Близнецы ещё сохраняют детскую упитанность и, к сожалению, безрассудство детей, лишенных твёрдого авторитета в их жизни. Их отец умер четыре года назад, когда они были ещё младенцами. Я, как могла, старалась восполнить эту потерю. Я восторгаюсь их произведениями искусства и утренними открытиями, но мой разум обращается к прежним мыслям. Я ничего так сильно не хотела, как начать учиться править. Существовало так много вещей, которые я хотела изменить. Я хотела начать сейчас. Было крайне трудно оттягивать это время. И то, как со мной обращались, не позволяло мне быть уверенной, что я проживу достаточно долго, чтобы стать Татумой. — Оберон, — предупреждаю я. Он хихикает и убирает деревянную игрушку со стула за секунду до того, как одна из нянечек садится туда. — Давайте. Мы все пойдём на улицу, — говорю я, подавляя смех, увидев мгновенное облегчение на лицах женщин. Сегодня я говорю близнецам, что они будут стражниками. Одна из матрон приюта рассказала мне об этом бесценном трюке год назад. Я хорошо знала матрону, потому что часто бывала в приюте. Иногда, чтобы помочь, но чаще всего я использовала его как прикрытие для тренировок с Аквином. Он жил в глубине каурового леса за их зданием. В обмен на молчание матроны я организовывала туда доставку тележек с яблоками. Сестра матроны была главным поваром на дворцовой кухне. Они не заговорят, если их только не заставят. Близнецы облепляют меня, свою пленницу, с двух сторон, пока мы спускаемся во внутренние сады, не спуская глаз с воображаемого врага и признаков засады. Я сижу на низком сиденье. Оберон, мой мыслитель, вскоре устает от их игры и садится рядом со мной. Очаве продолжает колоть своего врага сломанной веткой Каура, которая слишком тяжела для него. Я устраиваюсь поудобнее, ожидая потока вопросов, который, как я знаю, уже не за горами. — Лина, — спрашивает Оберон. — Да, Оберон, — говорю я с улыбкой, смотря в его насыщенные карие глаза. — Вчера няня говорила про первую и вторую, — говорит он. Я вздыхаю. Из всех вопросов, которые задают мне дети, объяснение ротаций — самый худший. Позвав Очаве, я веду их на кухню и беру два пирога. С пирогами объяснения всегда получаются лучше. — Можно мне немного? — спрашивает Очаве, неспособный вынести ожидание. — Подожди, — говорю я. Я веду их на верхнюю ступеньку, откуда открывается вид на тренировочный двор. Наблюдение за стражниками — их награда за хорошее поведение. Они машут Оландону. У него есть меч, они его любят. Я возвращаю их внимание к пирогам. — Осолис и Гласиум как два пирога, разделенные на шесть частей. Я разрезаю оба пирога на шесть частей и сдвигаю их ближе друг к другу. — Осолис — горячий, полный пламени, и Гласиум — холодный. Мы делимся своим жаром с Гласиумом, а он делится своим холодом с нами. Я останавливаюсь, чтобы ответить Оберону, когда он спрашивает, что такое холод. — Оба наших мира вращаются, но Гласиум движется в эту сторону, а мы движемся в другую. Я демонстрирую, вращая Гласиум влево, а Осолис вправо. Я отталкиваю приближающуюся ручку Очаве. — Кусочек пирога, который находится ближе всего к другому миру, называется первой ротацией. Следующий кусочек пирога — вторая, — я продолжаю нумеровать куски пирога Осолиса по часовой стрелке, пока не дохожу до номера шесть. — Сейчас мы здесь, во второй. Я снова указываю на второй кусок и даю каждому по ложке из него. — Когда наш мир поворачивается, мы перемещаемся на следующую ротацию, — я снова поворачиваю пирог и указываю на кусок с двумя укусами, который теперь находится дальше. — Скоро мы будем здесь. Какой это номер? — Дри, — отвечает Оберон. — Да, три. Запомните, Гласиум холодный, и Осолис горячий. Когда мы двигаемся от их холода, наш собственный мир становится горячее. Я двигаю пирог на следующую позицию и смотрю на Оберона. — Четыре, — говорит он. Я киваю. — Когда мы добираемся до номера четыре, мы так далеко от Гласиума, и тут очень жарко, земля опустошена огнём, и мы не можем там жить. — Где нам тогда жить? — спрашивает Очаве с волнением в голосе. Близнецы раньше совершали переход из третьей в первую ротацию, но они были слишком малы, чтобы помнить об этом. — Мы снова отправляемся в путь к первой, где находится ещё один дворец. На Осолисе есть две королевские ротации. Поэтому когда одна из них оказывается в четвёртой, мы можем жить в другой. Я даю им по ложке от того куска, который сейчас ближе всего к пирогу Гласиума. — Почему мы не падаем, когда пирог вращается? — спрашивает