Это лицо. Простите. Это лицо… Он не справится. Заступая на дежурство, Мельхиор столкнулся в коридоре с молодым человеком, раздавленным горем и одолеваемым множеством других демонов. Неприятие действительности. Надвигающаяся беспомощность. Готовящееся бегство. Он без колебаний признал в незнакомце Адриэля, того самого влюбленного, что после несчастного случая слонялся по коридорам. Принял ли он случившееся? Или прикинулся, что принял? 8 Военный госпиталь Перси. Двадцать восьмое утро На протяжении последних четырех недель Хлоя и Жонатан много раз проходили по этим коридорам. Нагруженные журналами, припрятанными сигаретами, а однажды вечером, с заговорщицкого согласия медсестер, даже с бутылочкой рома-аранже[6], который произвел ожидаемый эффект. Двум старым товарищам всегда удавалось найти правдоподобный предлог, чтобы объяснить смущающее всех отсутствие Адриэля. Трудное расследование. Операция по внедрению в каком-нибудь городке. Смена осведомителя. Однако Ноэми уже давно поняла. Наверное, после поцелуя в губы. Того самого, что она приняла за выражение любви, хотя он был всего-навсего прощальным. Гипс с носа исчез, большой палец обрел былую подвижность, и после долгих сеансов реабилитации ей теперь удавалось правильно артикулировать: так, чтобы звук ее голоса не вызывал у нее самой желания смеяться, рыдать или же навсегда умолкнуть. Оставалось только минное поле этого лица. Невыносимого. За двадцать восемь дней волосы отросли на добрый сантиметр, и Ноэми сменила стрижку скинхеда на прическу проходящего химиотерапию больного. Теперь стало совершенно очевидно, что в ответ на выстрел, повредивший кожу волосистой части головы, организм запутался в генетической информации и начал творить незнамо что. Весь правый висок покрылся седыми волосами. Некоторые назвали бы это шиком — одинокая серебристая прядь в рыжей шевелюре. Ноэми сложила сумку, забрала парочку вещей из душевой, спокойно уселась на кровать и принялась ждать, болтая ногами, как нетерпеливый ребенок. С целью избежать возможности отразиться в зеркале, каждое ее движение в этой палате было рассчитано до миллиметра. Она могла бы попросту снять зеркало, развернуть к стене или разбить, но оно как бы предвещало будущие взгляды — взгляды людей, с которыми она столкнется, едва выйдет наружу. На улице можно опустить голову, отвернуть лицо или слегка прикрыть его, но она не вправе ни требовать от прохожих, чтобы они шли, глядя в небеса, ни выколоть всем глаза. Жаль. Так что придется привыкать. Войдя к ней в палату и заметив, что она совершенно готова, Мельхиор ощутил, как у него сжалось сердце. Хотя «готова» — слишком сильно сказано. Ноэми понятия не имела, с чем ей предстоит столкнуться, и ему казалось, что он собирается бросить девочку-аутистку у ворот школы. Хотя по-настоящему готовой Ноэми не будет уже никогда, и сегодняшний день ничем не отличается от любого другого. — Возвращаю вам планшет, — вместо приветствия сказала она. — