В тихом тоне, которым она говорила, слышна была сдержанность, поразившая слух мистера Орриджа и немного озадачившая его. Очевидно, она не только боялась, что ее лицо может что-то выдать, но и опасалась, что ее голос может сказать ему больше, чем просто слова. Какое чувство она хотела скрыть? Было ли это раздражение от того, что ее заставили так долго ждать? – Не угодно ли вам пойти со мной? Я вас представлю Миссис Фрэнкленд. Миссис Джазеф медленно поднялась с места. Это движение снова пробудило в докторе сомнения насчет ее физической непригодности к должности, которую она вызвалась занять. – Вы, кажется, устали, – сказал он, подходя к двери. – Вы, вероятно, пришли сюда пешком? – Нет, сэр. Госпожа была столь добра, что приказала отвезти меня. В голосе женщины звучала та же сдержанность, и вуаль оставалась опущенной. Поднимаясь по лестнице, мистер Орридж решил внимательно понаблюдать за ее действиями в комнате миссис Фрэнкленд и послать за лондонской сиделкой, если только миссис Джазеф не проявит выдающихся способностей в исполнении своих новых обязанностей. Комната Миссис Фрэнкленд находилась в самой дальней части дома и была избрана с целью максимально оградить ее от суеты и шума входных дверей. Окно выходило на несколько коттеджей, за которыми простирались богатые пастбища Западного Сомерсетшира, ограниченные длинной однообразной линией густо поросших лесом холмов. Кровать была старомодной, с четырьмя столбиками и шелковым палантином. Дверь была справа от нее, окно – слева, а камин – напротив изножья. Со стороны окна палантин был откинут, но плотно закрыт со стороны двери, так что кровать была скрыта от глаз заходивших в комнату. – Как вы себя чувствуете, Миссис Фрэнкленд? – спросил доктор, подойдя к постели. – Не вредит ли вам недостаток свежего воздуха? – О нет, доктор, напротив, я чувствую себя гораздо лучше. Но я боюсь, вы перестанете считать меня разумной женщиной, когда узнаете, чем я была занята в течение последнего часа. Мистер Орридж улыбнулся, раздвигая полог, и рассмеялся, глядя на мать и ребенка. Миссис Фрэнкленд забавлялась тем, что украшала сына голубыми лентами в то время как он спал. Его костюм дополнял кружевной чепчик, комично сползший на одну сторону. Сама Розамонда, словно решив соперничать с ребенком в нарядности, надела светло-розовый жакет, украшенный по низу груди и рукавам бантами из белой атласной ленты. На покрывале лежали цветки лабурнума и ландышей, которые Розамонда хотела собрать в букет. Над цветами, над округлившимися щечками и ручками малыша, над счастливым, юным лицом его матери разливался ласковый свет майского вечера, спокойный и теплый. Эта картина до того заняла мистера Орриджа, что он совершенно забыл о новой сиделке. – Ничего не могу поделать, доктор. Я взрослая женщина, а обращаюсь с ребенком, как обращалась с куклой, когда была маленькой девочкой. Но, кажется, вы пришли не один. Ленни, это ты? Ты поужинал, дорогой? Выпил за мое здоровье? – Мистер Фрэнкленд все еще ужинает. Но здесь действительно есть еще кое-кто. Где же она? Миссис Джазеф?! Во время их разговора экономка проскользнула в часть комнаты между изножьем кровати и камином, где ее скрывал все еще задернутый полог. Когда мистер Орридж позвал ее, она обошла кровать и стала спиной к окну, так что ее тень промелькнула над яркой картиной, которой любовался доктор. – Боже милостивый! Кто вы?! – воскликнула Розамонда. – Женщина или призрак? Миссис Джазеф подняла вуаль. И хотя лицо ее оставалось в тени, мистер Орридж, заметил, как оно изменилось, когда миссис Фрэнкленд заговорила. Уголки губ ее опустились и задрожали; небольшие морщины на щеках, признаки старости и заботы, углубились; и брови сдвинулись вместе. Глаз ее мистер Орридж видеть не мог, поскольку женщина опустила их в пол при первом же слове