Мина, как могла, сдерживала улыбку. Винсент словно не вполне осознавал, о чем только что говорил. — И потом, счет нам больше не нужен. Я давно его оплатил. — Сколько ступенек отделяют сцену от зеленой комнаты в театре Евле? — быстро спросила Мина. Он сразу посерьезнел. — Восемь. Но почему вы об этом спрашиваете? — Их семь. Если не ступать на одну дважды. Менталист разинул рот. Эта особа из полиции становилась все более интересной. Винсент не привык к тому, что люди разгадывают его секреты. Мина села, уже не скрывая улыбки. — Профессиональный прием, не более того. — Она снова придвинула ему фотографии. — Хорошо, вы победили, — отозвался Винсент. — Пока, во всяком случае. Верхний снимок в кипе съехал в сторону, и глазам Винсента открылось нечто более интересное. Мина не успела его остановить. — Черт… — Лицо менталиста исказила гримаса. — Именно так. Он сощурил глаза, словно стараясь привыкнуть к тому, что увидел. — А это что? — Ткнул пальцем в предмет в пластиковом пакете рядом с телом. — Часы жертвы. Стекло разбито. Стрелки показывают три часа, и смерть, похоже, наступила именно в это время. То есть в три пополудни… Винсент замотал головой: — Нет, не часы, вот это… Он показал на линии на бедрах жертвы, как раз под тем местом, куда вошел клинок. Две длинные линии пересекались с короткими, образуя узор, похожий на лестницу. Как казалось Мине, по крайней мере. — Порезы, — ответила она, — ножевые, похоже. Возможно, таким образом преступник рассчитывал терроризировать жертву. В предвкушении того, что должно было последовать за этим. — Но с какой стати такая точность? — удивился Винсент. — И это настолько не согласуется с тем, как он искромсал ее потом… Не думаю, что это ради лишних мучений. Эти линии — символ. — Символ чего? — Ну… этот образ имеет символическое значение во многих религиях. В Библии, к примеру, где Иаков поднимается на небо по лестнице. Фрейд связывал лестницу непосредственно с половым актом. Только не спрашивайте меня, как именно. Хотя… думаю, здесь все проще. Винсент повернул снимок на девяносто градусов и продолжал разглядывать «лестницу» в новом, горизонтальном положении. А Мина поймала себя на том, что больше не видит ступенек. Теперь линии образовывали римскую цифру «три». Повисла пауза. Голоса из бара перебивали мысли. Молчание нарушил Винсент: — Не хотел об этом спрашивать, но… Мина кивнула. — Догадываюсь, о чем вы подумали. Если есть третий номер, то где первый и второй? * * * С утра голова работала плохо. Слепящий солнечный луч, прилегающая к коже мягкая поверхность простыни и слабое послевкусие снотворного — вот и все, что обычно воспринимал Винсент в эти первые секунды между сном и пробуждением. Блаженный вакуум и полная невозможность локализовать себя в какой-либо точке вселенной. Ощущение пространства, времени — это приходило позже. Действительность вторгалась в его сознание постепенно. Звон фарфоровой посуды из кухни. Птица, защебетавшая, вопреки зиме, в домике, который соорудила для нее Мария. Голос сына Астона, то высокий, то низкий, так легко меняющий радостные интонации на гневные. Винсент сел, откинув одеяло. Медленно, начиная с левой, опустил ноги на пол. Потом надел брюки и вчерашнюю рубашку, которую до того хотел бросить в стирку, хоть и носил всего один вечер. Верхнюю пуговицу проигнорировал, застегнулся на оставшиеся шесть. Так оно и должно быть. Он никогда не понимал, зачем на рубашки нашивают семь пуговиц. Похоже, эту модель разрабатывал психопат. Когда Винсент вышел на кухню, там уже собрались все, кроме Ребекки. — Иди пригласи к завтраку свою любимую доченьку, — сказала Мария, не глядя на мужа. Как Винсент ни пытался, не мог вспомнить, когда слова, которые они говорили друг другу, не были нагружены таким множеством