— Ты никогда меня не продашь, господин, — неожиданно сообщила невольница. — Я останусь с тобой до конца жизни. Олег покосился на нее, задумчиво потер нос: — И почему ты так решила, малышка? — Мне предсказал это арабский мудрец еще четыре года назад. — Да ну! — Правда-правда, господин, — зябко передернула плечами девочка. — Он приходил к нам издалека, из-за греческих земель, из страны песков. Это все, что мне запомнилось. Он говорил со многими людьми, хвалил булгарскую веру. Хотя называл ее иначе и считал, что это вера их далекой страны. — Это ислам, — пояснил Олег. — Он называл ее иначе. Но те, кто согласился с ним, стали следовать булгарским обычаям и ходить в их святилище, что поставили невольники в нашем городе. Он показывал чудеса, предсказывал будущее. Он тоже был колдуном, но чародействовал очень странно. Он много-много крутился, пока не падал, и тогда у него появлялись верные ответы. — Похоже, это суфий, — поправил угли ведун. — Я знаю эту магию. Они аскеты, превыше всего чтут любовь, слабоваты в мирских делах, но сильны в тайных чарах, предсказаниях, в духовном воздействии. Уверен, у твоего мага не имелось никакого добра, кроме посоха, деревянных сандалий и засаленного халата. — Это так, господин, — согласилась Урсула. — Но когда о его чудесах прослышали во дворце, хан призвал его к себе. Колдун был и у нас, в гареме. Он в этом??? другой из жен. Потом увидел меня, подошел и долго гладил по голове, глядя в лицо. Потом сказал: «Какая красивая малышка. Жаль, что черный колдун принесет ее в жертву каменному зеленому богу. Но что поделать, бог любит женщин именно с разноцветными глазами». — А что предсказал этот маг самому хану? — злорадно поинтересовался Олег. — Всю правду, — не поняла его сарказма невольница. — Он предсказал ему четыре года процветания, особо легкую и большую прибыль на прошлое лето. А потом сказал, что дальше четырех лет он ничего не видит. Однако хану свою веру он хвалить не стал, а после того, как наскучил, сразу ушел из города. — Я даже знаю, откуда эта большая прибыль прошлым летом взялась, — кивнул ведун. — А вот насколько она легкая, хан узнал нынче зимой. — Когда я узнала, что ты колдун, господин, то поняла, что чародей говорил именно про тебя. — Что я принесу тебя в жертву? — Середин повернул курицу к огню другим боком. — Что же ты не сбежала, если так думаешь? — Не сразу вспомнила, — призналась девочка. — И разве от судьбы убежишь? С тобой спокойно. И ты еще не знаешь каменных богов. Значит, у меня есть еще очень много времени. — У тебя будет долгая, сытая, спокойная жизнь, — сказал Олег. — Продам тебя в Угличе в богатый дом, с этого дня она и начнется. Никаких колдунов, никаких каменных истуканов. — Пообещать невольнице счастье у него язык не повернулся. — Да и вообще, не бывало никогда на Руси человеческих жертвоприношений, тут тебе не Рим. В Киеве пару лет назад попытались, так бунт случился. — Ты не продашь меня, господин, — уверенно повторила Урсула. — Вот увидишь, не продашь! Спорить с рабыней — глупее не придумаешь. Поэтому Олег промолчал, подтянул к себе цыпленка, разломил пополам, отдав часть девочке, кинул в закипевшую воду десяток плодов шиповника и скатанный в шарик засахарившийся мед — редкостный китайский чай был для него пока не по карману. Подкрепившись, они завернулись в шкуру. Девочка, сложив руки на груди, прижалась к тому, кто должен был принести ее в жертву какому-то неведомому богу, ткнулась носом в шею и почти сразу мерно засопела. Боги, боги, за что вы так шутите с людьми? * * * Поутру Урсула без напоминаний оседлала лошадей. Благо со скакунами теперь проблем не было, себе она взяла гнедого с двумя белыми пятнами на правом боку, а трофейного оставила вовсе с непокрытой спиной, на которой обнаружились кровавые потертости. Деревянное седло с высокими луками, которые должны удерживать всадника при копейном ударе, перекочевало на чалого — себе девочка предпочла низенькое кожаное, заднюю луку на котором заменяла кожаная подушечка со множеством петелек, свисающих пышной бахромой, а переднюю — невысокий штырь, откровенно неприличного вида. Видать, юмор был такой у шорника. Суздаль на широкой походной рыси они увидели немногим после полудня. Без привычных златоглавых куполов церквей и шпилей колоколен он казался каким-то приземистым и серым. Хотя шпили, конечно, имелись. Они венчали островерхими шатрами башни белокаменных стен, высились над монументальными, высотой с семиэтажный дом, воротами — строением, в тереме которого могла бы поместиться целиком крепость средних размеров типа Рши или Городца. Но не золотые, как в великокняжеском Киеве, а простенькие, дощатые, и только флажки над ними кто-то додумался сделать