Розамонды. Исходя из своего медицинского опыта, доктор заключил, что она испытывает боль и пытается подавить любое ее внешнее проявление. «Скорее всего, дело в каких-то сердечных страданиях, – подумал он про себя. – Она скрыла их от своей хозяйки, но не сможет скрыть от меня». – Кто вы? – повторила Розамонда. – И для чего вы стоите между нами и светом из окна? Миссис Джазеф не ответила и не подняла глаз. Она лишь робко отодвинулась в сторону. – Разве вы не получили мое послание сегодня днем? – спросил доктор, обращаясь к Миссис Фрэнкленд. – Конечно, получила. Сообщение о новой сиделке. – Вот она, – сказал мистер Орридж, указывая на Миссис Джазеф. – В самом деле?! – воскликнула Розамонда. – Но конечно, кто же еще мог прийти с вами… Я должна была догадаться раньше. Подойдите ближе. Как ее имя, доктор? Джозеф, вы сказали? – Нет, Джазеф. – Подойдите ближе, миссис Джазеф. Позвольте мне извиниться за то, что я так резко с вами разговаривала. Благодарю, что вы пришли сюда, и благодарю добродетель вашей хозяйки, отпустившей вас ко мне. Надеюсь, я не доставлю вам много хлопот, и уверена, что с ребенком вам будет легко управляться. Он совершенный ангел и спит как дремлющий мышонок. Дорогая моя! Теперь, когда я смотрю на вас поближе, у меня возникли опасения, что у вас очень слабое здоровье. Миссис Джазеф, не обижайтесь на меня, но я бы даже сказала, что вы сами нуждается в уходе… Что скажете, доктор? Миссис Джазеф нагнулась и начала торопливо убирать с постели букеты. – Я думал так же, как и вы, миссис Фрэнкленд, – ответил доктор, – но меня уверили, что наружность Миссис Джазеф обманчива и что она прекрасно справится со всеми обязанностями. – Вы хотите собрать их в букет? – спросила Розамонда, заметив, чем была занята ее новая сиделка. – Как вы заботливы! Боюсь, что комната покажется вам очень неубранной. Я позову горничную, чтобы она навела порядок. – Если позволите, я займусь этим, мэм! Мне в радость быть вам полезной. Говоря это, миссис Джазеф впервые подняла глаза и встретилась взглядом с Розамондой, – Как вы странно смотрите на меня! – сказала Розамонда, изменившись в лице и опустившись на подушки. При этих словах Миссис Джазеф вздрогнула, как будто бы ее что-нибудь кольнуло, и быстро отступила к окну. – Надеюсь, вы не обиделись на меня? – спросила Розамонда. – У меня есть печальная привычка говорить все, что приходит в голову. И мне действительно показалось, что сейчас вы выглядели так, словно увидели во мне что-то вас испугавшее или огорчившее. Пожалуйста, наведите порядок в комнате, если вы так любезно готовы взять на себя этот труд. И не обращайте внимания на мои слова: вы скоро привыкнете к моим манерам, и мы будем жить мирно и дружно… Миссис Джазеф отошла от окна и скрылась за пологом постели, ничего не ответив. Розамонда хотела было сказать доктору, что манеры приведенной им сиделки кажутся ей весьма странными. Но доктор уже отошел от кровати, наблюдая за действиями женщины. Стоя между кроватью и камином, миссис Джазеф закрыла лицо руками. Но прежде чем доктор успел обдумать этот жест, руки ее поднялись выше и сняли шляпку. Она положила ее, а также шаль и перчатки на стул в углу комнаты. Подойдя к туалетному столику, сиделка стала расставлять разбросанные по нему вещи. Она наводила порядок с удивительной ловкостью, демонстрируя вкус к организации, что произвело на мистера Орриджа очень благоприятное впечатление. Он особенно отметил, с какой аккуратностью она обращалась с бутылочками лекарств, читая этикетки на каждой и расставляя лекарства, которые могли понадобиться ночью, на одной стороне стола, а лекарства, которые могли понадобиться днем, – на другой. Потом она отошла от туалетного столика и занялась брошенной на пол одеждой. Ни малейшего движения ее худых, истощенных рук не казалось небрежным или