Бубу засмеялся – отчасти искренне, отчасти не очень. Амат заметил, что бросок у Бубу гораздо мощнее, чем можно предположить, когда он может спокойно встать и прицелиться. – Прости… я… ты же понимаешь, что это все в шутку? Сам знаешь… основная команда троллит нас, а мы троллим вас… – Да, конечно. Это же шутка… – соврал Амат. Бубу наподдал по шайбе еще сильнее. Ему было стыдно. – Ты теперь играешь в первом звене. Все стало наоборот: сам будешь кидать мои шмотки на пол в душе. Амат помотал головой: – У тебя такие шмотки вонючие, я к ним даже близко не подойду. Бубу расхохотался так, что между домами прокатилось эхо, на этот раз от души. Амат улыбнулся. И вдруг Бубу тихо сказал: – К осени мне надо ускориться. Иначе меня исключат. Это был последний сезон Бубу в команде юниоров, он вылетал по возрасту. В других городах в команды юниоров брали до двадцати лет, но в Бьорнстаде такого количества молодых людей не набиралось. Одни после школы уезжали учиться, другие – на заработки. Лучшие игроки переводились во взрослую команду, остальные вылетали. – Переведешься в основную команду! – попытался утешить его Амат, но Бубу только горько усмехнулся. – Да меня никогда туда не возьмут. Если я не наращу скорость, это мой последний сезон. А потом – автосервис у папочки под началом на всю оставшуюся жизнь. Амат промолчал, слова были не нужны. Если ты в детстве играл в хоккей хотя бы пять минут, ты поймешь, что единственное, чего тебе надо в этой жизни, – играть еще. Еще и еще, потому что эта игра замешана на лучших ингредиентах всех видов спорта: на скорости и силе, тотальной технике и борьбе, сто процентов сердца и сто процентов разума. Лучшей игры не бывает. Высшее наслаждение. Наркотик, от которого невозможно отказаться. Амат набрал в легкие побольше воздуха и сказал то, в чем не признался бы никому: – Я боялся тебя. Весь матч я тебя дико боялся. Я даже не обрадовался, когда мы выиграли, только почувствовал облегчение. Я… черт, помнишь, как в детстве сидишь на берегу и играешь в песок? Было так здорово. Ни о чем не думаешь, просто играешь. Я до сих пор этого хочу. Не знаю, что я буду делать, если перестану заниматься хоккеем, это единственное, что я умею. Но теперь… это стало… – Работой, – закончил Бубу, не глядя на Амата. Амат кивнул. – Я все время боюсь, понимаешь? Разве это нормально? Бубу покачал головой. Больше они об этом не говорили, а только молча забивали шайбы в ворота. Банк, банк, банк, банк, банк. Бубу прокашлялся и сменил тему: – Можно у тебя кое-что спросить? – Валяй. – Как узнать, красивый у тебя член или нет? Амат уставился на Бубу, пытаясь понять, шутит тот или нет. Похоже, парень был серьезен. – Ты совсем в хлам? Бубу покраснел. – Ну… я тут все думаю об одной штуке. Вот парни, они всегда обсуждают сиськи. А телки, обсуждают они наши члены? И как понять, красивый он у тебя или нет? Думаешь, для них это важно? Амат очень быстро забил три шайбы подряд. Бубу стоял рядом, огромный, как дерево, и испуганный, как щенок перед приемом в ветеринарной клинике. Улыбнувшись, Амат похлопал его по плечу. – Знаешь что, Бубу? По-моему, тебе надо меньше думать. Как и всем нам. Бубу кивнул и ухмыльнулся. Амату было пятнадцать, Бубу – семнадцать. Через десять лет они будут вспоминать этот вечер – как все праздновали победу в доме, а они вышли на улицу и стали друзьями. Ночь была ясной и звездной, деревья стояли неподвижно, они отошли на задний двор покурить. Вообще-то Беньи никогда не делал этого с незнакомцами, почти всегда это был для него интимный акт, совершавшийся в одиночестве, он и сам не знал, почему сделал исключение для басиста. Возможно, из-за того, что тот так умело создал на сцене свое пространство. Он словно