желтенькими. Не золотыми, разумеется, а из бронзы. В город Олег заглядывать не собирался. Наскоро его не минуешь, вход платный — зачем? А вот роща из высоких неохватных дубов, раскинувших голые черные ветви, заставила его натянуть поводья. Там, за священными деревьями, под которые ныряла залитая лужами дорога, скрывалось местное святилище. — Ох, красавцы… Придут сюда люди в рясах с крестом, разукрасят город церквями, и пойдете вы для них на стропила, что ни сноса, ни гниения не знают… — Он еще немного поколебался, потом решительно потянул правый повод и прямо через участок снежной целины поскакал к святилищу. Здешнее молитвенное место отличалось от тех, что стояли в малых городах и селениях, разве что размерами: ровный круг имел диаметр не менее двухсот саженей — полторы сотни метров с изрядным гаком. В нем не было такой пышности, как в киевском, не сверкало злато, не курились без счета благовония, не увенчивали оконечья тына серебряные навершия. Здешнее святилище подавляло иным — древностью. Могучие столбы из лиственницы почернели, трещины в них забились новой землей, покрылись мхами, срослись в единое целое. И боги, что стояли внутри, тоже пугали своими лаконичными, грубыми, даже жестокими очертаниями. Не имели древние основатели Суздаля того искусства в резьбе, что современные мастера, да и времени у них не было на тщательную отработку идолов. Они лишь напомнили богам о том, что не отказались от них в здешних землях, что по-прежнему просят покровительства создателя мира, прадеда своего и иных сварожичей. — Здесь подожди, — спешиваясь за полста шагов до распахнутых ворот, приказал невольнице ведун, приблизился к святилищу и… И остановился на пороге, не решаясь приблизиться к богам с таким черным грузом на душе. Мимо пробегали туда и сюда горожане. Кто с лукошком яиц, кто с тканями, кто и вовсе с букетиком цветов, а Олег все стоял и стоял, не решаясь сдвинуться через порог. А потом прямо в слякоть опустился на колени. Слух о странном посетителе, похоже, добрался до ушей кого-то из старших волхвов, и где-то через час перед ведуном, по ту сторону порога, остановился сухой старик с узкой седой бородой, в длинной суконной мантии и головном уборе, похожем на украшенное самоцветами золотое кольцо. В руках старец сжимал простой деревянный посох, пахнущий лавандой и увенчанный бронзовым шестигранным набалдашником. Волхв вытянул руку, запустил пальцы в волосы гостя, больно их сжал. — Чую муку душевную, дитя мое. Вижу страдания, не раной телесной причиненные. Почему ты стоишь здесь, а не войдешь и не спросишь у богов облегчения? — Я не могу, волхв, — поморщившись, ответил Олег. — Грех на мне, волхв. Грех страшный и несмываемый. Не по моей вине он случился, но на мою совесть камнем лег. Оттого не решаюсь я войти на землю святую, не смею богам в лицо глянуть. — Гляди на них, не гляди, смертный, — боги видят все. Им ужо ведомо о грехе твоем. Жаль, мне о том поведать они не снизошли. — Грех душегубства на мне, волхв, — облизнул горячие губы ведун. — Пошутить со мной вознамерились странники незнакомые. Вреда большого причинять не желали, малость ради похвальбы забрать. Малость — да мою. Они похвальбы ради, я же ради малости грошовой в споре сошлись, да и полегли странники все до единого. — Так чего ты ищешь у порога богов, смертный, — убрал свою руку волхв и отступил на полшага в святилище. — Ищешь ты кары, спасения от кары, или прощения за кровь, понапрасну пролитую? — Чужое добро, на меч не в споре ратном, не в суде божьем, и не с татя лесного полученное, руки мои жжет, волхв. Не корысти я в той ссоре искал, не хочу с чужих жизней наживы получать. Не нужно оно мне, но и бросать людьми в поте нажитое я не привык. Прошу тебя, волхв… Не ради искупления, милости ради. Дозволь добро это Велесу передать. Скотий бог мудр, он умеет обращаться с богатством. В его руках оно не принесет бед, не сохранит греха. Пусть примет бог мой тяжелый дар и милость свою распространит на людей прочих. — Велико ли добро, что ты предлагаешь скотьему богу? — Лошади, рухлядь всякая, пятнадцать гривен серебром. — Пятнадцать гривен? — округлились глаза волхва. — Не каждый откажется от такого богатства по доброй воле. Вижу, ты искренен в своих словах, смертный. Мука душевная стала изрядной расплатой за грех. Да будет так. Я не стану вмешиваться в суд богов. Коли они пожелают, ты получишь достойную проступка кару. Я не стану привлекать смертных к тому, что остается скрытым от них. Я приму кровавый дар, дабы потом просить Велеса о милости к оступившемуся. Но я не стану обещать тебе его милости и снисхождения. — Благодарю тебя, волхв. — Олег наконец решился подняться с колен. — Я не стану входить в святилище, дабы