– Мы привезли свечи для алтаря, – пролепетал Саша, не поднимаясь с колен. Худая, смуглая, мозолистая рука взяла Сашу под локоть и подняла на ноги. С монахом они оказались почти одного роста, хотя паренек уже был шире в плечах, но еще не закончил расти и был голенастым, словно жеребенок. – Мы здесь преклоняем колена только пред Богом, – сказал монах. Он несколько мгновений вглядывался в Сашино лицо. – Я пеку просфоры для ночной литургии, – неожиданно заявил он. – Идем, поможешь мне. Саша безмолвно кивнул и взмахом руки отпустил свиту. Кухня была примитивной и жаркой от натопленной печи. Мука, вода, соль и закваска: их надо было вымесить и испечь на поду. Какое-то время они работали молча – но это молчание не было тягостным. Тут царило умиротворение. А потом монах начал задавать вопросы – так мягко, что паренек даже не заметил, что его расспрашивают. Немного неумело, но очень старательно, он раскатывал тесто и делился своей историей: отцовская знатность, смерть матери, путь в Москву… – И ты приехал сюда, – завершил за него монах. – Чего ты ищешь, сын мой? Саша открыл было рот – и тут же снова его закрыл. – Н…не знаю, – со стыдом признался он, наконец. – Чего-то. К его удивлению, монах рассмеялся. – Значит, ты хотел бы остаться? Саша молча уставился на него. – Мы ведем здесь суровую жизнь, – уже серьезно продолжил монах. – Тебе пришлось бы самому построить себе келью, посадить огород, печь хлеб, при необходимости помогать братьям. Но здесь царит мир – такого нигде нет. Я вижу, что ты это почувствовал. – Видя, что Саша не может опомниться от изумления, он добавил: – Да-да, сюда приходит много паломников, и многие из них просят разрешения остаться. Но мы принимаем только ищущих, которые не осознали еще, что именно они ищут. – Да, – проговорил Саша, наконец, очень серьезно. – Да, я хотел бы остаться. Очень хотел бы. – Вот и хорошо, – сказал Сергий Радонежский, снова принимаясь за выпечку просфор. * * * На обратном пути в Москву они усердно погоняли коней. Олегу показалось подозрительным восторженное выражение лица молодого господина. Он держался рядом с Сашей – и принял решение по приезде поговорить с Петром. Однако молодой господин добрался до отца первым. Они въехали в столицу в момент краткого яркого заката: колокольни и башенки теремов четкими силуэтами смотрелись на фоне лилового неба. Саша оставил свою взмыленную лошадь во дворе и сразу же побежал вверх по лестнице в отцовские покои. Он застал отца и Колю за переодеванием. – Добро пожаловать, братец, – сказал Коля вошедшему Саше. – Ну что, еще не закончил церковные дела? – Бросив на Сашу беглый снисходительный взгляд, он снова занялся своей одеждой. Прикусив кончик языка, он пристроил себе на черноволосую макушку черную соболью шапку. – Ты вовремя. Смывай с себя дорожную вонь. Сегодня у нас пир, и, возможно, родня покажет нам женщину, на которой женится наш батюшка. У нее все зубы целы (я узнал это у людей осведомленных) и она славная… Что-что, Саша? – Сергий Радонежский позвал меня к себе в монастырь на холме Маковец! – повторил Саша громче. Коля посмотрел на него недоуменно. – Я хочу стать монахом, – объявил Саша. Теперь уже внимание обоих принадлежало ему целиком. Петр, натягивавший сапоги с красными каблуками, так резко развернулся к сыну, что чуть было не упал. – Зачем? – вскричал Коля в полном ужасе. Саша стиснул зубы, чтобы не ответить что-нибудь резкое: его брат уже успел покуролесить с женской прислугой царских хором. – Чтобы посвятить свою жизнь Богу, – сообщил он Коле несколько высокомерно. – Как я вижу, твой святой произвел немалое впечатление, – заметил Петр, прежде чем Коля успел опомниться. Он уже вернул равновесие и натягивал второй сапог… возможно немного более энергично, чем необходимо. – Я… да, это так, батюшка. – Хорошо, я разрешаю, – сказал Петр. Коля изумленно открыл рот. Петр поставил ногу