– Ну, поняла теперь? – не унималась Оккула. – Интересно, давно она нашим делом занимается – лет пять-шесть? – Знатные господа от нее без ума, – сказала Мериса, покосившись на Теревинфию, которая рассматривала ожерелья. – Видели б вы, как она себя на пирах ведет – и поет, и легенды сказывает, и на киннаре играет, и танцует. У нашей Дифны в достоинствах недостатка нет, но с другими девушками она всегда держится приветливо. И дела у нее налажены: Теревинфия свою долю забирает, конечно, но Дифне немало перепадает, – похоже, она скоро вольную себе выправит и станет шерной. А может, и замуж выйдет. – Неужели Сенчо ее отпустит? – удивилась Майя. – Конечно, – кивнула Мериса. – По закону, если девушка может хозяину двенадцать тысяч мельдов заплатить через пять лет после того, как ее купили, то получает свободу. А ему выгодно – за пять лет невольница обесценивается, а он себе потраченные деньги возвращает и на них другую девушку купит. – Все равно таких, как я, больше нет, – гордо заявила Оккула. – Вот увидите, я прославлюсь больше Дифны. Тут в покои вошла Огма, хромая служанка, и замерла у входа, почтительно прижав ладонь ко лбу, – ожидала, когда Теревинфия позволит ей заговорить. Толстуха наконец смилостивилась, велела хромоножке подойти поближе, и тут выяснилось, что служанку прислал Сенчо. Взволнованная Теревинфия немедленно отправилась к хозяину. – Что ж, с красавицами приятно проводить время, даже если они товаров не покупают, – вздохнул Зирек, убирая безделушки в короб. – А теперь мне пора. Рад был повидаться, Оккула. Надеюсь, еще встретимся, ты мне свои новости расскажешь. – Чуть помолчав, он добавил: – Это по-всякому можно устроить, ты же знаешь. Ну и я вас навещу, как случай подвернется. – Хочешь, я у тебя кеприс куплю? – неожиданно предложила Мериса. – И за хорошую цену, не пожалеешь. Вот! – Она скинула накидку на пол и встала перед юношей, полностью обнаженная, только поблескивали серебряные браслеты на запястьях и сверкали расшитые туфельки на ногах. В душных покоях от разгоряченного тела слабо пахло лилиями. – Пойдем в опочивальню, только быстро, пока Теревинфия не вернулась. Оккула подняла накидку с пола. – Я здесь новенькая, ты же знаешь, – обратилась она к Мерисе. – Прости, что вмешиваюсь, но на виселице мне вас обоих видеть не хочется – а именно так и будет, если Теревинфия вас в опочивальне застанет. Так что, Зирек, забирай товар и убирайся отсюда поскорее. – Ах ты, дрянь! – воскликнула Мериса. – Тебе-то что за дело? Не лезь, куда не просят. Оккула схватила ее за плечи, но белишбанская невольница, пытаясь вырваться, укусила чернокожую девушку за руку. – Прогони ее! – велела Мериса Зиреку, топнув ногой. – Или я тебе не по нраву? От меня еще никто не отказывался! – О великий Крэн, спаси и сохрани! – вздохнула Оккула. – Мериса, ты с ума сошла! Теревинфия вот-вот вернется, дурочка. Зирек, не стой столбом, пошел вон, а то я сейчас сама охранников позову. Мериса, совершенно обезумев, лягнула Оккулу в щиколотку. Оккула взвизгнула от боли и отвесила белишбанке пощечину. Мериса повалилась на колени и бессильно обмякла, а чернокожая девушка снова подхватила ее под руки. – Это она от жары, – сказала Оккула, потирая ушибленную лодыжку. – Банзи, помоги мне ее в опочивальню отвести. В последний раз говорю, Зирек, уходи! Девушки перенесли Мерису из покоев в опочивальню, уложили на кровать и, вернувшись в покои, обнаружили, что Зирек уже ушел. – Вот видишь, банзи, как просто в беду попасть, – сказала Оккула. – Безрассудство Мерисы добром не кончится, помяни мое слово. Представляешь, что бы произошло, если бы Теревинфия их с Зиреком за керой застала? – А что такое кера? – О великий Крэн, даруй мне терпение! Кера – это представление такое. Раб невольницу перед всеми бастает, на пиру или на празднестве каком, чтобы знатных господ развлечь. Ничего, ты сама скоро все увидишь. Ох, если бы выяснилось, что мы знали о намерениях Мерисы и остановить ее не пытались, то нас с тобой выпороли бы. А уж ей самой… С дробным шорохом бусин качнулась завеса у входа: на пороге показалась Теревинфия, утирая полотенцем вспотевшее лицо и шею. – Коробейник ушел? – спросила она. – Да, сайет. – А где Мериса? – подозрительно осведомилась толстуха. – В