напрасным. Бесшумно, скромно и внимательно она двигалась по комнате, и аккуратность и порядок следовали за ее шагами, куда бы она ни шла. Когда мистер Орридж вернулся к постели миссис Фрэнкленд, его разум был спокоен, по крайней мере, в одном вопросе: было совершенно очевидно, что на новую сиделку можно положиться, что она не допустит ошибок. – Какая странная женщина! – прошептала миссис Фрэнкленд. – Да, очень странная, – ответил также шепотом доктор, – и притом, очевидно, со слабым здоровьем, хотя и не хочет в этом сознаваться. Однако она удивительно аккуратна и осторожна, и нет никакого вреда, если она останется на одну ночь. Конечно, если у вас нет возражений. – Напротив. Она меня скорее заинтересовала. В ее лице и манерах есть что-то чрезвычайно любопытное. Я постараюсь вызвать ее на разговор… А вас, доктор, я прошу сходить к моему мужу – ваше общество будет ему очень приятно. Но сперва еще раз осмотрите ребенка. Не опасно ли, что он так много спит? Да, и еще одна просьба, мистер Орридж: обещайте мне, что вы станете глазами моего мужа и проводите его сюда, чтобы он пожелал мне спокойной ночи. С готовностью согласившись выполнить просьбу, мистер Орридж отошел от постели. Отворив дверь, он остановился, собираясь сказать миссис Джазеф, что будет внизу, но скоро вернется и даст все инструкции, которые могут понадобиться этой ночью. Новая сиделка стояла на коленях над одним из открытых сундуков миссис Фрэнкленд и складывала небрежно побросанную одежду. Он заметил, что в руках у нее была сорочка, в оборку которой была вставлена лента. Ему показалось, что она собиралась ее вытащить, но услышала звук его шагов, проворно сунула сорочку обратно в сундук, прикрыв парой платков. Хотя этот поступок весьма удивил доктора, он решил не заострять на нем внимания. Миссис Норбери поручилась за эту женщину, а ленточка была по сути своей никчемной. Потому вряд ли она собиралась ее украсть, хотя поведение ее и было странным. – Оставьте этот сундук, – сказала Розамонда, когда доктор захлопнул дверь. – Это обязанность моей горничной – и она станет работать еще хуже, если вы будете делать все за нее. Я уверена, что комната уже приведена в порядок. Идите сюда, присядьте и отдохните. Вы, должно быть, очень бескорыстная, добросердечная женщина, раз так стараетесь услужить незнакомому человеку. Сегодня днем доктор сообщил мне, что ваша хозяйка была подругой моего бедного дорогого отца. Она, должно быть, знала его еще до моего рождения. В любом случае я вдвойне благодарна ей за то, что она позаботилась обо мне в память о папе. Но у вас не может быть таких чувств к нашей семье. Вы, должно быть, пришли сюда из чистого добродушия и желания помочь другим. Не стойте у окна. Подойдите и сядьте рядом со мной. Миссис Джазеф закрыла сундук и подошла к постели; но лишь только Розамонда заговорила о своем отце, она вдруг остановилась, а потом отступила к камину. – Подойдите и сядьте рядом со мной, – повторила Розамонда. – Что вы там делаете? – прибавила она уже нетерпеливо. Фигура новой сиделки опять появилась в угасающем вечернем свете. – Почти стемнело, – сказала миссис Джазеф, – пора закрыть окно и задернуть шторы. Если не возражаете, мэм. – Да, окно закройте, чтобы ребенок не простудился, но шторы не трогайте. Я люблю сумерки. И здешний вид напоминает мне детство и старый дом в Корнуолле. Знаете ли вы что-нибудь о Корнуолле, Миссис Джазеф? – Я слышала… – Миссис Джазеф запнулась. Она закрывала окно, которое, кажется, не хотело ей поддаваться. – Что же вы слышали? – Я слышала, что это дикий и унылый край, – ответила сиделка, все еще занятая окном и потому стоявшая спиной. – Вы, кажется, не можете справиться с рамой? – удивилась Розамонда. – Горничная закрывала ее с легкостью. Оставьте, я ее позову. Я все равно хотела, чтоб она расчесала мне волосы