У Давида любили спрашивать, в чем секрет его тактики. Объяснить он не мог: все равно никто не поймет. Его секрет – это любовь. Он начал тренировать Кевина, когда тот был еще испуганным семилетним мальчишкой, которого затравили бы на площадке старшие парни, не появись в их команде Беньи. Беньи уже тогда был самым отважным чертенком из всех, кого встречал Давид, а Кевин просто был лучшим. Давид научил их кататься на коньках – и вперед, и задом. Он объяснил им, что принимать шайбу так же важно, как делать бросок, он заставлял Кевина неделями играть кривой клюшкой, а Беньи позволял всю тренировку играть без клюшки вообще. Благодаря Давиду они поняли, что они есть друг у друга, что единственный, на кого действительно можно положиться в этом мире, – это парень, который играет бок о бок с тобой на площадке; что те, кто не сядет в автобус, пока ты не придешь, и есть твоя команда. Именно Давид научил мальчишек обматывать клюшки изолентой и точить коньки, а в придачу – завязывать галстук и пользоваться бритвой. Ну, по крайней мере, брить бороду. Остальному они научились сами. Давид смеялся как сумасшедший всякий раз, когда вспоминал, как Бубу, маленький, запутавшийся гиперактивный толстяк, лет в тринадцать повернулся в раздевалке к Беньи и спросил, надо ли заодно с яйцами брить жопу. «Думаешь, девчонкам важно, чтобы все было гладкое?» Во времена юниорства самого Давида это было частью инициации молодых игроков: им насильно сбривали лобковые волосы, что считалось унижением. Как это происходит сейчас, он не знал, но догадывался, что современных подростков скорее напугает перспектива, что их привяжут к стулу и не отпустят, пока пресловутые волосы снова не вырастут. Хоккей постоянно меняется, меняются люди. Когда Давид был юниором, тренер требовал, чтобы в раздевалке стояла полная тишина, а сейчас там почти всегда звучит смех. Давид знал, что юмор объединяет, и, когда мальчишки нервничали перед матчем, он заходил в раздевалку и отмачивал всякие шуточки. Любимой у них была такая: «Знаете, как потопить подводную лодку из Хеда? Надо нырнуть и постучать в дверь. А знаете, как потопить ее еще раз? Снова нырнуть и постучать в дверь – тогда они откроют, чтобы сказать: „Нетушки, второй раз нас не проведешь!“» Когда парни немного повзрослели, любимой шуткой стала другая: «Знаете, как понять, что вы находитесь на свадьбе в Хеде? Все сидят в церкви с одной стороны!»[3] Потом они повзрослели и у них появились свои шутки, и Давид все чаще стал оставлять их в раздевалке одних. Потому что иногда отсутствие тренера тоже сплачивает. Давид посмотрел на часы, прикинул, сколько осталось до начала матча. Сидящим на трибуне спонсорам никогда не понять его тактики, потому что им не понять, чем готовы пожертвовать парни в команде ради друга. Пока спонсоры орали, что парням надо «дать волю своей агрессии», Давид терпеливо расписывал четкие роли для каждого игрока, вдалбливал им азы баллистики шайбы и дислокации на льду, обучал их ведению игры и стратегии в углах, оценке ситуации на площадке и искусству сокращать риски. Он объяснял им, что если они лишат противника превосходства в технике и скорости и опустят до своего уровня, обломают его и заставят злиться, тогда победа за ними, потому что у них есть то, чего нет у других: Кевин. Если дать ему шанс, он забьет два гола, а пока рядом Беньи, шанс у него есть всегда. «Плевать на трибуны, плевать, что про вас скажут», – повторял Давид. Его тактика требовала подчинения, смирения и доверия, десяти лет тренировок и притирания друг к другу. Даже если Бьорнстад испортит статистику по всем статьям, кроме забитых голов, Давид все равно скажет каждому из своих игроков, что тот молодец. И парни ему верили. Они любили его. Когда им было семь лет, Давид сказал, что приведет их к настоящей победе. Все кругом только смеялись, но он сдержал свое обещание. По дороге в раздевалку Давид заметил Суне, одиноко сидящего на трибуне. Они на мгновение встретились взглядами. Кивнули друг другу. Сколько бы они ни ругались, Давид знал, что этот упрямый старик – единственный во всем клубе, кто знает, что такое любовь. 