не осквернить его. — Он оглянулся, махнул рукой невольнице: — Сюда подъезжай. Отдай чужое. Глаза девочки налились обидой, но перечить она не посмела, накинула поводья трех коней волхву на посох. — Серебро где? — уточнил тот. — На пегой, — ответила Урсула и резко дернула повод, отъезжая в сторону. Старик прошел вдоль пегой кобылы, пощупал навьюченную сумку, обнаружил то, что искал, и удивленно приподнял брови: — И правда много… — Прощай, волхв. — Избавившись от изрядной части своей головной боли, ведун пошел к гнедой. — На все воля богов, смертный, — не так уверенно покачал головой волхв. — Надеюсь на их милость! — Середин легко взметнулся в седло, тряхнул поводьями, резко сдавил пятками живот кобылы — и та, разбрызгивая талую воду, с места перешла в галоп, унося ведуна подальше от святого места, словно спасая от кары богов. Суд богов Углич показался Олегу совсем не таким могучим, как Суздаль. И стены здесь стояли не белокаменные, а темно-коричневые, да к тому же надставленные сверху деревянными срубами и башнями, и ворота были всего лишь воротами, хотя и имели защитные башни и вздымались саженей на пять выше прочей стены. Зато Углич строился тут и там, за пределами старого города сгучали топоры, поднимались новые, сверкающие свежеокоренными стенами срубы в два-три жилья. А местами — так и каменные палаты мастера складывали, щедро обмазывая валуны известью с глиной, песком и яичными белками. Было понятно, что даже в самом худшем случае унести все это обратно никто не сможет. А значит — город начнет строить новую стену, внешнюю. Обживется в новых пределах и разом окажется вдвое больше Суздаля. Так что брак княжеских детей в любом случае уже принес немалую пользу. В сам город ведун стремиться не стал — там, известное дело, постоялые дворы теснее, комнаты поменьше, а цены повыше. Предпочел завернуть в новый, как и все вокруг, постоялый двор на берегу еще совсем узенькой, только набирающей величие Волги. Баня у этого хозяина над длинной прямоугольной прорубью стояла, тем Середин и соблазнился. Давно уже он так не забавлялся — из парной да в прорубь. В горнице, куда отнес вещи гостей усталый работник, было действительно просторно и очень светло: стены, пол, потолок не успели закоптиться и обветриться; стол, скамьи да сундук будто сделаны только что — еще стружка в печи не сгорела. Окно оказалось сатиновое — из тряпицы, смоченной маслом, дабы свет лучше пропускало, а воздух задерживало. Правда, вместо перины на широкой кровати лежал пахнущий сеном тюфяк. — Чем набивали? — потрогав его, поинтересовался ведун. — Травка всякая, мяты и полыни завсегда добавляем да чабреца. — Ладно, пойдет, — кивнул Олег. — Рыбки заливной нет у вас ныне? Соскучился я по таким яствам. — Рыбка есть, мил человек, — задержался в дверях работник. — Да токмо поспешали бы вы, коли поснедать желаете спокойно. Работников округ немало. Как обедать сберутся, иной раз и лавки свободной не найти. А уж столы завсегда заняты. — Ну я не работник, — возразил Середин, доставая из кошеля серебряную чешуйку и многозначительно подбрасывая в руке. — Я могу велеть и сюда еду принести. Ты мне лучше скажи, кто у вас в городе из купцов побогаче будет, основательнее. А хорошо бы, что и молодой оказался, горячий… — Ну ты, мил человек, вопросы задаешь… — зачесал в затылке мужик. — Это же дело такое — пока молодость в башке не отгуляет, откель основательности взяться? Тут али молодой, али… — А если молодой и богатый? — Велизал Сатиновский. Как отца схоронил, за старшего в роду остался. Пять ладей в странствиях доход везут. Да сам, правда, гуляет, серебра не считая, — начал вспоминать работник. — У Рюрика Низовского двое сыновей дела разворачивают. Правда, пока под приглядом… — А из тех, кто посолиднее? — Словей Ратин самым солидным будет, старшиной его купцы который год на круг выбирают. В доверии он, в уважении у всех, в зажитке. Мокруша Баин недавно выбился, долго не везло с товарами. Солидный, но народ в нем покамест сумневается. Трувор Рязанский при деньгах. Дед его еще из Рязани к нам поселился, не заезжий. Да хватает купцов солидных, мил человек. И молодых хватает. Разных. — Понятно. — Олег кинул ему монету. — А как найти дом старшины купеческого, который Словей? — Коли через Речные ворота войти, — поймал серебро мужик, — то прямо по улице сажен двести. Дом у него каменный, в два жилья, окна слюдяные, крестом выложены… Да, дверь от ворот отдельно прорублена, в дом с улицы, не перепутать. Да токмо не станет он с тобой разговоры вести, мил человек. Солидный все же купец, зажиточный. Разве с собратьями своими да с боярами речи ведет, к князю на совет ходит. — Меня примет, — пообещал Олег. — Я слово такое знаю…