и освежила лицо водой с одеколоном. – Я уже заперла окно, мэм. И если позволите, я буду рада подготовить вас ко сну и избавить от необходимости звать горничную. Считая новую сиделку самой странной женщиной из всех, с кем ей приходилось встречаться, миссис Фрэнкленд приняла предложение. К тому времени, как миссис Джазеф приготовила одеколон и воду, сумерки мягко опустились на пейзаж за окном, и в комнате стало темнеть. – Может зажечь свечу? – предложила Розамонда. – Я и без этого прекрасно вижу, – торопливо ответила миссис Джазеф. Она начала расчесывать волосы миссис Фрэнкленд и сама задала вопрос о Корнуолле. Обрадованная тем, что миссис Джазеф наконец-то достаточно освоилась, чтобы говорить первой, Розамонда с радостью поддержала разговор о родном крае. Но по какой-то необъяснимой причине прикосновения миссис Джазеф, легкие и нежные, оказали на нее такое странное смущающее воздействие, что она не могла собраться с мыслями, и ответила что-то краткое и невразумительное. Осторожные руки с вкрадчивой нежностью задерживались среди локонов ее волос; бледное, исхудавшее лицо новой сиделки то и дело приближалось к ее лицу ближе, чем это казалось необходимым. Смутное ощущение тревоги витало вокруг. Розамонда не могла пошевелиться, хотя ей хотелось двигаться; она не могла повернуть голову, чтобы проследить за действием рук сиделки; она не могла оглянуться; она не могла нарушить неловкое молчание, вызванное ее собственным коротким, обескураживающим ответом. Наконец угнетение – мнимое или реальное – разъярило Розамонду, и она выхватила расческу из рук миссис Джазеф. Как только она это сделала, ей стало стыдно за невежливую резкость поступка. Чувствуя себя глупо, но не имея ни малейшей возможности сдержаться, она разразилась смехом и отбросила щетку в изножье кровати. – Вы, пожалуйста, не удивляйтесь тому, что я вам скажу, миссис Джазеф, – проговорила она, все еще смеясь, сама не зная почему и не чувствуя ни малейшего веселья. – Я бываю очень грубой и странной, я знаю. Вы восхитительно заплели мои волосы, но – не могу сказать почему – мне все время казалось, что вы вплетаете мне в голову самые странные фантазии. Я не могу удержаться от смеха над ними – действительно не могу! Знаете, один или два раза, когда ваше лицо приближалось к моему, мне казалось, что вы хотите меня поцеловать! Вы когда-нибудь слышали такую глупость? В некоторых вещах я больший ребенок, чем это крошечное дитя! Миссис Джазеф ничего не ответила. Пока Розамонда говорила, она отошла от кровати и вернулась, после непонятно долгой задержки, с одеколоном и водой. Держа тазик для умывающейся миссис Фрэнкленд, она стояла на расстоянии вытянутой руки и не приближалась, пока не пришло время подать полотенце. Розамонда начала опасаться, что серьезно обидела миссис Джазеф, и попыталась успокоить и умилостивить ее, задавая вопросы о том, как обращаться с ребенком. В приятном голосе новой служанки чувствовалась легкая дрожь, но не было ни малейшего намека на угрюмость или гнев – просто и спокойно она ответила на обращенные к ней вопросы. Продолжая расспросы про ребенка, миссис Фрэнкленд удалось мало-помалу заманить сиделку обратно к кровати. Та склонилась над младенцем, восхищенно глядя на него, и, наконец, с одобрения матери, нежно поцеловала его в щеку. Один поцелуй. После него она отвернулась от кровати и тяжело вздохнула. – Вы, должно быть, очень любите детей, но ваша любовь какая-то грустная, печальная, – заметила Розамонда как можно деликатнее. – Не отвечайте на мой вопрос, если он причиняет вам боль, если вы сожалеете о потере, но мне так хочется спросить, был ли у вас когда-нибудь собственный ребенок? Миссис Джазеф схватилась за спинку стоявшего рядом стула и так крепко вцепилась в нее, а может быть, так сильно оперлась на нее, что деревянная конструкция