— Она вам ничего не сказала? — Сказала, что боится... — Чего? — Она не уточняла... Главным образом она думала о матери... Я ведь только зять... Меня соблаговолили взять в семью, но все-таки я не считаюсь полноправным членом. Мой тесть был ко мне весьма великодушен... Мадам Жослен обожает моих детей. И все же есть вещи, которые меня не касаются. — Вы полагаете, что после вашей свадьбы дядя жены ни разу не появлялся в этом доме? — Я знаю только, что между ними произошла какая-то ссора, что его жалели, но принимать у себя не могли по каким-то причинам, докапываться до которых я не старался... Жена говорила о нем скорее как о бедняге, заслуживающем сожаления, чем порицания, как о полусумасшедшем, если хотите... — Это все, что вам известно? — Все. Вы будете допрашивать мадам Жослен? — Я обязан это сделать. — Будьте с ней не очень жестоки. Внешне она умеет владеть собой, но это весьма обманчиво, хотя многим она кажется женщиной с сильным характером. Я-то знаю, что она не только болезненно чувствительна, но и не способна проявлять свои чувства. Боюсь, что после смерти мужа у нее в любой момент могут сдать нервы... — Я постараюсь обращаться с ней как можно мягче. — Благодарю вас... Это все? — Возвращаю вас вашим больным. — Можно мне сказать несколько слов жене? — Лучше, если вы не будете с ней разговаривать, а особенно с тещей. — В таком случае передайте ей, что, если меня не будет дома, когда она вернется, значит, я в больнице... Когда я уходил, мне позвонили... Возможно, мне придется оперировать... — Уже дойдя до двери, он вдруг что-то вспомнил и вернулся. — Простите за мой нелюбезный прием... Подумайте, в каком положении я оказался... Меня радушно приняли в чужую семью... В этой семье, как и в любой, есть свои несчастья. Я не счел себя вправе... — Я вас понимаю, месье Фабр. Еще один порядочный человек, без сомнения! Вероятно, даже больше, чем просто порядочный, если верить тем, кто его знает. И на сей раз мужчины обменялись рукопожатиями. Мегрэ открыл дверь кабинета инспекторов, где находился Эмиль, и пригласил его войти. — Что я должен делать? — Ничего. Оставайтесь здесь, у окна, я, видимо, задам вам один вопрос, а вы ответите на него. — Даже если вы ждете другой ответ? — Вы скажете правду. Мегрэ пошел за мадам Жослен, которая встала одновременно с дочерью. — Пройдите, пожалуйста, за мной. Нет, только вы... Я приглашу мадам Фабр чуть попозже... Она была в черном платье с редким серым узором, в черной шляпе, отделанной белыми перышками, и в легком пальто из верблюжьей шерсти. Мегрэ пропустил ее вперед, и она сразу же увидела стоящего у окна мужчину, который от смущения мял в руках шляпу. Казалось, она была удивлена и повернулась к комиссару, но тот молчал, и она спросила: — Кто это? — Не узнаете? Она внимательно оглядела его и покачала головой: — Нет. — А вы, Эмиль, узнаете эту даму? Охрипшим от волнения голосом официант ответил: — Да, господин комиссар, это она. — Это та самая дама, которая пришла в начале недели днем во франко-итальянскую пивную, где ее ждал мужчина лет сорока? Вы уверены? — Она была в этом же платье и этой шляпе... Я же говорил вам утром... — Благодарю вас. Вы свободны. Эмиль бросил на мадам Жослен взгляд, словно просил прощения за содеянное. — Я вам больше не нужен? — Думаю, что нет. Они остались в кабинете вдвоем, и Мегрэ указал ей на кресло, стоявшее напротив его письменного стола. — Вы знаете, где сейчас ваш брат? — спросил он тихо. Она посмотрела прямо на него темными, блестящими глазами, как и прежде, у себя дома, но на сей раз в ней не чувствовалось такого нервного напряжения. Казалось, она даже испытывала некоторое облегчение. Особенно это стало заметно, когда она решилась сесть в кресло. Словно она наконец отказалась от роли, которую играла против своего желания. — Что вам сказал мой зять? — спросила она, отвечая вопросом на вопрос. — Почти ничего... Он только подтвердил, что у вас есть брат, впрочем, я это и без него уже знал... — От кого? — От очень почтенной дамы лет девяноста, которая до сих пор живет на улице Даро, в том доме, где вы раньше жили с отцом и братом... — Это должно было случиться, — еле слышно произнесла она. Он повторил свой вопрос: — Вы знаете, где он сейчас? Она покачала головой: — Нет. И клянусь вам, что говорю правду. До прошлой недели я вообще была уверена, что он где-то далеко от Парижа. — Он никогда не писал вам? — С тех пор как перестал у нас бывать, ни разу. — Вы сразу же поняли, что это он убил вашего мужа? — Я и сейчас в этом не уверена... Не могу поверить... Я знаю, все улики против него... — Почему вы молчали, принудили к этому дочь и стремились во что бы то ни стало спасти его? — Прежде всего потому, что это мой брат, потому, что он несчастный человек... Ну а потом, я в какой-то мере чувствую себя виноватой... Она достала из сумки носовой платок, но не для того, чтоб вытереть глаза, — они по-прежнему были сухими и горели, словно от внутренней лихорадки. Продолжая говорить и слушая вопросы комиссара, она машинально скручивала его в комок своими тонкими пальцами. — Теперь я готова все вам рассказать... — Как зовут вашего брата? — Филипп... Филипп де Лансье... Он на восемь лет младше меня... — Если не ошибаюсь, он подростком провел какое-то время в санатории в горах? — Нет, не подростком... Ему было всего пять лет, когда у него обнаружили туберкулез. Врачи отправили его в Верхнюю Савойю, он жил там до двенадцати лет. — Мать уже умерла? — Она умерла через несколько дней после его рождения... Это многое объясняет... Вероятно, то, что я сейчас вам расскажу, завтра появится во всех газетах? — Обещаю вам, что нет. Что объясняет смерть вашей матери? — Отношение отца к Филиппу и вообще его отношение к жизни все оставшееся время... После смерти матери отец стал другим человеком, и я уверена в том, что пусть невольно, но он всегда считал Филиппа виновником ее смерти... К тому же он стал пить... Он вскоре подал в отставку, хотя у него не было никаких сбережений, и мы были очень стеснены в средствах... — Пока ваш брат находился в горах, вы вместе с отцом жили на улице Даро?