– Этого не случится. – Кромвель, почему?.. – Я сказал, этого не случится! Бонни замерла. Я окинул взглядом кафешку – все на нас таращились. Тогда я наклонился ближе: – Я же просил забыть о том, что ты видела, и никогда не поднимать эту тему. – Я смял в кулаке салфетку. – Почему ты не можешь сделать, как я прошу? Я намеревался произнести это резко, чтобы напугать девушку, но вместо этого мой голос сорвался и прозвучал почти жалобно. – Потому что я еще никогда не видела такого талантливого человека, Кромвель. Каждое ее слово, сказанное мягким, тихим голосом, ранило меня, подобно пуле, и под этими ударами стена, за которой я прятался, затрещала. – Забей, – посоветовал я девушке. Невидимая петля, сжимающая мое горло, затянулась туже. Рядом со столиком кто-то деликатно прокашлялся, нарушая повисшее напряжение. Закипая от злости, я заставил себя отвести взгляд от Бонни, а Сэм, этот мерзавец с кофейником, спросил: – Все в порядке, Бонни? – Ага, – ответила она и улыбнулась. Внутри все снова перевернулось. На моих глазах она улыбалась уже второй раз за день, и снова не мне. Эта мелочь донимала меня сильнее, чем следовало бы. Я чувствовал на себе взгляд Сэма. – Идешь на концерт в эти выходные? – спросил он. – Ага, – ответила Бонни. – А ты? – Буду работать. О, пока не забыл: Харви хотел с тобой поговорить. Бонни встала и направилась следом за Сэмом. И кто такой этот Харви, скажите на милость? Я допил кофе и посмотрел на лист с нотами, глядевший на меня со столешницы. Мои пальцы сами собой постукивали по столу, пока я читал мелодию Бонни. Оглядевшись, я увидел, что девушка стоит у входа в служебное помещение и с кем-то разговаривает. Некоторое время я боролся с желанием схватить ручку и внести правки, и в конце концов это желание победило. Я вычеркнул часть нот, заменив их другими, которые звучали лучше. Закончив, я пробежал глазами написанное и вскочил с места. Сердце так и частило. Не следовало мне прикасаться к нотам, но я просто должен был записать возникшую в голове мелодию. Нужно было уходить, а этот листок скомкать и выбросить в мусорку. – Дерьмо! – прошипел я, уже выбежав за дверь. Листок остался лежать на столе, я забыл его взять. Посмотрел по сторонам, решая, куда пойти, но тут мне пришла эсэмэска. СЬЮЗИ: Ты неподалеку? Моя соседка по комнате свалила на весь день. Поглядев в окно кафе, я увидел, как Бонни возвращается к столу, берет листок с исправленной нотной записью и впивается в него взглядом. У меня перехватило дыхание. Девушка прижала руку к груди, а я сжал кулак. Наконец она подняла голову и оглядела кафе: определенно искала меня. Участился пульс, меня так и подмывало вернуться в кофейню и работать вместе с Бонни, показать ей, на что вдохновила меня ее музыка. Я показал бы ей, как можно продолжить начатый ей отрывок, мы обсудили бы, какие музыкальные инструменты можно использовать, чтобы исполнить эту мелодию. Я показал бы ей, как я дирижирую. Однако невидимая удавка на шее, та, что всегда управляла мною и запрещала делиться своими чувствами с другими людьми, туго затянулась, и я не сдвинулся с места. Вся моя злость так и осталась кипеть в душе. Телефон снова завибрировал. СЬЮЗИ: ??? Я снова посмотрел на Бонни, на ее красивое лицо. Девушка прикипела взглядом к нотам. Именно она пошатнула стены, которые я тщательно возводил вокруг себя на протяжении последних трех лет. Следовало прекратить все это, потому что если они рухнут, я могу не справиться с тем, что хлынет наружу. Я: Дай мне пятнадцать минут. Я опустил телефон в карман и, постаравшись выбросить все случившееся из головы, отправился обратно в кампус, пока Бонни снова меня не нашла. Я изо всех сил старался погрузиться в привычное оцепенение и выбросить девушку из головы, но, не пройдя и нескольких метров, увидел на фонарном столбе плакат, сообщавший, что в эти выходные в парке состоится концерт. Филармония Южной Каролины. Я моментально ощутил страстное желание сходить на это выступление и стиснул зубы. Бонни наверняка будет там – это