— Ничего он не испугался, друг… Пусти, малышка, если хочешь оставить живым. Он ничего не испугался, Любовод. Он просто сделал все, что хотел. Ну как, теперь ты понял, почему на рубежах этой земли не нужна стража? Помнишь, что было написано в ногах бронзовой статуи, которую мы встретили первой? — «Оставь зло, всяк сюда входящий, ибо по воле великого Раджафа стражи покарают каждого, кто таит вражду землям каимовским», — по памяти повторил купец. — Значит, стражи действительно существуют? — Кто бы говорил, — горько рассмеялся Олег. — Есть, и их слава охраняет здешние рубежи куда надежнее крепостей и дозоров. Соседи знают, что если напасть на этих… каимовцев, то в ответ придет бессмертный медный воин, который станет преследовать убийц днем и ночью, пройдет сквозь леса и болота, не будет знать ни сна, ни отдыха, пока не настигнет и не уничтожит разбойников. Так что степняков тут никто не боится. Если они сюда и заглядывали, то вели себя всегда, как паиньки. — Но ведь нас он не убил! — Как ты не понимаешь, Любовод! В самой страшной угрозе нет смысла, если про нее неизвестно врагу. Поэтому нельзя убивать всех разбойников. Кто-то должен сообщить остальным об опасности. Он пощадил нас, чтобы мы могли вернуться и рассказать всем подельникам, друзьям и знакомым: каимовцев грабить нельзя! Там есть неотвратимый мститель! Когда эта тварь держала меня, я почувствовал… Я понял, что ему ведомо все, что происходило в разоренных городах. Он пощадил только тех, на ком нет крови. Дополнительная воспитательная мера, если хочешь. — Значит, он больше не появится, боярин? — поднял голову от коленей холоп. — Нет, не появится, Будута. Мы отпущены. Можем уходить домой. — Не, боярин, для начала надо бы чего-нибудь перекусить. С самого утра ведь не емши, а? Боги Урала Как глупо это ни звучало, но холоп был прав — живым людям нужна еда. К счастью, на поясе и у купца, и у ведуна, и у кормчего нашлось по огниву. Урсулу и холопа Олег отправил собирать грибы, сам вместе с Ксандром, подобрав мечи Малюты и Волынца, пошел рубить сухостоины, а Любовод остался разводить костер из ближайшего валежника. Несмотря на середину лета, в нетронутой тайге холопу удалось быстро набрать полный подол рубахи лисичек и боровиков. Вот Урсула вернулась с поганками — в грибах она оказалась несведуща. Обжарив добычу на веточках, путники совершили не менее важное дело. Вынеся нарубленные Олегом и Ксандром стволы на пустынную каменистую осыпь, они положили сверху тела двух своих товарищей и зажгли поминальный костер. — Тризны достойной по вам справить не получается, други, — поклонился до земли Любовод. — Но клянусь, вспомним вас еще не раз. И помянем с честью. — Хорошие вы были люди, друзья мои, — вздохнул Коршунов. — Таких не забывают. — Счастлив я, други, что знакомство с вами свел, — добавил Олег. — Не забуду. — Вот такая у нас жизнь купеческая, ведун, — посетовал Любовод. — Почитай, два дня назад богаче князей киевских были, а ныне нищи, как холопья блоха. Ныне, я так понимаю, уж ничего не отобьется. Ни твоя доля, ни моя. И про добычу забыть лучше насовсем. Токмо порты да рубаха — вот и все мое ныне богатство. — Купец потер шею, на которой с самой их встречи и до сего дня болталась соединенная на концах цепочкой золотая гривна. — Что ныне делать, куда податься, и не знаю вовсе. Мыслю я, зря нас страж медный отпустил. Мертвому жить проще. У мертвого забот нету. — Я так думаю, — пожал плечами ведун, — нагулялись мы здесь досыта. Надобно назад, на Русь возвращаться. Серебро что? Вчера было, сегодня нет, завтра опять появится. Руки и голова целы, а все остальное опять заработаем. Впервой, что ли? Пока нежить на свете обитает да лихоманка к людям пристает, я с голода не помру и вам не дам. С тремя мечами татей бояться нечего, а медные чудища на Руси не живут. Не пропадем. Давай возвращаться. — Как? — развел руками купец. — Нету больше у меня ладей. Ни гребцов нет, ни паруса. — Зато у тебя есть самый лучший кормчий. Забыл? — Что толку в подкове без лошади? — Да очнись же ты, друг! — покачал головой Середин. — Лес вокруг. Топоров у нас нет, но мечами тоже управиться не трудно. Сделаем плот, на него и погрузимся. Нам ведь против течения грести не надо. Река сама понесет. А, Ксандр? — До Хазарского моря ден за двадцать дойдем, — кивнул кормчий. — А ведь верно! — встрепенулся Любовод. — Там на Волгу выйдем, а по ней ладей русских немало в обе стороны ходит. Выручат, на Русь отвезут. Тем паче, у нас рабыня есть, двадцать гривен стоит. Всегда