– Не надо извиняться… – Я не у тебя прошу прощения, – перебил его директор. Он нашел взглядом Маю и посмотрел ей прямо в глаза. Давид держал кружку обеими руками. Опустив глаза. – Может, я и похож сейчас на сентиментальную старушку, но я хочу, чтобы ты знал, как я благодарен тебе за все, что ты сделал. За все, чему ты меня научил. Суне чесал пса за ухом. Не сводил глаз с его шерсти. – Я давно должен был уступить тебе дорогу. Я слишком занесся. Не хотел признать, что отстал от хоккея. Давид отпил кофе. Посмотрел в окно. – У меня будет ребенок. Я… глупо, конечно, учитывая обстоятельства, но я хотел, чтобы ты узнал об этом первым. Сперва Суне не мог вымолвить ни слова. Потом встал, открыл шкафчик, возвратился к столу с бутылкой. – Думаю, нам понадобится кофе покрепче. Они выпили. Давид рассмеялся и тут же умолк. – Не знаю, какой из меня как из тренера получится отец – плохой или хороший… – Во всяком случае, тренеры из отцов получаются отличные, – ответил Суне. Давид допил кофе, поставил пустую кружку на стол. – Я не могу оставаться в клубе, где хоккей мешают с политикой. Ты сам меня этому научил. Суне снова наполнил его кружку. – У меня нет детей, Давид. Но хочешь, я дам тебе один полезный для родителя совет? – Да. – «Я был не прав». Это хорошие слова. Запомни их. Улыбка у Давида слабая, кофе – крепкий. – Я понимаю, что ты поддерживаешь Петера. Он всегда был твоим лучшим учеником. – Почти лучшим, – поправляет его Суне. Они переглянулись. Глаза у обоих блестели. – Это его дочь, Давид, – глухо вырвалось у Суне. – Его дочь. Он просто хочет справедливости. Давид покачал головой: – Нет. Не справедливости. Он хочет выиграть. Он хочет, чтобы родителям Кевина было больнее, чем ему с Мирой. Это не справедливость, это месть. Суне снова наполнил кружки. Чуть подняв их, они молча выпили. Потом Суне сказал: – Заходи ко мне, когда твоему ребенку исполнится пятнадцать. Возможно, ты будешь рассуждать иначе. Давид встал. Напоследок они коротко, но крепко обнялись. Завтра они отправятся каждый в свой ледовый дворец – один поедет в Хед, другой останется здесь, в Бьорнстаде. В следующем сезоне они будут соперниками. Адри стояла в кухне матери. Катя и Габи препирались, какие мисочки поставить на стол, какие зажечь свечи. Когда пришел Беньи, мама поцеловала его в щеку и сказала, что любит его, что он – свет ее жизни, а потом снова стала ругаться из-за его ноги и сообщила, что он мог бы с таким же успехом сломать шею, потому что головой он, по всей видимости, уже давно не пользуется. В дверь позвонили. Гостья извинилась за поздний визит. Кожа была ей словно велика, женщина едва стояла на ногах. Минут десять ушло у нее на то, чтобы уговорить маму Беньи не приглашать ее к столу, мама Беньи дала затрещину Адри и прошипела: «Поставь еще тарелку», после чего Адри пихнула в бок Габи и прошипела: «Еще тарелку!», на что Габи пнула ногой Катю и рявкнула: «Тарелку!» Катя обернулась к Беньи, но замерла на месте, увидев его лицо. В дверях стояла мама Кевина и смотрела на Беньи, потом произнесла свою просьбу таким слабым и неузнаваемым голосом, что казалось, будто он звучит в записи: – Извините меня. Я просто хотела поговорить с Беньямином. Кевин стоял в саду перед домом. Одну за другой забивал шайбы в ворота. Банк-банк-банк-банк. В доме сидел его отец, перед ним – недавно открытая бутылка виски. Сегодня вечером им не удалось добиться всего, что они хотели, но они и не проиграли. Завтра их адвокат приготовит аргументы, доказывающие, почему нельзя доверять свидетельским показаниям молодого человека, который на момент предполагаемого преступления был пьян и к тому же влюблен. Потом Кевин начнет играть за «Хед», заберет с собой команду, почти всех спонсоров, и будущее его не пострадает. Скоро, очень скоро, окружающие будут делать вид, будто ничего не произошло. Потому что эта семья не проигрывает. Даже когда проигрывает. Банк-банк-банк-банк. Беньи сидел на скамейке у дома. Мама Кевина сидела рядом, запрокинув голову и глядя на звезды. – Я помню тот остров, куда вы с Кевином плавали на лодке летом, – сказала она. Беньи не ответил, но он тоже думал об острове. Они нашли его в детстве. Не на большом озере