находился в другом измерении. Беньи это было знакомо. Это его притягивало. – Что у тебя с лицом? – спросил басист, указывая на шрам на подбородке. – Хоккей, – ответил Беньи. – Любишь подраться? Судя по выговору, он приехал издалека. А судя по вопросу, впервые. – Чтобы распознать драчуна, смотри не на лицо, а на костяшках пальцев, – ответил Беньи. Басист несколько раз глубоко затянулся, сдул с глаз челку. – Из всех видов спорта, в которых я не вижу смысла, хоккей на первом месте. Беньи хмыкнул: – А бас-гитара – это инструмент для тех, кто не смог научиться играть на обычной? Басист расхохотался так звонко, что запели стволы деревьев, и его смех ударил Беньи не только в голову, но и в грудь. Такое не удавалось почти никому. Это было как текила с шампанским. – Ты всю жизнь прожил в Хеде? В таком маленьком городке недолго заработать клаустрофобию, – улыбнулся басист. Он рассматривал губы Беньи то смущенно, то жадно. Беньи выпустил дым уголками рта. – Я живу в Бьорнстаде. Хед по сравнению с ним большой город. А ты что здесь делаешь? Басист пожал плечами и попробовал придать голосу беззаботности, но боль сквозила в каждом слове: – У меня двоюродная сестра – вокалистка в этой группе. Их басист уехал на учебу, и они предложили мне заменить его здесь на пару месяцев. Играют они паршиво, и за выступление нам дают ящик пива вместо платы, но у меня… Были сложные отношения с одним человеком. И мне надо было уехать подальше. – Куда уж дальше, – сказал Беньи. Басист прислушался к шуму деревьев, робко дотронулся до снежинок, падавших на руки. И тихо сказал: – А здесь красивее, чем я думал. Правда. Беньи курил, закрыв глаза. Был бы он обкуренным. И пьяным. Тогда, может, и осмелился бы. Но сейчас сказал только: – Явно не так, как в твоем родном городе. Басист вдохнул дым его сигареты. Кивнул, глядя на землю. – Мы играем здесь в следующее воскресенье. Приходи, если хочешь. Это было бы… буду рад с кем-нибудь подружиться в этих краях. Черная футболка трепетала на тонком теле. Движения у него были легкими и мягкими, в них напрочь отсутствовало напряжение, он казался совершенно невесомым. Он стоял на снегу, словно диковинная птица в лесу, полном хищников. Когда его дыхание достигало щеки Беньи, оно было уже холодным. Беньи затушил окурок пальцами и сделал пару шагов назад. – Мне пора, а то сестра засечет. – Такой большой и суровый хоккеист и боится сестры, – улыбнулся басист. Беньи невозмутимо пожал плечами: – На моем месте ты бы тоже боялся. Кто, по-твоему, научил меня драться? – Увидимся в воскресенье? – прокричал басист ему вслед. Но ответом была тишина. Стоявшая на кухне Мая вдруг заметила, что Ана пропала, и отправилась ее искать. Парни видели, как по пути она прислонилась к стене, чтобы удержаться на ногах, будто пингвин на дрейфующей льдине, – алкоголь свое дело делал. Лит склонился к Кевину и прошептал ему на ухо: – Дочь спортивного директора, Кевин, у тебя никаких шансов с ней переспать! – Спорим? – ухмыльнулся Кевин. – На стольник, – кивнул Лит. Они пожали руки. Впоследствии Мая будет вспоминать странные подробности этого вечера. Как Кевин нечаянно расплескал бокал на футболку и что получившееся пятно напоминало бабочку. Но этого никто не захочет слышать. Единственное, что им надо будет знать, – сколько она выпила в тот вечер. Была ли пьяна. Держала ли его за руку. Подавала ли надежду. Пошла ли на верхний этаж по доброй воле. – Заблудилась? – улыбнулся Кевин, увидев ее на лестнице. Мая трижды обошла нижний этаж в поисках ванной. Забыв про Ану, она рассмеялась и развела руками. – Ну и дом у тебя. Ни дать ни взять Хогвартс! Представляю, сколько денег у твоих родителей. – Хочешь посмотреть верхний этаж? – спросил он.