Оккула еще раз поднялась и вгляделась в деревья, будто отвечая невидимому собеседнику: «Всесильны законы подземного мира, о Канза-Мерада, Смирись и молчи…» Чернокожая девушка говорила глубоким, низким голосом, будто играя роль. На щеках Оккулы блестели слезы. Она снова опустилась на колени, всхлипнула и произнесла: И когда она вошла в седьмые врата, С тела ее сняли роскошное одеяние владычицы. «О, что это вы со мной делаете?» Оккула опять поднялась, содрогаясь от рыданий. «Всесильны законы подземного мира, о Канза-Мерада, Смирись и молчи…» И по слову темных судей, что истязает душу, Канза-Мерада, великая богиня, стала трупом, Поруганное тело повесили на крюк… Скорбь Оккулы была такой неподдельной, что Майя не выдержала, бросилась к подруге и схватила ее за руку. Оккула гневно сверкнула глазами: – Ты что здесь делаешь? Я же тебе велела меня у ручья дожидаться! – Ах, не сердись, – взмолилась Майя. – Я не хотела тебя обидеть. Просто ты так терзалась, что мне страшно стало. Что случилось? Это молитва такая, да? Я слышала, как ты взывала к Канза-Мераде… Оккула молча огляделась, будто приходя в себя. – Прости меня, банзи, – наконец промолвила она. – Ты ни в чем не виновата. Я же сама обещала за тобой присматривать, вот богиня тебя и послала ко мне… Майя расхохоталась. – Нет, я не над тобой смеюсь, – объяснила она. – С чего бы это твоей богине меня тебе посылать? Оккула ничего не ответила. – А что дальше с Канза-Мерадой случилось? – торопливо продолжила Майя. – Ты такие ужасы сказывала, про темный мир… Как-то грустно все это. – Сейчас не время, конечно, – рассеянно пояснила Оккула. – Это зимний ритуал богини. Надо бы на теджекском, только я слова забыла, теперь мне по-беклански легче говорить. Помолчав, она прошептала: Канза-Мерада великих небес возжелала, Великих недр возжелала. Подземного мира всесильны законы, Вековечны ему приношенья… – А как она умерла? – спросила Майя. – Ну, ты же только что сказала, что она стала трупом? – Богиня ради нас с жизнью рассталась, добровольно приняла страшные муки. – А потом? – не унималась Майя, будто чувствуя, что история еще не закончена. – Через три дня и три ночи… Ах, банзи, долго рассказывать, – вздохнула Оккула. – А дальше было вот что: …Обесчещенный труп шестьдесят раз живой водой омыли, Шестьдесят раз живую траву к нему приложили. Канза-Мерада встала, Канза-Мерада из подземного мира вышла, И малые демоны за ней по пятам… Ну а после этого она долго бродила по миру… Ой, банзи, всего не пересказать! Долго ли, коротко ли, Канза-Мерада возродилась, обрела спасение, понимаешь? Вот и меня богиня спасет! Я все, что угодно, ради этого сделаю и тоже спасение обрету. – Все, что угодно? – Да, все, что угодно, вопреки всему. Оккула сжала Майину ладонь и с невыразимым отчаянием взглянула на подругу. Майю это напугало – она привыкла к невозмутимости и уверенности своей чернокожей приятельницы. – Да, конечно, – пробормотала Майя. – Конечно, ты обретешь спасение. Только что ты для этого сделать должна? – Возвращайтесь к повозке, нам в путь пора, – раздался голос Зуно. – Доешь-ка свой хлеб с сыром, – велела Оккула Майе. – До Хесика еще далеко, успеешь проголодаться. 12 Отвергнутое предложение Хесикская таверна называлась «Лук и колчан» и стояла на пригорке в западной оконечности деревушки, там, где тракт из Хирдо сворачивал на бекланскую равнину. Здесь, в семи лигах от столицы, путников стало больше – к дороге выходили многочисленные проселки с юга и с севера. На подходе к Хесику из-под ног вздымались клубы тонкой белой пыли, мешали дышать. Майя с удивлением разглядывала людей: отряд вооруженных стражников маршировал в Теттит, навстречу им тесной группкой шли коробейники, следом за ними брел оборванный менестрель с зачехленной киннарой на плече; уртайские гуртовщики, гортанно перекрикиваясь, гнали стадо овец; жрец бога Крэна выступал в гордом одиночестве, под защитой традиционного облачения и множества амулетов; шестерка белишбанских рабов несла занавешенный паланкин, где подремывал полураздетый толстяк, не обращая внимания на шум и гам. У трактира на лужайке собрались человек тридцать или сорок: кто подзывал разносчика с кувшином вина, кто просто отдыхал в ожидании ужина, кто проверял воловью упряжь, кто грузил повозку. Чуть поодаль слушатели тесным кружком обступили седовласого сказителя, который, похоже, знал свое дело, – прервав рассказ, он пустил по кругу плошку для сбора подаяний, и в нее дождем посыпались мелкие монетки. Ласковые лучи заходящего солнца скользили по лицам девушек и мягко освещали луг. По траве поползли длинные тени. Дильгайские рабы помогли Зуно выйти из повозки и вручили ему корзинку с котом. Зуно оправил свой наряд, велел дильгайцам поставить екжу в сарай, кивнул Оккуле – мол, следуйте за мной – и направился по склону к парадному входу. В толпе у таверны было несколько женщин, и одна из них приветливо поздоровалась с девушками. Майя подхватила сундук Оккулы и украдкой улыбнулась незнакомке, но, памятуя о тщеславной гордости Зуно, на приветствие не ответила. Впрочем, Зуно пребывал в прекрасном расположении духа – то ли потому, что до Беклы было уже недалеко, то ли оттого, что ловко разобрался с разбойниками. Он назвал трактирщику свое имя, не забыл упомянуть, у кого служит, и потребовал разместить девушек в подходящем помещении. Оккула горячо поблагодарила его за заботу, и он милостиво сообщил, что удовлетворен их сегодняшним поведением. Вдобавок он заметил, что такие послушные и разумные девушки наверняка быстро усвоят необходимую науку и добьются успеха в Бекле. Оккула не стала ему напоминать, что науку она уже шесть или семь лет как усвоила, а учтиво ответила, что безмерно польщена его добрыми словами. – Ах, мой господин, ваше доброе мнение для нас – огромная честь, – проворковала она. – Вы ведь не понаслышке о важных господах знаете, вы и сам человек искушенный и светский. Мы вам благодарны за вашу доброту. – Что ж, – рассеянно произнес Зуно, – пожалуй, я позволю вам со мной отужинать. Оккула восхищенно ахнула и со значением поглядела на Майю, притворившись, что ее ошеломила такая невиданная благосклонность. – Умойтесь хорошенько и приведите себя в порядок, – велел Зуно. – А потом приходите в господский обеденный зал, на втором этаже, вон туда, вверх по лестнице. И не мешкайте. Как тебя зовут? – обратился он к Майе. – Майя, мой господин. С озера Серрелинда.