рядом с ледовым дворцом, где летом купается весь город, – там было слишком людно. Они обнаружили в лесу другое озеро, поменьше, в нескольких часах ходьбы от города. Там не было ни мостков для купания, ни людей. Посередине высилось несколько поросших деревьями каменных глыб, с берега казавшихся бессмысленным нагромождением камней. Мальчики притащили лодку и в самом сердце островка расчистили небольшой пятачок для палатки. Это было их тайное место. В первое лето они провели там сутки, во второе – несколько дней. Подростками они жили там по нескольку недель. Использовали каждую свободную от хоккея секунду перед началом летних тренировок. Просто линяли из города, только их и видели. Купались голышом, загорали на камнях, ловили рыбу на ужин, спали под звездным небом. Беньи смотрел на то же небо, что и тогда. А мама Кевина испытующе смотрела на Беньи: – Знаешь, Беньямин, это так странно – в городе многие считают, что это наша семья заботилась о тебе, когда умер твой папа. На самом же деле было наоборот. Кевин проводил куда больше времени в доме твоей мамы, чем ты в нашем. Я знаю, что вы устраивали у нас беспорядок, когда нас не было, чтобы казалось, будто Кевин ночевал дома, но… – Но вы знали? – кивнул Беньи. Она улыбнулась: – Я знаю даже, что ты нарочно спутывал бахрому на моих коврах. – Простите. Она разглядывала свои ладони. Глубоко дышала. – Когда вы были маленькие, твоя мама стирала вашу хоккейную форму, кормила вас, а когда в школе вас обижали старшие мальчики… – С ними разбирались мои сестры. – У тебя хорошие сестры. – Три чокнутые девицы. – Это счастье, Беньямин. Он сморгнул, изо всех сил вдавив сломанную ногу в землю, чтобы эта боль заглушила ту, другую. Женщина кусала губы. – Мне как матери трудно принять некоторые вещи, Беньямин. Я видела, что тебя не было у здания полиции, когда мы выходили. Ты не пришел к нам домой. Тебя не было сегодня на собрании. Я… Она прикоснулась к уголкам глаз большим и указательным пальцами, сглотнула, прошептала: – С самого детства, всякий раз, когда вы с Кевином устраивали какие-то безобразия, учителя и другие родители говорили, что это ты во всем виноват, потому что ты растешь без отца и тебе не с кого брать пример. А я никогда не знала, что на это ответить. Потому что в жизни не слышала ничего глупее. Беньямин удивленно посмотрел на нее, она открыла глаза, протянула руку и нежно дотронулась до его щеки. – Эта команда… ваша потрясающая команда… я знаю, как вы любите друг друга. Какие вы преданные. Иногда я не знаю, хорошо это или плохо. Помню, когда вам было девять, вы сделали рогатки и Кевин разбил соседское окно. Помнишь? Ты тогда взял вину на себя. Потому что, когда все остальные мальчишки убежали, ты не убежал, понимая, что кому-то придется за это ответить, и знал, что Кевину, если он признается, влетит больше, чем тебе. Беньи вытер глаза. Она все еще держала ладонь на его щеке. Гладила его и улыбалась. – Ты не ангел, Беньямин, я знаю. Но это не потому, что ты растешь без отца. Тебе есть с кого брать пример. Все самое лучшее в тебе воспитали женщины, с которыми ты вырос. Она придвинулась ближе, мальчик дрожал всем телом, она нежно обняла его. – Мой сын никогда бы не смог солгать тебе, Беньямин, ведь так? Кевин может соврать кому угодно. Отцу. Мне. Но тебе… никогда. Они сидели на скамейке, она обнимала его – единственное короткое мгновение в их жизни. Потом мама Кевина встала и ушла. Беньи пытался закурить. Но пальцы так дрожали, что он не мог удержать зажигалку. Слезы потушили вспыхнувший огонек. Отец все еще сидел на кухне. Бутылка виски была открыта, но он к ней так и не притронулся. Банк-банк-банк-банк-банк. Мать вернулась домой, поглядела на мужа, ненадолго задержалась в прихожей, глядя на фото на стене. Семейная фотография в рамке. Снимок покосился, стекло разбито. Рука отца в крови. Мать ничего не сказала, просто смела осколки и выкинула в ведро. Потом вышла в сад. Банк-банк-банк-банк-банк. Когда Кевин шел к воротам, чтобы собрать шайбы, она взяла его за руку. Не жестко, без гнева, просто остановила. Посмотрела на него, он опустил взгляд, она взяла его за подбородок. Так, чтобы сын не мог отвести глаза. Пока она не узнает.