дополнительных смыслов и намеков. Ссоры, бытовые неурядицы и вечная подозрительность незаметно разрушили то, что некогда действительно было. Но когда именно это случилось, теперь установить невозможно. Мария нарезала яблоки для Астона, озлобленно мешавшего ложкой йогурт. Зеленый чай в ее чашке давно остыл. Сонный Беньямин сосредоточенно чистил яйцо, второе лежало перед ним на тарелке. Две тарелки — одна для яиц, другая для скорлупы. Винсент постучался в комнату Ребекки. — Ребекка? Выходи, завтрак накрыт. Он сделал это, хотя заранее знал, каков будет ответ. — Я не голодна, — послышался голос из-за двери. — Тебе надо поесть. Выходи… Уже сев за стол, Винсент услышал, как открылась дверь за его спиной, а потом со стуком закрылась. Беньямин поднял глаза в направлении комнаты сестры, но ничего не сказал. — Мама-а-а! — захныкал Астон. — Это слишком большие куски. И оттолкнул от себя чашку с такой силой, что немного йогурта пролилось на стол. — Но это не так, дорогой, кусочки такие же, как обычно. Сам посмотри… Мария пальцем выудила из йогурта кусочек яблока. Она глядела на Астона сердито, но тот неожиданно рассмеялся: — Йогурт не едят пальцами, мама. Это заняло бы слишком много времени. — Но они и в самом деле слишком большие, — заметил Винсент, заглянув в чашку. Он взял нож и принялся мельчить липкие кусочки яблока. Покосился на жену — та все еще злилась, облизывая палец. Винсент долго думал, что ему на это сказать. С Марией все зависело от того, насколько она в данный момент вменяема. Что успела подключить, приемник или передатчик. Иногда у Винсента получалось угадать, иногда нет. — Чай стынет. — Винсент кивнул на чашку Марии. Ответом ему был испепеляющий взгляд. Очевидно, сегодня угадать не получилось. — Пусть мама режет. — Астон хлопнул ладонью по столу. — У нее кусочки красивее. — Ты уже не маленький и сам можешь нарезать себе яблоко, — ответил сыну Винсент. — И тогда кусочки получатся такие, какие ты хочешь. — Готовить завтрак — это ваша обязанность, — напомнил Астон. — Уф, какой же ты еще малыш… — Ребекка плюхнулась на стул, демонстративно сложив руки на груди. — Сама ты малыш! — закричал Астон, побагровев лицом. — Сама малыш! — Мне пятнадцать, а тебе восемь, я почти вдвое старше тебя, — возразила Ребекка. — Поэтому малыш ты. — Не-е-ет! Астон сделал движение подняться, но Мария положила руку ему на плечо. — Ребекка и вправду старше тебя, — сказала она, — но это означает только, что яблоки она нарезает себе сама. Она вообще все должна делать сама, а ты пока нет. — Кто вообще ест яблоки на завтрак? — фыркнула Ребекка. — Верный гастрит. Винсент покосился на плод раздора. Девятнадцать кусочков. Если каждый уполовинить, будет тридцать восемь. Сделать нечетное четным — такое всегда было ему по душе. Винсент понимал толк в символах. Когда бесформенному получается придать цельность, это вселяет надежду. Винсент любил свою семью, но ему трудно было жить в хаосе. И еще он любил порядок — структуру, четные числа. — Ешь, зануда… Винсент подвинул чашку Астону, который еще некоторое время как будто раздумывал, что ему еще такого сказать про кусочки яблока. Но поскольку он не знал, кто такой «зануда», решил на этом успокоиться. Ограничился тем, что сердито посмотрел на отца и приступил к еде. — Возьми хотя бы бутерброд, — уговаривала Мария Ребекку. — Или йогурт. Что угодно — тебе надо поесть. — У мамы мне совсем не обязательно завтракать, — возразила Ребекка. — И сама она ест не раньше двенадцати, если ест вообще. Организм должен отдыхать от переваривания пищи. Наши тела не созданы для того, чтобы так много есть. В каменном веке люди ели время от времени, иногда сутками обходились без пищи. — Это слова твоей матери, не твои. И мы живем не в каменном веке. Винсент, скажи ей…