Она стала жалкой в своем стремлении добиться недостижимого счастья. Ведь дантист из Конкарно после развода с женой и думать перестал о ней, предпочитая покинуть город. Другие тоже, воспользовавшись ее доступностью, спешили положить конец их связи. Поведение Эвелин напоминало безуспешные попытки выбраться попавшего в стремнину пловца, который в отчаянии хватается за гнилушки. Любовь бежала от нее. Счастье ускользнуло. Но Эвелин, упрямая по натуре, уверовавшая в бредущую за ней по пятам смерть, вопреки здравому смыслу продолжала упорствовать. А кончилось все согнутым пополам трупом в шкафу. Согласно официальному заключению судебно-медицинского эксперта, ее сначала ударили или отшвырнули так, что она ударилась то ли о мебель, то ли о стену. Кровоподтек свидетельствовал о предварявшей смерть бурной сцене. Что это было — ревность? Филипп Жав имел алиби, но выглядело оно сомнительно, поскольку исходило от Антуанетты и Жозефы. Негрель провел послеполуденное время субботы на бульваре Османн, и при этом Жозеф по большей части находилась в квартире напротив. Когда Эвелин была раздета? До или после смерти? Если до, то следовало допустить возможность, что Негрель поддался страсти и парочка уединилась в комнате позади кабинета. Может быть, потом между ними вспыхнула ссора? Возможно, Эвелин угрожала, что помешает женитьбе своего любовника? Не ударил ли он ее и потом, обезумев, не сделал ли роковой укол? В таком случае возникает вопрос: ошибся ли он ампулой или сделал смертельный для нее укол преднамеренно? Правомерны были обе версии. Обе объяснимы, как и предположение, что он спрятал труп в шкаф, навел порядок в комнате и, заметив одежду на полу или на чем-то из мебели, унес ее, чтобы позднее уничтожить. Труднее представить себе доктора Жава, который, прилетев из Канн, сначала заскочил к любовнице, а затем помчался к жене на бульвар Османн, чтобы, раздев, заняться с ней любовью. Если ее убил именно он, то явно при других обстоятельствах. Но при каких? Мыслимо ли представить себе какую-нибудь циничную, квазинаучную махинацию? Например, Жав задумал избавиться от жены, чтобы разом заполучить и свободу, и деньги. Он проследил за нею в Париже, обеспечил себе алиби, побывав на улице Вашингтон, а потом, когда ушел его заместитель, заявился на бульвар Османн и осуществил свой план. При любом раскладе непреложным оставался один факт — ключи, если, конечно, газеты написали правду на сей счет. По их сведениям, существовало только четыре ключа, открывавших обе двери, которые выходили на лестничную площадку. Один был у Жозефы, другой — у Жава, третий — у консьержки, а четвертый временно передали Негрелю. Если только по каким-то трудным для понимания причинам консьержка не солгала, то кто-то же открыл дверь Эвелин? Жозефа стоит на том, что не она. Жав утверждает: ноги его не было на бульваре Османн. Негрель клянется, что не видел в тот день мадам Жав. Впрочем, Негрель соврал уже дважды, хотя обе его лжи можно оправдать мужской деликатностью. Сначала он отрицал связь с мадам Жав. Затем утверждал, будто она никогда не посещала его квартиру на улице Сен-Пер. — Пусть он сам все это и разматывает! — вдруг проворчал вслух Мегрэ, подавая гарсону знак принести еще пива. — Ты говоришь о Жанвье? Он действительно в этот момент думал о Жанвье. Его раздражало, что сам он бродит в темноте, в то время как у людей на набережной Орфевр на руках карты, позволяющие быстро во всем разобраться. — По-твоему, он недостаточно хорошо ведет дело? — Напротив, он все делает прекрасно. Не его вина, что Комельо, ни с чем не считаясь, захотел арестовать Негреля. — Ты полагаешь, он невиновен? — Понятия не имею. Но в любом случае это ошибка — отдать его под арест до получения дополнительных сведений. Особенно теперь, когда мэтр Шапюи начнет игру. Недаром он отправился в Конкарно. — На что же он надеется? — Доказать, что у доктора Жава были весомые причины избавиться от жены. — А разве это не так? — Так, конечно, но и у его клиента их не меньше. — Ты уверен, что не хочешь сходить на работу? — Нет. Тем более что в моем кабинете расположился Жанвье. Хорошо еще, что он курит только сигареты, а то с него сталось бы воспользоваться моими трубками. От этой мысли он испытал облегчение и посмеялся