– Конечно… Постоянно противостоять голосам – твоя святая обязанность, – промолвил Нюмрод, все еще похлопывая юношу по плечу. – Да, учитель. Я так и буду поступать, особенно если они прикажут мне сделать то, о чем вы рассказывали. – О чем я рассказывал… Хорошо. А если ты услышишь эти голоса снова, как ты поступишь? Гм-м? – Приду и расскажу все вам, – покорно ответил Брута. – Расскажешь мне… Прекрасно. Именно это я и хотел услышать, – кивнул Нюмрод. – Я всегда готов выслушать своих подопечных. И помни: я только буду рад помочь тебе решить твои маленькие, но столь насущные проблемы. – Да, учитель. А можно мне сейчас вернуться в сад? – В сад… Думаю, что можно. Но никаких голосов, ты понял? – Нахмурив брови, Нюмрод погрозил Бруте пальцем другой, не похлопывающей по плечу руки. – Да, учитель. – А чем ты занимаешься в саду? – Окучиваю дыни, учитель. – Дыни? А, дыни… – медленно произнес Нюмрод. – Дыни… Дыни… Это в некотором роде объясняет происходящее. Его веко бешено задергалось. С Ворбисом говорил не только Великий Бог. Рано или поздно эксквизитор любого разговорит. Все зависит от выносливости вашего организма. Однако в нынешние деньки Ворбис не часто спускался в рабочие помещения, дабы понаблюдать за работой инквизиторов. В обязанности эксквизитора это не входит. Он просто диктовал указания и получал отчеты. Но иногда возникали особые обстоятельства, которые требовали его личного присутствия. Необходимо сказать, что смеяться в подвалах квизиции особо не над чем. Если у вас нормальное чувство юмора. Там не развешаны всякие маленькие красочные плакатики с надписями типа: «Чтобы работать здесь, не обязательно быть безжалостным садистом, но это помогает!!!» Однако некоторые вещи здесь явно намекали на то, что у Создателя было несколько извращенное чувство юмора. Взять, к примеру, кружки. Дважды в день инквизиторы прерывали свою работу, чтобы попить кофе. Их кружки, которые были принесены из дома, стояли вокруг чайника у топки центральной печки, которая, как правило, использовалась для нагрева всяческих железных штырей и ножей. И на всех кружках без исключения красовались надписи вроде: «Подарок из священного грота Урна» или «Лучшему папочке на свете». Причем большинство кружек были с отбитыми краями. А на стене висели открытки. Согласно традиции, каждый уехавший в отпуск инквизитор посылал своим коллегам по работе грубо раскрашенную ксилографию местного пейзажа с какой-нибудь сомнительной шуткой на обороте. Рядом с открытками было пришпилено трогательное письмо от инквизитора первого класса Ишмаэля «Хлоп» Квума, в котором всем «ребятам» объявлялась благодарность за сбор целых семидесяти восьми серебряных оболов в качестве пенсионного подарка и за подношение огромного букета цветов госпоже Квум. В постскриптуме Квум клятвенно заверял, что никогда не забудет дни, проведенные в подвале номер три, и всегда будет рад помочь, если возникнет нехватка специалистов. Мораль: нормальный семейный человек, который каждый день ходит на работу и ответственно относится к своим обязанностям, мало чем отличается от самого чокнутого психопата. И Ворбис это знал. Обладая подобным знанием, вы знаете о людях все, что необходимо. Сейчас Ворбис сидел рядом со скамьей, на которой лежало легонько подрагивающее тело его бывшего секретаря, брата Сашо. Он взглянул на дежурного инквизитора, и тот кивнул. Ворбис склонился над закованным в кандалы секретарем. – Назови их имена, – повторил он. – …Я не-е… – Мне известно, что ты передавал им копии моих писем, Сашо. Это вероломные еретики, которым уготована вечность в преисподней. Ты хочешь к ним присоединиться? – …Я не знаю их имен… – Я верил тебе, Сашо, а ты шпионил за мной. Ты предал церковь. – …Не знаю… – Правда избавляет от мучений, Сашо. Расскажи мне все. – …Правда… Ворбис вздохнул, но тут вдруг заметил сгибающиеся и разгибающиеся пальцы Сашо. Они как бы подзывали его. – Да? Он склонился над телом еще ниже. Сашо открыл оставшийся глаз. – …Правда в том… – Да? – …Что все-таки Черепаха Движется… Ворбис выпрямился. Выражение его лица не изменилось. Оно никогда не менялось – если только он сам того не хотел. Инквизитор в ужасе смотрел на него. – Понятно, – сказал Ворбис и кивнул инквизитору. – Как долго он уже здесь? – Два дня, господин. – И ты можешь продержать его в живых… – Возможно, еще два дня, господин. – Так и поступи, так и поступи. В конце концов, наша прямая обязанность – как можно дольше бороться за человеческую жизнь. Верно? Инквизитор нервно улыбнулся – так улыбаются в присутствии начальника, одно-единственное слово которого может приковать вас к пыточной скамье. – Э… Да, господин. – Кругом ересь и ложь. – Ворбис вздохнул. – А теперь придется еще искать другого секретаря. Столько беспокойств… Минут через двадцать Брута успокоился. Мелодичные голоса сладострастных соблазнителей куда-то пропали. Он продолжил обрабатывать дыни. С дынями у него всегда ладилось. Они казались более понятными, чем многое другое. – Эй, ты! Брута выпрямился. – Я не слышу тебя, грязный суккуб. – Слышишь, мальчик, слышишь. Так вот, я хочу, чтобы ты сделал следующее… – Я заткнул уши пальцами! – Тебе к лицу. Очень похож на вазу. А теперь… – Я напеваю песню! Напеваю песню! Учитель музыки брат Прептиль как-то сказал, что голос Бруты напоминает крик разочарованного стервятника, слишком поздно прилетевшего к дохлому ослу. Хоровое пение было обязательным предметом для всех послушников, но после неоднократных прошений со стороны брата Прептиля Бруту освободили от этих занятий. Брута с раззявленным ртом – достаточно жуткое зрелище, но много хуже был голос юноши, который обладал достаточной мощью и внутренней уверенностью, однако имел привычку блуждать по мелодии как попало, ни разу не попадая на правильные ноты. Вместо пения Брута заработал дополнительные практические занятия по выращиванию дынь. С одной из молитвенных пашен торопливо взлетела стая ворон. Исполнив до конца «Он Топчет Неверных Раскаленными Железными Копытами», Брута вынул пальцы из ушей и прислушался. Кроме удалявшегося раздраженного крика ворон, ничего слышно не было. Получилось. Главное – верить в Господа, так ему говорили. И он всегда следовал этому совету. Сколько себя помнил. Брута поднял мотыгу и, облегченно вздохнув, вернулся к своим дыням. Лезвие мотыги уже готово было воткнуться в землю, когда Брута увидел черепаху. Черепашка была маленькой, желтого цвета и вся покрытая пылью. Панцирь по краям обколот. У черепахи был всего один глаз-бусинка, второй же она, видимо, потеряла в результате одной из тысяч и тысяч опасностей, которые повсюду подстерегают медленно передвигающееся существо, живущее в дюйме от земли. Брута огляделся. Сад по-прежнему находился внутри храмового комплекса и по-прежнему был обнесен стенами. – Как ты сюда попало, маленькое существо? – спросил он. – Прилетело? Черепаха подняла на него свой единственный глаз. Брута ощутил тоску по дому. В песчаных барханах рядом с его родным домом всегда водилось много черепах.