продать можно. — Ты лучше про гривну свою вспомни, — посоветовал Олег. — Вот ее и считай. — Да брось ты, друг, — махнул рукой купец. — Пошутил я, пошутил. Вот только гвоздей у нас нет. И веревок. — Ерунда, — поднялся Середин. — При нужде почти все заменяется ивовыми ветвями. Глаза боятся, руки делают. Пошли. Возле потопленной стражем ладьи наверняка должны были еще оставаться освободившиеся невольники. И почти наверняка они не разделяли прагматичности медного воина относительно того, кого стоит карать, а кого отпустить. Поэтому моряки двинулись не к реке, а сперва прошли вдалеке от нее вниз по течению, и лишь через пару верст свернули к руслу. Прошагали еще немного вперед в поисках отмели, на которой предстояло собрать новое судно. Замышленный Олегом простенький плотик из трех-четырех связанных вместе бревен после корректировки кормчего превратился в сложное двухслойное (иначе вода по палубе гулять будет), двухвесельное (иначе рулить невозможно) сооружение длиной в пять саженей, в три сажени шириной, с шалашом от дождя и выдвижным килем совершенно непонятной ведуну конструкции для устойчивости. Соответственно и строительство вместо одного дня заняло целых пять. Причем если с деревом никаких проблем не возникло (свалили две ближайшие к берегу сосны, разрубили на бревна, скатили на гальку и все — сырая древесина тоже в воде не тонет, так чего лишнюю мороку разводить? — то вот с ивой возникла неожиданная напряженность. Канаты из прутьев сплетались в пять-шесть жил, ветки уходили в дело стремительно, а на большое судно и канатов требовалось много. Когда Олег видел прибрежные ивовые заросли с борта ладьи — они казались нескончаемыми. Но на деле кустарник оказался растущим относительно редко, а годных в работу ветвей в нем имелось мало. Изведя ближние заросли в первые два дня, ведун теперь уходил на поиски нужного материала за несколько верст, а один раз добрел до самой разбитой ладьи. Людей здесь видно не было, а потому он разделся и переплыл на противоположный берег. Корабль лежал там, где его оставили. В наполовину раскрытом трюме плескалась вода. Доходила она человеку где-то до пояса, мертвых тел видно не было, а потому совесть ведуна несколько успокоилась. Веревок, к сожалению, на ладье не осталось — местные крохоборы, уходя, уволокли все, вплоть до старой парусины. Груз в трюме, впрочем, остался на месте — пропитавшаяся водой старая кошма, полинявшие ковры да размокшая старая обувь вряд ли представляли собой какую-то ценность. Побродив еще немного по окрестным валунам и ничего больше не отыскав, ведун переплыл обратно — и обнаружил сидящую рядом с его вещами довольную Урсулу. — Ты тут откуда, малышка? — Я собирала грибы, господин… — Девочка дождалась, пока он оденется, и решительно взяла его за руку: — Пойдем. — Куда? — Идем, я нашла чудесное место… Урсула потянула его за собой сквозь густой рябинник с изрядно поеденными листьями, мимо ровной череды кленов, прямо в заросли лещины. Орешник неожиданно оборвался ровной каменной площадкой, покрытой паутинкой трещин, из которых испуганно выглядывала крохотная травка. По ту сторону кустарника пространство закрывали с трех сторон близко подступающие скалы, поросшие сизоватым мхом. — Правда, здесь здорово, господин! — закружилась невольница. — Здесь так хорошо! На площадке и вправду было приятно: безветренно, невероятно тихо и тепло — теплее, чем в лесу. Во всяком случае, Олег после купания мерзнуть сразу перестал. Но что самое странное — в этой лакуне тихого воздуха не кружили злобные лесные комары, не жужжали мухи. Стрекотал кузнечик — и то не здесь, а за стеной кустарника. Крестик на запястье слегка нагрелся. Но лишь слегка, поэтому Олег сильно не обеспокоился. За последнее время он встретил слишком много магии, чтобы удивиться еще одной чародейской отметке. — Тебе здесь нравится, господин? — подкравшись сзади, спросила невольница. — Да, — признался ведун. — А ты помнишь, — зашла с другой стороны Урсула, — что ты должен исполнить мое желание? — Это почему? — Я спасла твою жизнь, господин! — возмутилась девочка. — Теперь ты должен исполнить мое желание! — А ты забыла, что в последний день на ладье я тоже спас твою жизнь? Значит, ты тоже должна исполнить мое желание. Два желания взаимно уничтожаются. — Нет, господин! — недовольно топнула ножкой Урсула. — Ты все равно должен выполнить мое желание! А потом я исполню твое. — Хорошо, — улыбнулся Середин. — Говори, чего тебе хочется? Урсула остановилась перед ним, расстегнула