над собой. — Не бойся, я не ревную к этому бравому Жанвье. Просто немного неспокойно на душе. Ладно, пошли!.. — Куда? — Мне все равно. Пройдемся по набережным, если хочешь, со стороны Берси. При этом мадам Мегрэ, которая подумала о своих ногах, подавила вздох. Глава 7 Маленький бар на набережной Шаратон Мегрэ наконец нашел скамейку, где просидел полчаса, не испытывая никакого желания ее покидать. Жена рядом с ним до сих пор не могла прийти в себя от изумления, видя его столь умиротворенным, и время от времени бросала в его сторону удивленные взгляды, ожидая, что вот-вот он вскочит со словами: «Пошли!» В эти послеполуденные часы деревья на набережной Берси отбрасывали столь же мягкие и бестрепетные тени, как и в тихих аллеях какого-нибудь провинциального городишка. Скамья, Бог весть почему, была повернута спинкой к Сене, и перед глазами четы Мегрэ вырисовывалась картина старинного, заботливо охраняемого города, не с обычными, а с винными складами, на вывесках которых мелькали знакомые названия, обычно встречающиеся на бутылочных этикетках или же — но более крупными буквами — обозначались под крышами придорожных ферм. Здесь, как в самом заправском городке, были улочки, переулки, площади и проспекты, а вместо машин — бочки всех мыслимых калибров. — Знаешь, как мы на полицейском жаргоне называем пьяницу, которого подбирают в общественных местах? — Ты мне как-то говорил, но я забыла. — Берси. Например, спрашивают полицейского на велосипеде, спокойно ли прошло ночное патрулирование, и, если не было происшествий всего сектора, он отвечает: «Да так, мелочевка. Всего трое берси». Неожиданно комиссар посмотрел на жену с легкой улыбкой. — Ты не находишь, что я поглупел? Мадам Мегрэ сделала вид, что не поняла его, хотя прекрасно уразумела, на что он намекает, и, изобразив на лице невинное выражение, спросила: — Почему? — Я в отпуске. Пардон согласился, чтобы я оставался в Париже, но при условии, что перестану волноваться и буду только отдыхать. Так что люди могут преспокойно убивать друг друга — меня, это не касается. — Ну а ты портишь себе кровь из-за этого дела, — закончила она за него. — Вовсе нет. Признаться, временами меня забавляет эта игра в детектива-любителя. Ты ведь видела на ярмарке солдат, которые развлекаются, паля в тире из мелкашек по глиняным трубкам. Случалось, что иногда в тот же самый день их заставляли стрелять на учениях из настоящих ружей и они при этом ворчали. Понимаешь, что я хочу сказать? — Мегрэ редко изливал душу, и откровения свидетельствовали, что он расслабился. — Понимаешь, поначалу эта история меня заинтриговала, впрочем, и сейчас интересует не меньше. К несчастью, наступает момент, когда я не могу не поставить себя на место других людей. Она, конечно, тут же подумала о Жаве и Негреле, но почему-то спросила: — И на чье же? Смеясь, он ответил: — Может быть, на место жертвы. Впрочем, пусть всю ответственность несет Жанвье, мы же не будем больше думать об этом. Слово свое комиссар держал довольно долго. Поднявшись со скамьи, он повел мадам Мегрэ не к бульвару Ришар-Ленуар, а к набережной Шаратон, где Париж как-то сразу обретает вид предместья. Он всегда любил широкие набережные, где шла разгрузка и погрузка барж, где все было забито бочками и всевозможными прочими грузами, где между новыми строениями притулились сероватые пакгаузы, напоминавшие о былом Париже. — Я вот задумываюсь, почему нам никогда не приходило в голову подыскать квартиру на какой-нибудь набережной? Из своего окна он тогда мог бы видеть баржи, по-братски пристыкованные друг к другу, морские форменки и белоголовых детишек, сохнущее на веревках белье. — Вон видишь тот домик, что сейчас сносят? Там жил некий молодой человек, который, придя однажды с мамашей ко мне в кабинет, стянул одну из моих трубок. Впрочем, в Париже оставалось мало мест, которые не вызвали бы в его памяти какое-нибудь более или менее серьезное расследование, более или менее громкое дело. Мадам Мегрэ знала о них в основном по слухам. — А не здесь ли ты провел три дня и три ночи, не знаю уж в каком ресторанчике, когда обнаружили неизвестного, убитого на площади Конкорд? — спросила она. — Чуть-чуть подальше. Ресторан этот перестроили в гараж. Вон там, где сейчас две бензоколонки.