17 Некоторые считают, что в хоккее есть только черное и белое. Полная чушь. Фатима и Мира заняли свои места, но вдруг Мира, извинившись, вскочила и, протолкнувшись по лестнице к мужчине средних лет, остановила его. Мужчину Фатима знала, это был начальник среднего звена на фабрике. Мира сердито вцепилась в его красный галстук. – Кристер, умоляю, ты бы голову включал, хоть изредка! А ну снимай! Мужик, явно непривычный к выволочкам, особенно от женщин, опешил: – Ты серьезно? – А ты? – рявкнула Мира так, что народ на лестнице стал оборачиваться. Мужик вспыхнул и неуверенно оглянулся по сторонам. Все уставились на него. Кто-то у него за спиной проговорил: «Черт, Кристер, а ведь она права!» Вокруг одобрительно загудели. Кристер медленно стащил с себя галстук и засунул в карман. Его жена виновато склонилась к Мире и прошептала: – Я ему говорила. Но ты же знаешь этих мужчин. Им хоккей не понять. Расхохотавшись, Мира вернулась на свое место рядом с Фатимой. – Красный галстук. Совсем мужик спятил. Извини, так о чем мы говорили? Так что в Бьорнстаде все отнюдь не черно-белое. А красно-зеленое. Поскольку красный – цвет Хеда. Пальцы Амата нежно поглаживали швы на форменной футболке. Темно-зеленой с серебряными цифрами и бурым медведем на груди. Цвета Бьорнстада: лес, лед, земля. Его номер – восемьдесят один. В старой команде он был номером девять, но здесь под этим номером – Кевин. В раздевалке творился полный хаос. Беньи, шестнадцатый номер, как обычно, валялся на полу в углу и спал, остальные юниоры съежившись сидели на банкетках, покуда разгорячившиеся родители все громче наставляли их по мере приближения выхода на площадку. Подобное явление наблюдается во всех видах спорта: родители думают, будто их компетентность растет автоматически вместе с успехами ребенка. Хотя на самом деле наоборот. Галдеж стоял невыносимый, громче всех орала Магган Лит, – если твой сын играет в первом звене, ты можешь себе такое позволить. Мать Беньи в раздевалке не появлялась никогда, а мать Кевина едва ли бывала даже в ледовом дворце, так что Магган безраздельно царила здесь годами. После каждого матча она развязывала шнурки на коньках малютке Вильяму, пока ему не исполнилось тринадцать, год за годом они с мужем жертвовали новым автомобилем и отпуском за границей, лишь бы накопить денег на виллу рядом с семейством Эрдаль, чтобы сыновья могли подружиться навеки. С годами недовольство Магган тем, что Вильям так и не смог вклиниться между Кевином и Беньи, переросло в настоящую агрессию. Когда в раздевалку вошел Давид, на него градом посыпались родительские обвинения, вопросы и требования. Он шел через помещение, никого не замечая, за ним следовал Бенгт, подгоняя родителей к дверям. Магган Лит возмущенно отпихнула его руку: – Мы здесь, чтобы поддержать команду! – Для этого есть места на трибунах, – ответил Давид, не глядя на нее. Магган рассвирепела: – А ты-то, Давид! А ты-то! Хорош тренер – накануне важнейшего матча делать перестановки в команде! Давид удивленно поднял брови. Вильяму Литу хотелось провалиться сквозь землю. – Что он здесь делает?! – возмутилась Магган, ткнув пальцем в Амата. Амату явно захотелось того же, что и Вильяму. Давид ответил нарочито тихо, чтобы заставить всех умолкнуть: – Состав команды не подлежит обсуждению. Жила на лбу у Магган забилась, как медный колокол. – А со мной ты его обсудишь, понял?! Эти парни играют у тебя десять лет, и накануне важнейшего матча ты вдруг приводишь к ним игрока из детской команды! Она широким жестом обвела всех присутствующих, и те согласно закивали и одобрительно захмыкали. Затем Магган снова вонзила свой взгляд в Давида и продолжила: – Ты хоть понимаешь, как важен этот матч? Для всех нас? Понимаешь, чем мы жертвуем ради хоккея? Амат сморщился, готовый выбежать в коридор и больше не возвращаться в ледовый дворец. Не стало ему легче и когда лицо Давида налилось кровью, зато Магган внезапно попятилась к стене. – Это ты мне будешь рассказывать о жертвах? – прошипел Давид, двигаясь прямо на нее и явно не рассчитывая на ответ. – Посмотри на него! – потребовал он и, прежде чем Магган успела что-либо сказать, взял ее за руку и провел через всю раздевалку к Амату. – Посмотри на него! Ты думаешь, твой сын заслужил этого больше, чем он? Ты хоть представляешь, какой они проделали путь? Да твоей семье такая борьба и не снилась! ПОСМОТРИ НА НЕГО!!! Давид отпустил ее дрожащую руку. Он мимоходом похлопал Амата по плечу, дотронувшись до его шеи большим пальцем, и посмотрел ему прямо в глаза. Молча. Этим все было сказано. Затем двинулся в другой