедняжка! – прошептала Оккула, обняв Майю. – Я тебя никогда не брошу, в Зерай за тобой пойду и даже дальше. Где-то вдали залаяла собака. На нее кто-то прикрикнул, и лай умолк. Воцарилась огромная, гулкая тишина. – Я тебе нравлюсь? – спросила Оккула. – Конечно, – удивленно ответила Майя. – А почему ты спрашиваешь? Как ты можешь мне не нравиться? Ты меня спасла и… – Прошлой ночью? Подумаешь! Это пустяки. Нет, я не о том говорю. Скажи, нравлюсь я тебе или нет? – Еще как нравишься! – горячо заверила Майя, не понимая, чем так взволнована подруга. Оккула сжала ее в объятиях, мягкими пухлыми губами расцеловала Майе шею и плечи. – Тебе с Таррином хорошо было? – спросила она. – Да, – сонно протянула Майя, успокоенная теплом и тишиной, – в молодости душевные силы восстанавливаются быстро. – А его ласки тебе нравились? – Ага, – пробормотала Майя, нежась в мягкой постели и представляя, что рядом с ней лежит Нала. – А как он тебя ласкал? Вот так? – Ах! Оккула… Мягкие пухлые губы прижались к губам Майи; кончик языка скользнул в рот; рука, пробравшись под сорочку, нежно гладила бедро. – Он тебя подвел, правда? – прошептала Оккула. – Кому они нужны, мужчины эти! Трусы, лжецы, все как один, лишь бы погулять и бросить. Мы на них состояние заработаем, вот увидишь. А я тебя не подведу, банзи. Ты мне очень нужна, чтобы мне самой не пропасть. Поцелуй меня! Ну же, поцелуй, как я тебя поцеловала. Майя растерянно замерла. Необычная, странная девушка привлекала своим всеведением, уверенностью в собственных силах и независимостью, что укутывали ее невидимым плащом. Она предлагала спасение от одиночества и от страха перед неведомым будущим. Если покориться Оккуле, она защитит и убережет от беды. Когда-то Майя находила спасение в глубоких, зыбких водах озера, куда остальные заплывать боялись, держась привычного, твердого берега. Так и Оккула – чернокожая, хитрая и жестокая, преданная неведомой, жуткой богине мести – теперь давала Майе убежище, отводила грозящие ей беды. Оккула принадлежала только ей, и больше никому. Майя крепко обняла ее, запустила пальцы в короткие жесткие волосы и страстно расцеловала щеки, губы и глаза подруги. Оккула, тяжело дыша, откинулась на подушки и рассмеялась. – Сорочку сними, – прошептала она. – Нет, погоди, я сама. Вот, так тебе нравится? А так? Я тебе нравлюсь, банзи? Скажи мне, скажи! 10 Ночной разговор
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!