крючки курточки, кинула ее вниз, дернула завязку шаровар, уронила свои легенькие штанишки. — Я понял, — кивнул Середин, — ты хочешь искупаться? — Нет, — не приняла шутки рабыня, приблизилась к нему, едва не коснувшись его груди своими сосками, вскинула голову. — Нет, я хочу совсем другого… — Перестань, — вздохнул ведун. — Ты еще слишком маленькая. — А чтобы умереть, я не маленькая, господин? Все время я то чуть не умираю сама, то почти теряю тебя, господин. А вдруг мне перестанет везти, и я так и не узнаю, почему мужчины теряют разум из-за женщин, а женщины лишают себя жизни без мужчин… — Она стояла совсем рядом, жар ее тела ощущался Середины м даже сквозь ткань рубахи, а дыхание окутывало лицо колдовской страстью. — Я хочу узнать это от тебя, господин. Узнать от твоих ласковых рук, господин, от твоих губ, из твоих слов. Хочу узнать сейчас, а не тогда, когда меня схватят, как мешок овса, и поволокут на всеобщую похоть. Таково мое желание, господин. Боги берегут нас слишком долго. Разве можно столько испытывать их терпение? — Ты зря боишься, малышка. Теперь у нас все будет хорошо. Завтра мы спустим плот и уплывем отсюда в тихую спокойную Русь. Больше ничего не случится. — А я не желаю больше рисковать! Я хочу стать женщиной здесь и сейчас. Стать твоей женщиной! «Великий Сварог, породитель наш, — вдруг мелькнуло у Олега в голове. — Кажется, совращение малолетних — это единственное преступление, которое я еще не совершал в этом году! Ей же еще шестнадцати нет. Или есть?» — Есть, — ответила невольница. — Ты прекрасна, как весна, и желанна, как глоток воды в летний полдень, малышка, — наклонился к ее лицу Середин. — Но от таких желаний случаются маленькие человечки. Выдержишь ли ты их рост в себе, моя тростинка, не сломаешься ли? Сможешь ли посвятить им жизнь? — В этих человечках будет наша с тобой плоть и кровь, господин, — ловила она глазами его взгляд. — Если мы умрем, то не исчезнем, они останутся вместо нас. Когда они появятся, господин, — ее ладонь скользнула Олегу на затылок, потянула его к себе, — мы обретем бессмертие. Разве ты не хочешь стать бессмертным, человек? Их губы наконец сомкнулись, и ведун, забыв про рассудок, крепко обхватил ее плечи, оторвался от розового ротика, начал целовать глаза, плечи, шею, подбородок, чтобы потом опять прильнуть к сладким, как мед, горячим, как огонь, пьянящим, как церковный кагор, губам. — Тебе же жарко, господин, — напомнила, улучив миг свободы, невольница. — Да, жарко, — спохватился ведун, отпустил ее, скинул рубаху, стащил, не развязывая узла, штаны вместе с сапогами. Попытался схватить рабыню — она рассмеялась, чуть отбежала. Позволила догнать себя, прикоснуться рукой, снова отбежала — но оказалась прижата к поросшей мхом скале и смирилась, сдалась поцелуям, ладоням, вскинула лицо, зажмурив глаза и счастливо смеясь. Олег, готовый взорваться от желания, от бешеного нетерпения и страсти, чуть не вдавил ее в камень — но в последний миг вспомнил, что имеет дело с нетронутым цветком, скрутил нетерпение внутри себя в тугой жгут и, мысленно разрывая жертву в куски, опустился перед ней на колени, скользя губами по соскам, по холодному бархатистому животу, чуть подул в кудри под ним, провел по бедрам ладонями. Урсула, жалобно заскулив, осела вниз, раскрываясь перед ним горячим бутоном розы, отдаваясь ему в руки всей своей красотой, невинностью, желанием. И он не ворвался — он слился с ней в единое целое, наслаждаясь ее телом и даря ей сладость жизни, приближая миг, поднимающий человека по силе любви и чувства на уровень богов, радуясь с ней одной радостью, пьянея от общего с ней безумия, которое закружило, взорвалось общим огнем и общей слабостью… — Как хорошо… — прошептала невольница спустя несколько минут, все еще обнимая его своими неожиданно сильными руками. — Как хорошо… А в гареме меня этим пугали. Говорили, что, когда это случится, мне нужно будет терпеть, говорить ласковые слова и улыбаться. — Открою тебе маленькую тайну, — пригладил ее брови Олег. — Ты совсем не улыбалась. Наверное, забыла? — Я исправлюсь, господин. — Урсула виновато ткнулась носом ему в шею. — Подожди, — спохватился Олег. — Ты только что говорила, что из-за этого теряют разум и кончают собой, а теперь утверждаешь, что тебя этим пугали. Как это так? — Всегда пугали, господин, — кивнула невольница. — Но ведь я слышала легенды о любви. И я сама видела, как после штурма мужчины кидаются на женщин. Теперь я понимаю, почему. Им становится так же хорошо, как мне сейчас?