опочивальне, сайет. Ей дурно стало. Теревинфия со скрытой угрозой поглядела на девушек. Майя испуганно вздрогнула, понимая, что от толстухи ничего не ускользнет, – потому-то она и занимала свое высокое положение. – Пожалуй, оно и к лучшему, – наконец промолвила Теревинфия, решив не допытываться, что произошло. Девушки молчали. – Верховному советнику из храма сообщили, что к утру дожди начнутся, – весомо произнесла толстуха. – Это хорошие вести, сайет, – сказала Оккула. – А с началом дождей маршал, как обычно, устраивает пиршество, – важно продолжила Теревинфия. – Разумеется, верховный советник принял приглашение. Сопровождать У-Сенчо будет Мериса. И ты, Майя, – чтобы опыта набраться. – Я, сайет? – удивленно спросила Майя. – Но… – Мне с Мерисой надо поговорить, – заявила толстуха, не обратив внимания на Майю. – Нет, Оккула, я сама к ней пойду, проверю, как она себя чувствует. – Ох, банзи, с Теревинфией надо поосторожнее, – вздохнула Оккула, разглядывая глиняную кошечку. – Похоже, коли она кого невзлюбит, ни перед чем не остановится. 22 Празднество дождей Бекла лежала посреди засушливой бурой равнины у подножья горного массива Крэндор, как валун посреди пруда. Долгие летние месяцы воздух над городом висел неподвижно, застыв над башнями и крепостными стенами, лишь изредка чуть колыхался, но не от ветра, а словно бы от мельтешения потных тел и шума голосов – так стоячая вода вокруг камней в пруду покрывается рябью, когда мимо лениво проплывает рыбина. В полях закончилась жатва; жаркое лето подходило к концу, рассыпалось сухой шелухой. Мальчишки-подпаски дремали в тени, не обращая внимания на стада, – коровы, разморенные зноем, не уходили в луга с выжженной травой, а держались поближе к реке. Весь мир устало замер, покорно ожидая дождей; в тридцати лигах к востоку, над Тонильданскими горами, нависали тяжелые грозовые тучи. Наконец темная облачная громада тронулась с места – медленно, будто даже богам было не под силу ее сдвинуть, – и поползла на запад, к равнине. Под тучами белой ватой клубился туман, застревал в верхушках деревьев Тонильданского леса, беззвучно плыл над гладью озера Серрелинда, окутывал трущобы Пуры и Хирдо. Между туманом и облаками висела еле заметная пелена дождя. Деревни, дороги, хижины в полях и лодки на реках сначала обволакивала белесая дымка, потом их заливало дождем, а затем они увязали в непроходимой грязи. Впрочем, деревенские жители, путники, крестьяне и рыбаки были к этому привычны. Клочковатый туман переваливался через горы и холмы, вползал на равнину, белым дымом спускался в долины и овраги, нес долгожданную прохладу и спасение от летнего зноя и засухи, даровал кратковременную желанную передышку, отдых от тяжелых трудов: пока боги занимались своим делом, люди набирались сил перед грядущими пахотой и севом. Туманная дымка набухала дождем, который с тихим шипением падал на жухлую траву, шуршал в кронах деревьев, прибивал дорожную пыль. Над Беклой наконец-то задул легкий, мягкий ветер, овевая прохладой паутину городских улиц и закоулков. Повсюду раздавался тихий шорох ливня и журчание дождевых струй. Вода плескалась в канавах и водостоках, съежившееся озеро Крюк постепенно возвращалось в свои берега, искрящиеся струи забили из фонтанов на площадях и в садах. Горожане распахивали окна и с наслаждением вдыхали влажный запах дождя; бездомные попрошайки и нищие прятались под уличные навесы, отдирали присохшие струпья и почесывали гноящиеся язвы. Сенчо, дремавший в бассейне, проснулся от шума ливня и, постанывая от удовольствия, решил потешиться с Мерисой и Оккулой. Флейтиль и его подмастерья, надежно закрепив новую статую Аэрты на постаменте, отправились в близлежащую таверну, чтобы отпраздновать начало работы в мастерской. Вечерело. Дераккон стоял у окна в восточной башне дворца Баронов и глядел, как мглистая дымка, собравшаяся над горами в двух лигах от столицы, медленно сползает по склонам, скрывая пустынный тракт к Теттиту. В Накше наверняка заметили быстро надвигающийся туман, и к вечеру идти в столицу никто не решался – белесая дымка грозила путникам не только дождем и слякотью; так Сенда-на-Сэй, разбуженный среди ночи ревущим пламенем, встретил в дыме пожара свою смерть. Дераккон размышлял