— Вы его знали? — Да. Акт продажи печатала я. — Он был очень стар? — Трудно было определить его возраст, он был уже давно болен и страшно исхудал. Костюм на нем буквально болтался, а лицо было таким бледным, как вон та стена. — Вы когда-нибудь видели его дочь? — Нет. Я о ней только слышала. — При каких обстоятельствах? — Когда обсуждали условия продажи, было ясно, что месье Зюбер не обольщался на счет состояния своего здоровья. Он знал, что ему осталось жить всего несколько месяцев, самое большее — год. Врач ему об этом прямо сказал. Вот почему формально он предпочел дарственную запись, оставив себе только необходимую сумму для оплаты клиники и врачей. Это помогло избежать огромных расходов по налогу на наследство. — Вы можете назвать цифру? — Вы спрашиваете о сумме, которую заплатил ему месье Гиршфельд? Мегрэ кивнул в знак согласия. — Об этом так много говорили в деловых кругах, что я не буду нескромной, если скажу вам… триста… — Триста чего? — Миллионов, конечно! Мегрэ невольно оглянулся на эту убогую контору, грязный двор, полуразвалившиеся постройки, от которых исходил тошнотворный запах. — Месье Гиршфельд уплатил всю сумму наличными? Она снисходительно улыбнулась. — Никто никогда не выплачивает подобную сумму наличными. Он выплатил только часть — не могу точно сказать сколько, — но вы можете спросить у него сами. Остальная сумма распределена на десять лет… — Все предназначено дочери Зюбера? — Да. Мадам Арман Ляшом. Если вы хотите поговорить с месье Гиршфельдом, он обычно возвращается с бойни к половине двенадцатого, кроме тех дней, когда он завтракает в Виетт. Жанвье с любопытством посмотрел на подавленного и задумчивого Мегрэ, когда тот остановился около машины на краю тротуара и, низко опустив голову, начал набивать трубку. — Чувствуешь, какой запах? — Просто воняет, патрон. — Видишь этот двор и бараки? Жанвье молча ожидал продолжения. — Так вот, малыш, все это стоит триста миллионов! И знаешь, кто их унаследовал? Он сел в машину и захлопнул дверцу. — Полет Ляшом! А теперь прямо в управление! Он молчал всю дорогу и так же молча вошел в свой кабинет в сопровождении неизменного Жанвье. Глава 4 Вешая мокрое пальто и шляпу в стенной шкаф, Мегрэ взглянул мельком в зеркало над умывальником и чуть не показал себе язык, настолько отвратительной показалась ему отразившаяся там физиономия. Комиссару казалось, что он вернулся с набережной де-ля-Гар с физиономией, которая весьма напоминала лица людей, живших в этом умопомрачительном доме. После стольких лет работы в уголовной полиции перестаешь верить в деда-мороза, в мир, созданный нравоучительными книжками и лубочными картинками, где все люди делятся на бедняков и богачей, честных праведников и мошенников, мир, в котором образцовые семейства безмятежно счастливы, как на фотографиях, где все группируются вокруг улыбающегося патриарха. И все же он редко бывал так удивлен, как сегодня утром в доме Ляшомов. Ему действительно показалось, что он теряет почву под ногами. До сих пор он ощущал какой-то горьковатый привкус во рту и острую потребность скорее расположиться в своем кабинете, тяжело опуститься в кресло, взять в руки трубку, коснуться привычных вещей, убедиться, что его окружает реальный, будничный мир. Был один из тех сумрачных дней, когда лампы горят с утра, а струйки дождя зигзагами сбегают вдоль оконных стекол. Жанвье, вошедший вслед за ним в кабинет, терпеливо ждал дальнейших приказаний. — Мне показалось, что в коридоре ждет Луро? Луро был репортером и околачивался в уголовной полиции еще в те времена, когда Мегрэ был простым инспектором. — Можешь дать ему материал. Обычно в начале следствия Мегрэ избегал привлекать внимание прессы, ибо, охваченные рвением как можно скорее все разузнать, репортеры, случалось, запутывали следы и спугивали дичь. Направляя в этот раз журналистов на набережную де-ля-Гар, Мегрэ отнюдь не пытался мстить Ляшомам или новому следователю. Он действительно чувствовал себя обезоруженным атмосферой этого герметически запертого дома, где царило странное молчание, а его заставляли проявлять чрезмерную корректность. Вот почему он на этот раз не