веская причина, чтобы обойти парк стороной. Нужно держать эту девушку на расстоянии, хватит и того, что мы вынуждены вместе работать над проектом. Она видела достаточно и знает слишком много моих тайн. Нужно просто вернуться к моим миксам и укрыться за высокими стенами, куда никто посторонний не проникнет. Вот что мне нужно сделать. – Вы не записались. Я сидел в кабинете Льюиса. В углу стоял рояль, на стене висела старинная скрипка – лакированная поверхность вся в трещинах, струнодержатель явно очень хрупкий. На подставке стояла гитара, а рядом, у дальней стены, на боку лежала виолончель. Все эти предметы напоминали мне о доме, так что я отвел глаза и стал рассматривать фотографию, на которой Льюис дирижировал оркестром. А ведь он начал свою музыкальную карьеру совсем молодым, понял я вдруг. Интересно, он всегда любил музыку, как и я когда-то, дышал ею одной? – Кромвель, – сказал профессор. Его голос вывел меня из задумчивости. – Мне не нужны персональные уроки. На щеке преподавателя дернулся мускул, он облокотился о стол. – Кромвель, я знаю, вы уже какое-то время занимаетесь исключительно электронной музыкой. Если хотите сосредоточиться лишь на ней – ладно. Мы сфокусируемся в этом направлении. – Собираетесь учить меня электронной танцевальной музыке? Льюис взглянул на меня с прищуром. – Нет, но я знаю музыку и могу объяснить вам, какие приемы в ней действуют, а какие – нет. – Он помолчал, оценивающе глядя на меня. – Либо мы можем работать с вашими старыми сильными сторонами. – Он указал на инструменты. – Фортепиано. Скрипка. – Он издал короткий смешок. – Да с чем угодно. – Нет, спасибо, – пробормотал я и поглядел на часы. До начала выходных оставалось всего ничего. По окончании этой встречи меня ждет бутылка «Джек Дэниелс». Неделя выдалась непростая, и я собирался как следует оторваться, напиться и отрубиться. – Вы по-прежнему пишете музыку? Я заложил руки за голову. – Не-а. Льюис склонил голову набок: – Я вам не верю. Я весь напрягся и огрызнулся: – Верьте, во что хотите. – Я имел в виду, что, на мой взгляд, вы не смогли бы перестать сочинять. – Он постучал себя по виску указательным пальцем. – Неважно, как сильно мы хотим избавиться от этой потребности, она никуда не исчезает. Он сцепил руки в замок и положил на стол. – Даже когда я доводил себя до ручки выпивкой и наркотиками, то продолжал сочинять. – Он улыбнулся, но в его глазах не было веселья, только печаль. Я вполне разделял его грусть. – А за время реабилитации написал целую симфонию. – Вымученная улыбка исчезла с его лица. – Даже если вы по какой-то причине ненавидите музыку, эта же самая причина может подтолкнуть вас к созданию великого произведения. – Глубокая мысль, – проворчал я. Льюис заметно приуныл. Я снова вел себя как последняя сволочь, но на этой неделе чаша моего терпения просто переполнилась. Я устал и чувствовал себя выжатым как лимон. Мне требовалась чертова передышка. Забавно. Не знаю, то ли из-за присутствия Льюиса, то ли по какой-то другой причине я вдруг подумал об отце: узнай он, как я тут выделываюсь, это разбило бы его сердце. «Вежливость ничего не стоит, но приносит много, сынок. Всегда будь любезен с теми, кто хочет тебе помочь». Вот только отца больше нет рядом, и я справлялся с его смертью единственным известным мне способом. Я снова посмотрел на часы: – Теперь я могу идти? Льюис сделал то же самое, вздохнул и сказал, когда я уже поднимался со стула: – Я не пытаюсь читать вам нотации, Кромвель. Я лишь хочу, чтобы вы реализовали свой дар. Я насмешливо отсалютовал профессору. Ну вот, еще один желающий рассказать про мой талант. Мне и так тяжело было справляться с горевшим внутри меня пламенем, а Льюис и Бонни еще подливали в этот огонь масла. – Отец видел ваш талант, – сказал Льюис, когда я взялся за дверную ручку. Тут меня прорвало. Я всем корпусом повернулся к нему и прошипел: – Еще раз заговорите о моем отце, и я больше сюда не приду. Я и так уже чертовски близок к тому, чтобы свалить из этой вонючей дыры.