на пол и выпрямился. На нем был кафтан, охряный и ржаво-коричневый, золотые перстни на пальцах блестели при свете свечей. Волосы и бороду он расчесал с благовонным маслом и выглядел одновременно внушительно и неловко. Саша, ожидавший долгих сражений, изумленно воззрился на отца. – С двумя условиями, – добавил Петр. – Какими? – Во-первых, ты не станешь посещать этого святого, пока не отправишься поступать в его монастырь. А это произойдет только после следующего сбора урожая, чтобы у тебя было время на размышления. Во-вторых, ты должен помнить, что если станешь монахом, то твоя доля наследства отойдет твоим братьям, так что жить тебе придется только на твои молитвы. Саша судорожно сглотнул: – Но, батюшка, если бы я только мог еще раз с ним увидеться… – Нет! – отрезал Петр тоном, не допускающим возражений. – Ты можешь становиться монахом, если пожелаешь, но сделаешь это с открытыми глазами, а не зачарованный словами какого-то отшельника. Саша неохотно кивнул. – Хорошо, батюшка. Петр, чуть более мрачный, чем обычно, повернулся, не говоря больше ни слова, и зашагал вниз, туда, где их уже ожидали кони, задремавшие в сумерках. 6. Бесы У Ивана Красного был всего один сын: маленький светловолосый постреленок Дмитрий Иванович. Алексию, митрополиту Московскому, верховному иерарху Руси, поставленному самим патриархом Константинопольским, было поручено обучать мальчика грамоте и управлению государством. Бывали дни, когда Алексию казалось, что это посильно только чудотворцу. Мальчишки уже три часа корпели над берестой: Дмитрий и его старший двоюродный брат, Владимир Алексеевич, юный княжич Серпуховской. Они пихались, то и дело что-то роняли. «С тем же успехом, – думал Алексий, отчаиваясь, – можно было просить кошек сидеть и слушать». – Батюшка! – закричал Дмитрий. – Батюшка! Иван Иванович переступил через порог. Мальчишки тут же вскочили с лавки и поклонились, толкая друг друга. – Ступайте отсюда, сыны, – сказал Иван. – Я желаю поговорить с Его Высокопреосвященством[4]. Мальчишки тут же исчезли. Алексий опустился в кресло у печи и щедро плеснул себе меда. – Как мой сын? – спросил Иван, устраиваясь напротив него. Великий князь и митрополит знали друг друга давно. Алексий был ему предан еще до того, как смерть Семена сделала Ивана правителем. – Смелый, красивый и привлекательный, ветреный словно мотылек, – ответил Алексий. – Он станет хорошим князем, если доживет до этого момента. Почему вы ко мне пришли, Иван Иванович? – Из-за Анны, – коротко ответил Иван. Митрополит нахмурился: – Ей стало хуже? – Нет, но ей никогда не станет лучше. Она уже в таких годах, что ей не след бродить по терему и пугать людей. Анна Ивановна была единственным ребенком от первого брака Ивана. Мать девицы умерла, а мачеха ее ненавидела. Встречаясь с княжной, люди что-то бормотали и спешно крестились. – У нас монастырей хватает, – заметил Алексий. – Несложное дело. – Только не московский монастырь, – сказал Иван. – Жена слышать о таком не желает. Она говорит, что если девица будет поблизости, это вызовет пересуды. Безумие – неслыханное дело для княжеской семьи. Ее следует отослать подальше. – Я это устрою, если хотите, – проговорил Алексий устало. Ему уже очень многое приходилось улаживать по просьбе этого князя. – Она может отправиться на юг. Если дать настоятельнице достаточно золота, она примет Анну и к тому же скроет ее происхождение. – Благодарю, отче, – сказал Иван, подливая в кубки. – Однако как мне кажется, у вас есть и более серьезная проблема, – добавил Алексий. – И не одна, – отозвался великий князь, опустошая свой кубок залпом. Он вытер губы тыльной стороной руки. – О которой говорили вы? Митрополит коротко кивнул в сторону двери, через которую ушли юные княжичи. – О юном Владимире Андреевиче, – сказал он, – княжиче Серпуховском. Его семья собирается его женить. Ивана это не заинтересовало.