– Блинчики, значит? Но ты же их ела вчера. Может, хочешь что-нибудь другое? Она замотала головой. – Нет. Я люблю блинчики. – Оливия мило насупилась. Уголки рта Эмили непроизвольно поползли вверх. – Хорошо. Блинчики, так блинчики. – Ура! – Вся хмурость на маленьком лице вмиг растворилась. – С клубничным джемом, да? Твоим любимым? – Да! – Но сначала почисти зубки и умойся, хорошо? – Ага! – Она уже выбегала из комнаты, но вернулась, обняла Эмили и сказала: – Я люблю тебя, мама. – Я тебя тоже, милая. Подтверждая свои слова, мать поцеловала дочь в макушку. Никаких слов не хватит, чтобы передать, как сильно я тебя люблю. *** Около двух лет назад Как люди могут выглядеть столь радостными, держа на руках ребенка, с которым не связаны родственными узами? Они и вправду чувствуют радость или это какая-то игра, где нужно притворяться, что им есть до этого дело? В таком случае, кто судья? Кто определяет, победил ты или нет? И какая награда присуждается за первое место? Титул? Кубок? Может, просто победа ради победы? Чтобы почувствовать себя выше соперника, ощутить превосходство над ним? Если так, то меня полностью разгромили. Эмили, стоя у порога, поглядывала, как Марк качает ее дочь на своих огромных, по сравнению с ней, руках. С каждым днем она узнавала о нем что-то новое, видела с другой стороны, не связанной с музыкой. Эмили уже мало помнила того Марка – руководителя оркестра; теперь он словно заботливый родственник, с которым приятно проводить вечера за бессмысленными разговорами. Он… не притворяется. Он и вправду радуется, держа ее на руках… Ни малейшего сомнения. До Эмили донеслись тихие слова, что нашептывал Марк. Нет, то были не просто слова… песня! Он напевал что-то, пока малышка, глядя на его улыбающееся морщинистое лицо, боролась со сном: то медленно прикрывала глаза, то резко открывала их вновь. Но сила колыбельной слишком велика – вскоре она заснула. Марк осторожно положил девочку в манеж и укрыл одеялом. Убедившись, что ребенок глубоко спит, он, стараясь не создавать лишнего шума, развернулся к выходу и заметил Эмили. Секундное удивление сменилось теплой улыбкой. Марк вышел из детской комнаты и прикрыл дверь. Эмили не сдвинулась с места. – Все в порядке? – обеспокоено спросил он. – Хорошо себя чувствуешь? – Да, неплохо, спасибо. Прошла уже неделя с момента выписки из больницы, но она все равно редко покидала свою спальню и почти не видела дочь (разве что во время кормления). Как объяснила Джессика – это нормальное состояние после родов. И хотя ему показалось это странным (с его женой подобного не случалось), он решил, что лучше довериться в этом вопросе опытной женщине. Некоторые проблемы способны решить только они. – Мне нужно тебе кое-что сказать. Давай спустимся вниз. Эмили кивнула. Рухнув в кресло, Марк посмотрел на нее, устроившуюся на диване. После возвращения, он ни разу не замечал в ней проявления эмоций. Ни радости. Ни грусти. Ничего. В зрачках отсутствовала жизнь. Решив сразу перейти к делу, он сообщил: – Наш оркестр отправляется в тур. И тут он увидел. Страх. Выражения ужаса на лице. Словно в голове нажали на переключатель. – Что? Когда? – Послезавтра. Эмили пристально смотрела на него, чего-то ожидая. – Разве?.. – умоляюще начала она, – разве, ты не можешь… остаться? – Ты сама знаешь, что не могу. – Н-но… но… – Она задрожала. – Эмили, спокойно. – Марк сел рядом и приобнял ее за плечо. – Я-я не смогу… без тебя. – За нее говорила паника. Слова давались тяжело. – Н-не смогу… ухаживать за… ней. – О чем ты говоришь? Конечно сможешь, – сказал он мягким тоном. – К тому же, тебе поможет Джессика. Не переживай – одна ты не останешься. Эмили не могла говорить, не могла двигаться. Со стороны и не различишь: в сознании она или нет, лишь редкие подергивания плеч и дыхание выдавали ее. – Что ты ей пел? – неожиданно спросила она. – Сейчас в детской? – А, это. «Мерцай, мерцай, маленькая звездочка»1. Знаешь ее? Конечно, она знала. Еще школьницей в музыкальной школе она часто слышала, как первую вариацию этой песни играли на фортепиано другие ученики. – Я часто пел ее Хлое, пока та была маленькой. – Марк погрузился в воспоминания. – Она всегда действовала успокаивающе. Видимо, Ливи она тоже нравится. «Ливи»? Это сокращение от Оливии? При выборе имени Эмили взяла то, что первое пришло на ум, не задумываясь: подходит оно или нет. Что уж говорить о ласковых сокращениях? – Если нужно, я могу записать для тебя текст, – предложил Марк, – чтобы ты сама пела ей перед сном. Реальность все больше представлялась горой: холодной, недостижимой и беспощадной к каждому, у кого хватит наглости попытаться ее покорить. Теперь Эмили придется делать все самой: нянчиться, пеленать, разговаривать. – Надолго ты уезжаешь? – снова перевела она тему, в попытках вернуть самообладание. – На два месяца. Эмили тихо простонала. – Ну-ну. – Марк поглаживал ее по плечу. – Твои родители прилетают на следующей неделе, так? – Д-да. – Вот и славно. Они продолжали сидеть в тишине, пока не услышали детский плач наверху. Марк высвободился из рук Эмили и, посмотрев на часы, напомнил: – Скоро нужно ее покормить. Пойду пока все подготовлю. Ответом послужил слабый кивок. Он поднялся наверх. Эмили, понурив голову, напоминала статую. Хотелось бежать. Бежать без оглядки. Вперед. Ни на кого не обращать внимания. Оставить все позади. Сознанием она была близка к этому, но вот телом… тело совершенно не подчинялось. Оставалось только одно – ждать. Ждать, когда вся жизнь окончательно пойдет под откос. *** Следующий день прошел в спокойствии, а после, когда Марк уехал, начался ад. Один на один. Мать и дочь. Такие близкие и такие далекие друг другу люди. Одна не могла выразить причины недовольства, другая – терялась и путалась в догадках. Разговор и тот больше напоминал общение двух разных существ: ни вербальное общение, ни обмен жестами и близко не приносили желаемый результат. Крики не прекращались. Отчаяние доходило до края. Эмили обессиленно сидела перед манежем, где, отчаянно надрываясь, рыдала дочь. Она не понимала почему, ведь та была накормлена, а пеленки чистые. Значило ли это, что причина – боль? Поток мыслей беспорядочно крутился в голове. Ей самой хотелось кричать, рыдать, упасть навзничь – и будь, что будет! А ведь не прошло и дня. Что будет дальше?