конец раздевалки к Вильяму Литу, погладил его по щеке и прошептал: – Мы играем только ради себя, Вильям. И больше ни для кого. Ты и я, только ради нас. Мы пришли сюда по собственной воле. Остальные здесь ни при чем. Вильям кивнул и вытер глаза. Бубу непрерывно барабанил ногой по полу. Он не мог сидеть тихо. Когда Бенгт вышвырнул за дверь всех родителей, включая Магган, тишина стала нестерпимой. И тут уж Бубу не выдержал – в отличие от Кевина и Беньи молчать он никогда не умел; ему необходимо было встать посреди раздевалки и оказаться в центре внимания. Сколько себя помнил, он боялся остаться в углу, забытым и непризнанным. Бубу видел, что лучшие друзья понурили головы, и ему так хотелось выйти вперед и произнести пламенную речь – как в кино, – но слов у него не было. Да и голоса. Просто хотелось разрушить тишину. Он поднялся, прокашлялся и сказал: – Эй, парни, знаете, что говорит на прощание одна лесбиянка-вампир другой? Юниоры удивленно подняли глаза. Бубу ухмыльнулся: – Увидимся через месяц! Послышались смешки, Бубу этого хватило, чтобы продолжить: – А знаете, какая у лесбиянок самая частая причина смерти? Несколько парней опять засмеялись. – Волосяные шары в желудке! – прогрохотал Бубу и тотчас перешел к финальному аккорду: – А знаете, почему лесбиянки не едят заливного? У них нет хрена! Раздевалка взорвалась от хохота. Парни смеялись то ли над шуткой, то ли над ним самим, – ему было без разницы. Главное, что смеялись. На гребне успеха Бубу повернулся к Давиду, стоявшему с каменным лицом, и спросил: – А ты что нам расскажешь, коуч? В раздевалке снова воцарилась тишина. Давид не шелохнулся. Бубу сначала покраснел, потом побелел. Но тут на помощь, а может, на беду Бубу пришел Бенгт, который, прокашлявшись, встал с банкетки и сказал: – А знаете, отчего у Бубу после секса глаза слезятся и уши болят? Бубу беспокойно заерзал. Кое-кто из парней захихикал в ожидании шутки. Бенгт подозрительно широко улыбнулся: – От перцового баллончика и полицейской сирены! Хохот сотряс комнату. В конце концов даже Давид улыбнулся. Впоследствии он не раз мысленно вернется к этой сцене: всегда ли шутка – только шутка, не слишком ли грубой была именно эта, что допустимо в раздевалке, а что – вне ее? Можно ли перейти некие границы, чтобы снять напряжение и нервозность перед матчем, или ему следовало остановить Бенгта, встать между ним и парнями и что-то сказать? Но он ничего не сделал. Стоял и слушал, как они смеются. Он вспомнит об этом, когда вернется домой и посмотрит в глаза своей девушке. Он никогда этого не забудет. Сидевший в своем углу Амат и сам не заметил, как расхохотался. Потому что это колоссальное облегчение. Он почувствовал себя частью команды. До чего же приятно встроиться в общий хор! Он будет стыдиться этого всю свою жизнь. Беньи проснулся, только когда Кевин потряс его за плечо. Один из его величайших талантов заключался в способности проспать и прения о тактике Магган и Давида, и шутки Бенгта. Плюс у него имелось исключительное право реализовать этот свой талант. Всегда находились родители, недовольные поведением Беньи на площадке и за ее пределами, но Давид твердил одно: «Если другие игроки добьются хоть малой толики результатов Беньи на льду, пусть спят хоть на скамье запасных». Бубу опустился на банкетку совершенно уничтоженный – каким только может ощущать себя подросток, которого только что унизил взрослый на глазах лучших товарищей. Но к нему подсел другой взрослый, положил руку на плечо и провел большим пальцем по шее. Бубу поднял глаза. Давид улыбнулся ему. – Ты знаешь, что ты самый самоотверженный игрок в команде? Бубу сжал губы. Давид наклонился к нему: – Сегодня вечером будешь играть в третьем звене, и я знаю, что ты страшно расстроен. Бубу собрал все силы, чтобы не разреветься. Все эти годы он был лучшим защитником команды, его всегда выручали габариты и сила, но в последнее время неумение держаться на коньках давало о себе знать. Сначала его разжаловали до защитника второго звена. А теперь и вовсе перевели в третье. Давид ласково обхватил ладонью его затылок и, посмотрев в глаза, сказал: – Но ты мне нужен. Ты нужен команде. Ты так же важен. И я хочу, чтобы сегодня ты выложился на все сто, в каждой смене. Мне нужна вся твоя кровь до последней капли. Если сделаешь это, если поверишь мне, то обещаю – я никогда тебя не предам.