возражал против вмешательства репортеров. Они ведь не обязаны соблюдать такую осторожность, как он. У них не будет торчать за спиной молодой чиновник или метр Радель, готовый метать гром и молнии из-за самого ничтожного нарушения правил. — Только не рассказывай ему никаких подробностей. Он их сам разыщет. А потом зайди снова ко мне. Когда Жанвье ушел, он снял трубку и вызвал комиссара района Иври. — Алло! Говорит Мегрэ… Сегодня утром вы весьма любезно предложили мне помощь своих инспекторов. Я решил ею воспользоваться. Прошу выяснить, что происходило сегодня ночью вблизи дома Ляшомов. Вы понимаете? В частности, меня интересует время между двенадцатью и тремя часами ночи. Он мог вызвать Люка по телефону, но, как обычно, когда ему был нужен один из его инспекторов, он предпочел покинуть свое удобное кресло и распахнуть дверь в их комнату. Он поступал так отнюдь не для того, чтобы следить за ними, а просто хотел выяснить их настроение и атмосферу «дома». — Зайди на минутку, Люка! Их было по крайней мере шестеро в огромной комнате инспекторов, пожалуй, слишком много для такого рабочего дня, как понедельник. — Что с Каноником? — спросил Мегрэ, снова усаживаясь за письменный стол. — Я закончил все формальности по аресту. — Как прошло? — Прекрасно. Мы с ним немножко поболтали. Вы знаете, что я выяснил, патрон? В глубине души он доволен, что его выдали, пусть даже это сделала его собственная жена. Он, конечно, в этом не сознался, но я понял, что он был бы больше огорчен, если бы мы его выследили или схватили из-за его собственной оплошности. Такой рассказ просто освежал после посещения семейства Ляшомов! Впрочем, Мегрэ ничуть не удивился. Он уже не раз замечал у таких людей, как Каноник, своеобразную профессиональную гордость. — Конечно, нельзя сказать, что он восхищен тем, что его посадят в тюрьму, а выдавшая его жена будет пока блаженствовать с другим. Но он не возмущается, не угрожает, не собирается ей мстить после выхода из кутузки. Мегрэ дал Люка поручение: — Позвонишь в Корбэй. Попросишь дежурного поехать на мукомолку посмотреть, не прибыла ли баржа «Нотр-Дам». Если ее там еще нет, значит она на последнем шлюзе. Сегодня ночью эта баржа стояла на якоре в порту Иври, прямо против дома Ляшомов. На борту был небольшой семейный праздник, который затянулся допоздна. Возможно, они заметили свет в окнах или входящих в дом людей. На празднике были и другие речники. Я хотел бы знать их имена, названия их барж, место, где их можно найти. Ты все понял? — Да, патрон. — Пока все, старина. Вернулся Жанвье. — А мне что делать? Наступил самый неприятный момент следствия, когда еще не знаешь сам, в каком направлении вести поиски. — Позвони доктору Полю, он, наверное, уже закончил вскрытие. Возможно, он даст тебе дополнительные сведения до отправки акта, а потом зайди в лабораторию, узнай, может быть, они что-нибудь нашли. Мегрэ остался наедине со своими трубками и, выбрав одну, самую старую, медленно набивая ее, смотрел на струйки дождя, бегущие по оконному стеклу. — Триста миллионов! — бормотал он, мысленно представляя запущенный дом на набережной де-ля-Гар: железную печку в гостиной, старинную, некогда прекрасную мебель, обитую разномастной тканью, холодный, как лед, радиатор парового отопления, огромный зал на первом этаже, библиотеку, бильярдную, пустота которых казалась населенной призраками. Он восстанавливал в памяти слегка асимметричное лицо Армана Ляшома, который, по всей очевидности, был слабым человеком, возможно трусом, и прожил всю жизнь в тени старшего брата. — Кто из вас сейчас свободен? — спросил Мегрэ, стоя на пороге комнаты инспекторов. Торранс вскочил первый, как школьник, вызванный к доске. — Зайдите ко мне, Торранс, садитесь. Вы отправитесь в Иври, на набережную де-ля-Гар. Мне бы хотелось, чтобы вы не заходили ни в дом, ни в контору, ни на фабрику. Я думаю, что в полдень рабочие, хотя бы часть из них, выходят на обед. Вытяните из них все, что можно. Прежде всего постарайтесь получить ответы на следующие вопросы. Первое: есть ли у Ляшомов машина и какой марки? Второе: кто ее обычно водит и ездили ли на ней вчера вечером?