о глупости Сенда-на-Сэя. Бывший верховный барон считал, что империей можно и должно управлять по традиции, освященной веками. Он не понял, что в сложной структуре общества возникли и окрепли новые силы, – а если и понял, то решил, что они не в состоянии свергнуть наследственную власть верховных баронов Беклы, основанную на чести, достоинстве и чувстве долга. Еще семь лет назад Дераккон, в отличие от Сенда-на-Сэя, осознал веяния нового времени и необходимость перемен в развитии империи. Именно поэтому он ухватился за предложение Кембри и Сенчо. Для успешного переворота Леопардам был необходим человек из знатного рода, способный возглавить восстание и увлечь за собой жителей империи. Дераккон хотел воплотить в жизнь свои высокие идеалы и честолюбивые стремления, править империей по-новому, улучшить благосостояние страны, не сопротивляться грядущим переменам, а поощрять их – и не упустил подходящего случая. Сенда-на-Сэй никогда бы на такое не решился. Глупый, честный и благородный Сенда-на-Сэй… Сейчас не время для благородства… А как же высокие идеалы и честолюбивые стремления? Дераккон вспомнил о Сенчо – мерзкий паук опутал всю страну гнусной паутиной осведомителей и доносчиков, наживался на добытых сведениях и погряз в трясине обжорства и разврата. Маршал Кембри отправлял бекланские войска на поддержку того провинциального барона, который ему больше заплатит. Обоих заговорщиков не тревожили воспоминания о ночном пожаре и о пронзительных женских криках с верхних этажей горящего особняка. Благосостояние страны… Да, люди живут в достатке – и не только горстка тех, кто у власти. У многих появилась возможность сколотить состояние. Дераккон глянул в окно, на верхний город, и заметил, как из ворот особняка Сенчо вышел коробейник в зеленой рубахе и торопливо направился к Павлиньим воротам, чтобы дождь не намочил его товары. Особое разрешение, купленное у городских властей, облекало коробейников неприкосновенностью – совсем недавно разбойников, дерзнувших ограбить разносчика, поймали и повесили у дороги из Накша в Беклу. Похоже, у этого коробейника товары были отменного качества – восемь лет назад разносчики такими не торговали. Зеленая рубаха исчезла под сводами Павлиньих ворот. В полулиге от восточной городской стены тракт накрыла полоса тумана. Из-за двери донесся голос охранника. Дераккон отошел от окна, прислушался – без доклада к нему не впускали – и неохотно решил выяснить, в чем дело: – Кто там, Гарпакс? – Прислужница благой владычицы, мой повелитель, с посланием от своей госпожи. – Впусти ее. В покои Дераккона вошла Ашактиса, доверенная прислужница Форниды. Ашактиса родилась в Палтеше – Форнида, как и сам Дераккон, опасалась наемных убийц и слуг набирала только из своих соотечественников. Впрочем, Ашактиса прислуживала Форниде с детских лет. – Сезон дождей начался, – произнес Дераккон вместо приветствия. – Да, мой повелитель, хвала богам. Благая владычица свидетельствует вам свое почтение и просит сообщить, что занемогла. – Сочувствую, – пробормотал Дераккон. – Ничего серьезного, – добавила служанка, – просто ей немного нездоровится, поэтому из дому она не выходит. Однако же она просила меня передать, что ей необходимо с вами переговорить, мой повелитель. Не соизволите ли вы сегодня вечером с ней отужинать? Разумеется, если это не оторвет вас от важных государственных дел, мой повелитель. Дераккон решил, что к Форниде придется пойти – возможно, ей стало известно что-то важное, – и велел Гарпаксу через полчаса быть готовым к выходу с вооруженным конвоем. А ведь всего семь лет назад Дераккон в одиночку и без оружия спокойно прошел бы и по верхнему, и по большей части нижнего города. К вечеру дождь превратился в ливень, застучал по крышам и ставням; по крутым улочкам у внутренних стен города – по улице Оружейников, по склонам Аистиного холма, по Лиственной улице – побежали мутные ручейки. Речушка, вытекающая из озера Крюк, превратилась в бурный поток, струившийся мимо Тамарриковых ворот по трем каналам. На два месяца в стране воцарялось затишье, прекращались войны и междоусобицы, торговля замирала – к этому ежегодно готовились не только богачи и знать, но и все те, кто их обслуживал. Бекланцы называли дождливые месяцы «мелекрил», что буквально значило «зверь, укрывшийся от погони». В сезон дождей столичная жизнь превращалась в череду празднеств и роскошных пиров. Из-за раскисших дорог свежие продукты поставляли на рынки редко и с перебоями, поэтому виноторговцы, бакалейщики и пекари запасались провизией заранее, а в загоны у Лилейных ворот пригоняли стада для забоя. Мощеные улицы верхнего города облегчали светские визиты: навещать знакомых женщины предпочитали в занавешенных паланкинах, а мужчины ходили пешком, в прочных сапогах, укрываясь от теплого дождя под толстыми накидками. В особняке Кембри-Б’саи к сезону дождей тоже готовились заранее. Званые приемы и великолепные пиры маршала прославились на всю империю – бывший наемник любил хвастать своим богатством и с огромным удовольствием выслушивал льстивые похвалы гостей. Вдобавок это давало ему возможность узнать все слухи и сплетни, а также оценить положение дел в городе и стране. За несколько лет праздник стал традицией – в первый день дождей маршал устраивал пиршество. Слуги Кембри сновали по городу, разнося многочисленные приглашения, а рабы убирали огромную пиршественную залу, подметали и натирали полы, расставляли светильники, чистили бассейны, пруды и фонтаны, устанавливали ложа, скамьи и столы. Вокруг залы располагались комнаты поменьше, устроенные для удобства гостей, – туда удалялись для тайных бесед, азартных игр или для любовных утех. Главный распорядитель, стольник, главный повар и дворецкий отдавали последние распоряжения двум сотням слуг и невольников. В двух мраморных бассейнах покоились огромные охапки свежесрезанных цветов из сада – к пиршеству их предстояло превратить в венки и гирлянды. Маршал велел двум своим врачам быть наготове – гости страдали не только от обжорства; часто вспыхивали ссоры и потасовки. Кембри отужинал и отправился ночевать к одному из своих старших военачальников, потому что в маршальском особняке всю ночь шли шумные приготовления к предстоящему торжеству. – Банзи, ты сделала все, как Теревинфия велела? – Ох, да! Так противно… – Все до капли выпила? – Ну да, она проверила. – Вот и славно. Не хватало еще, чтобы какой-то придурок тебя в первый же вечер обрюхатил. Тогда все наши старания прахом пойдут. – Ах, Оккула, мне так страшно… Вот если бы ты со мной пошла, я бы не боялась. – Ничего не поделаешь, наш жирный боров велел вам с Мерисой идти. И что ему только в голову взбрело?! Нет чтобы надежных, проверенных девушек взять – меня и Дифну. Ну да ладно. Дай-ка я на тебя полюбуюсь. Ох, банзи, какая же ты редкостная красавица! Майя взволнованно улыбнулась, глядя на свое отражение в большом зеркале на стене: да, это не голодная босоногая пастушка с озера Серрелинда. Туфельки из тончайшей белой кожи были усеяны алыми бусинами, под цвет платья, сшитого на йельдашейский манер – с пышной складчатой юбкой и облегающим лифом, который поддерживал и выставлял на обозрение полную грудь, прикрытую только каскадом золотистых локонов. Прическу украшала веточка алой керанды – крошечные цветы отливали перламутром и распространяли головокружительный аромат. После долгих споров Теревинфия с Оккулой решили, что никаких украшений Майе не нужно, только позолотили ей веки и соски. Наконец Теревинфия придирчиво оглядела девушку с головы до ног и удовлетворенно вздохнула. – Слушай меня внимательно, – сказала Оккула, усаживая Майю на скамью у бассейна. – Ты выглядишь замечательно! При виде такого лакомого кусочка любой похотливый Леопард слюной изойдет. Ты похожа на ту самую красавицу-крестьянку, которой богиня бессмертие даровала. А теперь, ради Крэна – ради Крэна, а не ради Канза-Мерады, я тебе серьезно говорю! – запомни мои слова крепко-накрепко. Ты не на деревенский праздник идешь и не на ярмарку в Мирзат ухажеров искать. Ты работаешь! Ты – личная собственность нашего важного борова. Он тебя с собой берет, чтобы тобой похваляться, вроде как фонтаном его дурацким или еще чем. Так что надо делать только то, что тебе велено. Если ты об этом забудешь и позволишь какому-то чванливому богатею к тебе прикоснуться – да и вообще, если хозяину должного уважения не выкажешь, – тебя высекут, продадут или вообще неизвестно что сотворят. С него станется, не сомневайся. Понятно тебе?