— Привет, — сказал он. Она подняла на него холодные глаза, но не ответила. Он отметил, что она почти совсем не загорела. Это было странно сейчас, в конце лета, когда деревенские девушки обычно загорали дочерна, ее лицо и открытые руки лишь слегка золотились. — Принесла цветы? Она улыбнулась, опустив ресницы. Он почувствовал холод. Она прошла мимо, не произнеся ни слова, опустилась на колени у основания менгира, коснулась ладонью камня. — Я не приношу цветов, — слегка подняла она голову. — А те, что лежат, для меня. Он глядел на нее. Она стояла на коленях так, что заслоняла от глаз последнее имя, высеченное на камне. Она была светлой, неестественно светлой, какой-то даже светящейся на темном фоне менгира. — Кто ты? — медленно спросил он. Она улыбнулась, и снова повеяло холодом. — Не знаешь? «Знаю, — подумал он, глядя в холодную голубизну ее глаз. — Да, кажется, знаю». Он был спокоен. Иначе он не умел. Уже не умел. — Меня всегда интересовало, как ты выглядишь, госпожа. — Не надо меня так величать, — тихо ответила она. — Ведь мы знакомы много лет. — Верно, — подтвердил он. — Говорят, ты все время идешь следом. Не отступая ни на шаг. — Иду. Но ты никогда не оглядывался. До сих пор. Сегодня оглянулся впервые. Он молчал. Ему нечего было сказать. Он устал. — Как… как это произойдет? — спросил он наконец, холодно и без эмоций. — Я возьму тебя за руку, — сказала она, глядя ему в глаза. — Возьму за руку и поведу через луг. В туман, холодный и мокрый. — А дальше? Что там дальше, за туманом? — Ничего, — усмехнулась она. — Дальше ничего. Ничего… — Ты шла следом за мной, — сказал он. — А догнала других, тех, с которыми я встречался на пути. Почему? Важно было, чтобы я остался один, верно? Чтобы наконец испытал страх. Признаюсь тебе. Я всегда тебя боялся, всегда. Не оглядывался из-за страха. Из-за боязни увидеть тебя идущей следом. Боялся всегда, всю жизнь, вся моя жизнь прошла в страхе. Я боялся до… сего дня. — До этого дня? — Да. До этого. Вот мы стоим лицом к лицу, а я не чувствую страха. Ты отняла у меня все. Даже страх. — Почему же тогда твои глаза полны ужаса, Геральт из Ривии? Твои руки дрожат, ты бледен. Почему? Неужто так сильно боишься увидеть последнее, четырнадцатое имя, выбитое на обелиске? Хочешь, я скажу тебе, как оно звучит? — Не надо. Я знаю его. Круг замыкается, змея погружает зубы в собственный хвост. Так должно быть. Ты и это имя. И цветы. Для нее и для тебя. Четырнадцатое имя, выбитое в камне, имя, которое я произносил среди ночи и при свете солнца, в холод, жару и дождь. Нет, я не боюсь произнести его сейчас. — Ну так произнеси. — Йеннифэр… Йеннифэр из Венгерберга. — А цветы для меня. — Давай кончать, — с трудом проговорил он. — Возьми меня за руку. Она встала, подошла, он почувствовал исходящий от нее холод, резкий, пронизывающий холод. — Не сегодня, — проговорила она. — Когда-нибудь — да. Но не сегодня. — Ты взяла у меня все… — Нет, — прервала она. — Я ничего не забираю. Я только беру за руку. Чтобы никто не был в такую минуту одинок. Один в тумане… До свидания, Геральт из Ривии. До встречи. Когда-нибудь. Он не ответил. Она медленно повернулась и ушла. Во мглу, которая неожиданно затянула вершину Холма, во мглу, в которой исчезло все, в белую, мокрую мглу, в которой растворились обелиск, лежащие у его основания цветы и четырнадцать высеченных на нем имен. Не было ничего — только мгла и мокрая, блестящая от росы трава под ногами, трава, которая пахла дурманяще, тяжело, сладко, до боли в висках, до забытья, усталости… — Господин Геральт! Что с вами? Вы уснули? Я же говорил, вы еще слабы. Зачем было лезть на откос? — Я уснул, — протер лицо рукой ведьмак. — Уснул, надо же… Ну ничего, Йурга, жара… — Да уж печет — не продохнешь… Надыть ехать, господин. Пошли, я помогу вам спуститься с кручи. — Да нет, ничего… — Ничего, ничего. А что ж тогда качаетесь? На кой хрен лезли в гору в такую жарищу? Приспичило имена прочитать? Так я мог вам их и без того перечислить. Ну что с вами? — Ничего, Йурга… Ты действительно помнишь все имена? — Само собой. — Давай-ка проверим, как у тебя с памятью… Последнее. Четырнадцатое. Какое? — Ну и невера. Ни во что не верите. Проверить хотите, не вру ль? Я же сказал, эти имена у нас каждый ребенок знает. Последнее, говорите? Ну что ж, последнее — Йойоль Гретхен из Каррераса. Может, знали? Геральт отер запястьем веки. И глянул на менгир. На все имена. — Нет. Не знал. 8 — Господин Геральт? — Да, Йурга? Купец наклонил голову, некоторое время помолчал, накручивая на палец кончик тонкого ремешка, которым приводил в порядок седло ведьмака. Потом легонько ткнул кулаком в спину державшего вожжи парня. — Садись на запасную, Поквит. Я повезу. Садитесь ко мне на козлы, господин Геральт. А ты чего возле телеги околачиваешься, Поквит? А ну давай скачи вперед! Нам тута поговорить надыть, твои уши нам ни к чему! Плотва, следовавшая за телегой, заржала, дернула постромки, видимо позавидовав кобыле Поквита, галопом пошедшей по тракту. Йурга чмокнул, слегка тронул коней вожжами. — Да, — сказал он, немного помешкав, — дело такое, господин… Я обещал вам… Тогда на мосту… Поклялся… Дал обет… — Не надо, — быстро прервал ведьмак. — Не надо, Йурга. — Надо, — резко сказал купец. — Мое слово не дым. То, что я дома застану, а чего не ожидал, будет ваше. — Прекрати. Ничего мне от тебя не надо. Мы квиты. — Нет уж, господин. Ежели я чего такое в дому застану, сталбыть, это Предназначение. А если над Предназначением посмеяться, ежели соврать — оно строго покарает. «Знаю, — подумал ведьмак. — Знаю». — Но… господин Геральт… — Что, Йурга? — Ничего в доме я не застану такого, чего б не ожидал. Ничего и уж наверняка не то, на что вы рассчитывали. Господин ведьмак, слышь-ка, Златулина, моя жена, боле детей после остатнего иметь уже не может, и уж чего-чего, а ребеночка-то дома не будет. Похоже, здорово вы маху дали. Геральт не ответил. Йурга тоже замолчал. Плотва снова фыркнула, дернула мордой. — Но у меня двое сынов, — вдруг быстро проговорил Йурга, глядя вперед, на тракт. — Двое здоровых, сильных и неглупых. Ведь должен же я их куда-нить со временем определить. Один, думал, со мной по купецкому делу пойдет, а другой… Геральт молчал. — Что скажете? — Йурга повернул голову, взглянул на него. — Вы потребовали на мосту поклясться. Вам нужен был пацан для вашего ведьмачьего дела, ведь ничто другое. Так почему ж этот ребенок обязательно должен быть нежданный? А жданный быть не может? Двое у меня, один, сталбыть, пусть на ведьмака учится. Дело как дело. Не лучше, не хуже…