— Я обычно прихожу сюда поработать… Что? Я и сейчас здесь, да… Нет, жена не знала, где я, иначе бы она передала мне, что вы звонили… Нет! У меня больше нет отчета Калама… Я пытаюсь сказать вам об этом с начала разговора… Я оставил его здесь, считая, что он будет в большей безопасности, чем в министерстве, и когда после разговора с вами пришел, чтобы забрать его… Мегрэ отвернулся, увидев, как с густых ресниц Пуана скатилась слеза досады и унижения. — Я все обыскал… Разумеется, я этого не сделал. Прикрыв трубку рукой, Пуан прошептал Мегрэ: — Спрашивает, сообщил ли я полиции… Сейчас он слушал безропотно, бормоча время от времени: — Да… Да… Понимаю… Пот струился по его лицу, и Мегрэ захотелось открыть окно. — Клянусь вам, господин премьер-министр… Люстра не горела. Угол кабинета, где они сидели, освещала настольная лампа с зеленым абажуром. Остальная часть комнаты тонула в полумраке. Время от времени с бульвара Пастера доносились гудки такси и иногда свистки паровоза. На фотографии, висящей на стене, отцу Пуана было лет шестьдесят пять, и, судя по возрасту самого Пуана, он, видимо, был сфотографирован лет десять назад. Матери Пуана на другой фотографии было не больше тридцати. Одета и причесана она была по моде начала века, из чего Мегрэ сделал вывод, что мадам Пуан, как и его собственная мать, умерла, когда ее сын был еще ребенком. Можно было предполагать многое; Мегрэ еще не обсуждал всех возможностей с Пуаном, но бессознательно их обдумывал. Телефонный разговор, свидетелем которого он оказался, навел его на мысль о Мальтере: будучи премьер-министром, тот одновременно является министром внутренних дел, то есть ему подчиняется Сюртэ. Если предположить, что Мальтер узнал о визите Пикмаля на бульвар Сен-Жермен и велел установить наблюдение за Огюстом Пуаном… Или даже после разговора с ним… Предположить можно все, что угодно: что Мальтер захотел завладеть документом, чтобы его уничтожить или чтобы сохранить, как возможный козырь. Газетная терминология абсолютно точна: отчет Калама — настоящая бомба, дающая тому, кто ею владеет, неслыханные преимущества. — Да, господин премьер-министр. Никакой полиции, обещаю… Премьер, очевидно, изводил Пуана вопросами, от которых тот терял почву под ногами. Пуан взглядом призывал Мегрэ на помощь, но помочь ему было невозможно. Он уже начал слабеть. — У меня в кабинете сидит человек, но я его пригласил не как… Нет, Пуан был сильным человеком — и физически и духовно. Мегрэ и себя считал сильным, однако в свое время тоже не оказал должного сопротивления, когда попал в куда менее сложную ситуацию. Он хорошо помнил и будет помнить всю жизнь, что тогда его больше всего подавляло ощущение, будто он имеет дело с безымянной, безликой силой, которую невозможно понять. Эта сила для всех является Силой с большой буквы — Законом… Пуан, наконец, назвал имя: — Это комиссар Мегрэ… Я пригласил его как частное лицо… Уверен, что он… Его опять прервали. Трубка вибрировала. — Нет, никаких следов… Никто… Даже жена не знала… Секретарша тоже… Клянусь вам, господин премьер… Он говорил уже совсем смиренным тоном. — Да… К девяти часам, хорошо… Хотите с ним поговорить? Сию минуту… Он смущенно посмотрел на Мегрэ. — Премьер хочет… Комиссар взял трубку. — Слушаю, господин премьер-министр… — Мой коллега сказал, что он вас информировал о случившемся… — Да, господин премьер-министр. — Вы, несомненно, прекрасно понимаете, что все должно оставаться в строжайшем секрете. Не может быть и речи о том, чтобы начать официальное расследование. Сюртэ также не будет поставлена в известность. — Понимаю, господин премьер-министр. — Само собой разумеется, что если вы, проведя расследование, но как лицо частное, а отнюдь не официальное, обнаружите что-либо, касающееся отчета Калама, вы поставите меня… Тут он запнулся. Быть замешанным в это дело ему не хотелось. — …вы информируете об этом моего коллегу Пуана. — Да, господин премьер-министр. — Это все. Мегрэ хотел передать телефон Пуану, но раздался щелчок: премьер повесил трубку. — Простите меня, Мегрэ, но он вынудил меня сказать о вас. Говорят, до того, как заняться политикой, он был знаменитым адвокатом, и я верю этому. Мне стыдно, что я поставил вас в такое положение… — Вы увидитесь с ним завтра утром? — В девять утра. Он не хочет, чтобы остальные члены кабинета узнали о случившемся. Больше всего его беспокоит, что Пикмаль проболтается или уже проболтался кому-нибудь: кроме нас троих, он единственный человек, который знает, что документ нашелся. — Попытаюсь узнать, что он собой представляет. — Не открывая себя, да? — Но должен вас честно предупредить, что считаю своим долгом рассказать обо всем моему шефу. Я не стану входить в детали, то есть упоминать отчет Калама. Но совершенно необходимо, чтобы он знал, что