Оберон. Я сдерживаю смешок. — Требуется много времени, целых шесть месяцев, чтобы переместиться с одного номера на другой, и три года, чтобы наш мир полностью переместился по кругу, — я делаю полный круг пирогом. — Это очень медленно, чтобы упасть. Очаве вернулся к наблюдению за стражниками, потеряв интерес к обучению. — А что на счёт этих кусочков, — спрашивает Оберон. — Это пятая, — отвечаю я, указывая на кусок. — Всего несколько человек остаются там, они тушат пожары и восстанавливают дома. Там тяжело жить после ущерба, нанесенного четвёртой ротацией. В основном мы оставляем всё как есть, чтобы растения могли восстановиться. Последняя ротация — шестая, и здесь мы выращиваем нашу еду, так как каждая ротация проходит через неё, чтобы все были накормлены. Оберон кивает, держа ручку на своём подбородке. Я отворачиваюсь от вида того, что он так серьёзно обдумывает информацию. — Мы не перемещаемся в четвёртую, пятую или шестую, — уточняет он. Я киваю, весьма гордясь его умом. — Да, в первой, второй и третьей безопаснее. На протяжении получаса мы наблюдаем, как стражники оттачивают свои защитные манёвры. Вскоре один из близнецов устаёт психически, а другой — физически. Я возвращаю их в детскую, уже составляя список ошибок, которые я увидела во время сегодняшнего спарринга стражников на мечах. Я обсужу их с Оландоном, он всегда был рад моему мнению. ГЛАВА 02 Я должна предупредить Кедрика, что он ведёт себя крайне очевидно. Он слишком часто смотрит на меня во время полуденной трапезы. Каждый, кто проявит бдительность, увидит это, а я знаю, что двор уделяет особое внимание среднему кругу. О чём ещё они будут говорить весь день? — Мы не встречаемся сегодня днём, Татум Аванна, — говорит Кедрик моей матери. Громко. Я почти смеюсь от его грубого способа сказать мне, что он свободен сегодня днём. Я достаточно близко, чтобы увидеть, как поднимаются брови моей матери, до того, как она сглаживает своё выражение лица. Меня всегда напрягает, когда она с ним разговаривает. — Как обсуждали ранее, Принц Кедрик, — говорит она. Её голос мог бы заморозить четвёртую ротацию. Из-за ближайшего к нашему кругу стола раздаётся несколько смешков. Я скриплю зубами. Она уже много раз оскорбляла его. А он никогда не замечает её пренебрежения, что очень забавляет придворных. Хотела бы я быть достаточно смелой, чтобы рискнуть её гневом и защитить его. Двор разрывается от шепота, и у меня нет сомнений о предмете сплетен. Они напоминают мне ящериц Теллио, которые питаются упавшими ветками Каура. Яд в их пасти — единственное известное вещество, способное разрушить непробиваемую древесину. Окружающие меня бестолковые, глупые люди больше заботятся о сплетнях и своих волосах, чем друг о друге. Они отравляют. Мы встречаемся снаружи дворцовых стен, и я решаю взять его с собой на старое озеро. Сегодня днём меня ожидают в приюте, но матрона отлично справится без меня. Кедрик убегает от Малира и Рона, крупных делегатов, которые обычно везде следуют за ним, и мне нужно убедиться, что за мной не следят. Он будет в моём распоряжении весь день. Когда мы обходим деревню и оставляем её позади, я всё больше осознаю, как близко он находится. Тонкие волоски на моих руках поднимаются каждый раз, когда он касается рукой моей мантии. Это происходит так часто, что я задумываюсь, не делает ли он это намеренно. Он коротает время, рассказывая мне истории о своей семье. Я уже знаю, что у него есть младший брат, Ашон, и, конечно, его старший брат — Король Гласиума. Он смешит меня, рассказывая о выходках Ашона. Кедрику очень нравится его старший брат, хотя истории, которые он рассказывает, заставляют меня задуматься, почему. Он создаёт впечатление безжалостного и несгибаемого мужчины. Кедрик берёт меня за руку. Я поднимаю глаза, слышу его смех и понимаю, что он задал мне вопрос. — Извини, — бормочу я, отдёргивая руку. — Где ты только что была? — спрашивает он. Это одна из его черт, к которой я никак не могу привыкнуть. Я не люблю делиться своими мыслями. — Сколько лет твоему брату? — спрашиваю я. — Моему брату двадцать два, почти двадцать три, — отвечает Кедрик, срывая кончик пожелтевшей травы. Похоже, уже наступает пора собирать урожай для жилищ. — Для твоих семнадцати лет он, наверное, кажется старым. — Это не так, — огрызаюсь я. Он усмехается, и я слишком поздно понимаю, что он дразнил меня. Это другая его черта, к которой я не могу привыкнуть. Он смеётся и подталкивает моё плечо локтем.