треснула. Голова ее упала на грудь, щеки пылали, уста двигались и пальцы шевелились с необыкновенной быстротой. При этом она не произнесла – и даже не попыталась произнести – ни слова. Подумав, что сиделка, должно быть, потеряла собственного ребенка, и опасаясь причинить ей лишнюю боль своими вопросами, Розамонда ничего не сказала, лишь склонилась над малышом и поцеловала его. Ее губы легли на его щеку чуть выше того места, где мгновение назад были губы миссис Джазеф, и коснулись влажного пятнышка на гладкой теплой коже. Опасаясь, как бы на него не попала вода, в которой она мыла лицо, Розамонда провела пальцами по его голове, шее и груди и не почувствовала никакой влаги. Единственная капля, упавшая на него, была слезинкой новой сиделки. В комнате стало еще темнее; но Миссис Джазеф не думала зажигать свечу, хотя та стояла перед ней. Розамонде стало не по себе от мысли, что ей придется лежать без сна в темноте, когда в комнате не будет никого, кроме женщины, которая ей едва знакома. – Миссис Джазеф, я буду вам очень обязана, если вы зажжете свечи и задернете шторы, – сказала она, глядя на сгущающуюся темноту за окном. – Так темно, что я уже не вижу никакого сходства с корнуолльским пейзажем. – Вы, кажется, очень любите Корнуолл, мэм? – спросила миссис Джазеф, медленно поднимаясь с места. – Да, очень люблю. Я там родилась. Мы с мужем как раз туда направлялись, но были вынуждены остановиться здесь по моей вине. Вы, кажется, не можете найти спички? С неловкостью, удивительной для человека, проявившего столько аккуратности при наведении порядка в комнате, миссис Джазеф сломала первую спичку, а вторая погасла сразу же после того, как пламя было зажжено. Третья попытка оказалась более успешной, но сиделка зажгла только одну свечу и унесла ее на туалетный столик, скрытый от Розамонды пологом у изножья кровати. – Зачем вы убрали свечу? – Подумала, мэм, что так будет лучше для ваших глаз: если свет будет не слишком близок к ним, – ответила миссис Джазеф, а затем поспешно добавила, словно не желая дать Розамонде время для возражений: – Так вы отсюда поедете в Корнуолл? Планируете путешествие по округе? – Она зажгла вторую свечу и унесла ее к первой. Розамонда подумала, что сиделка, несмотря на кроткий облик и манеры, была удивительно упрямой женщиной. Но сама она была слишком добродушна, чтобы спорить из-за свечей, и, отвечая на вопрос миссис Джазеф, она говорила с ней все так же весело и приветливо: – О, нет, мы едем в наш старый дом, где я родилась. Он теперь принадлежит моему мужу. Я уехала оттуда в пять лет. Такое разрушенное, ветхое место! Если вы считаете Корнуолл унылым и диким, то пришли бы в ужас от одной мысли о жизни в Потрдженнской Башне. Слабый шелест шелкового платья миссис Джазеф был слышен все время, пока Розамонда говорила. Но при упоминании Портдженны он мгновенно прекратился, и в комнате воцарилась мертвая тишина. – Вы, я думаю, привыкли жить в хорошо отремонтированных домах, – продолжала Розамонда после продолжительной паузы. – Вы и представить не можете, что значит жить в старинном особняке. Вообразите себе дом, огромный, старый дом, в одной половине которого никто не жил в течение шестидесяти или семидесяти лет. Можете представить себе его размер. Мы будем жить в западной части, а заброшенная северная половина уж в очень плохом состоянии. Но я надеюсь, мы все приведем в порядок! Только подумайте, сколько странных и удивительных вещей мы можем найти в этих нежилых комнатах! Я собираюсь надеть фартук повара и перчатки садовника и обшарить все сверху донизу. Как я удивлю дворецкого, когда приеду и попрошу у него ключи от призрачных северных комнат! После последних слов раздался негромкий крик и звук, будто что-то упало на туалетный столик. Розамонда подскочила и нетерпеливо спросила, в чем дело.