я работаю для вас. Если бы дело касалось только меня одного, я мог бы им заниматься в свободное от службы время. Но мне, безусловно, понадобится кое-кто из моих помощников… — Они будут знать, в чем дело? — Про отчет они знать ничего не будут. Это я вам обещаю. — Я готов был подать в отставку, но он предупредил мое желание, сказав, что даже не может вывести меня из правительства, поскольку даст этим пищу тем, кто следит за последними политическими событиями. С этого момента я являюсь паршивой овцой, и мои коллеги… — Вы уверены, что документ, который вы держали в руках, действительно был копией отчета Калама? Пуан удивленно поднял голову. — Вы думаете, что это могла быть фальшивка? — Я ничего не думаю. Я продолжаю изучать все гипотезы. Предоставив вам отчет Калама — действительный или фальшивый, — а затем выкрав его, кто-то дискредитирует вас и тем самым правительство. Вас обвинят в том, что вы уничтожили отчет. — Тогда мы услышим об этом завтра же. — Не обязательно так быстро. Мне надо бы узнать, где и при каких обстоятельствах был найден отчет. — Вы рассчитываете узнать это, не вызвав толков? — Попытаюсь. Надеюсь, господин министр, вы мне все рассказали? Если я позволяю себе спрашивать об этом, то только потому, что при данных обстоятельствах очень важно, чтобы… — Понимаю. Есть одна маленькая деталь, о которой я до сих пор не упоминал. Я говорил вам в самом начале об Артюре Нику. Я был просто депутатом, когда впервые встретился с ним на каком-то обеде, и мне в голову не могло прийти, что в один прекрасный день я стану министром общественных работ. Мне было известно, что он один из компаньонов строительной фирмы «Нику и Совгрен», расположенной на авеню Республики. Артюр Нику ведет жизнь светского человека. Он вовсе не похож на нувориша или на денежного туза. Это культурный человек. Он умеет жить. Посещает лучшие рестораны Парижа, всегда окружен красивыми женщинами, в основном актрисами и кинозвездами. Думаю, в Париже нет ни одного человека, пользующегося известностью в мире литературы, искусства, в политических кругах, который бы не бывал гостем на его воскресных приемах в Самуа… Я встречал там многих моих коллег по Палате, главных редакторов газет, ученых, в честности и порядочности которых нисколько не сомневаюсь… Сам Нику в своем загородном доме производит впечатление человека, для которого цель жизни — угостить своих гостей самыми тонкими и редкими блюдами, причем в самой изысканной обстановке. Моей жене он не нравился… Мы ездили туда раз пять-шесть, всегда с кем-нибудь, и наши отношения никогда не были близкими. Иногда в воскресенье там обедали за маленькими столиками до тридцати человек, а после обеда все собирались в библиотеке или около бассейна… Да, я забыл вам сказать, что однажды, года два назад, если не ошибаюсь, на рождество, моя дочь получила подарок — крошечное золотое вечное перо с ее инициалами. К подарку была приложена визитная карточка Артюра Нику… Я чуть было не заставил ее отправить подарок обратно. Я рассказал об этом, кажется, кому-то из моих коллег, и был в скверном настроении. Но меня заверили, что не стоит придавать этому особого значения. У Нику обычай — в конце года посылать подарки женам и дочерям своих гостей. В этом году он рассылал вечные перья, которых, по-видимому, заказал несколько десятков. В прошлом году были пудреницы, но тоже золотые, так как, по-видимому, он питает страсть к золоту… Моя дочь оставила эту ручку у себя. Думаю, она пользуется ею до сих пор. Но завтра, когда история с отчетом Калама попадет в газеты, сообщат, что дочь Огюста Пуана получила подарок… Мегрэ кивнул головой. Да, это отнюдь не пустяк. — Больше ничего? Денег взаймы он вам не давал? Пуан покраснел до корней волос. Не потому, что он мог в чем-нибудь упрекнуть себя, а потому, что отныне каждый будет иметь право задать ему этот вопрос. — Никогда! Клянусь… — Верю. Акций фирмы «Нику и Совгрен» у вас нет? Горько усмехнувшись, министр ответил отрицательно. — Завтра же утром начну действовать. Сделаю все, что в моих силах, — пообещал Мегрэ. — Но вы, конечно, понимаете, что я знаю об этом деле меньше, чем вы, и очень плохо знаком с политическими кругами. Сомневаюсь, что удастся найти доклад прежде, чем тот, в чьих руках он находится, воспользуется им в своих целях. А вы уничтожили бы этот документ, чтобы спасти своих коллег, которых он компрометирует? — Конечно, нет. — Даже если бы лидер вашей партии попросил вас об этом? — Даже если бы приказал премьер. — Я был в этом почти уверен. Простите, что задал этот вопрос. А сейчас я покидаю вас, господин министр. Они поднялись, и Пуан протянул Мегрэ огромную волосатую руку. — Это я должен просить у вас прощения за то, что впутал вас в это дело. Но я до такой степени обескуражен и сбит с толку…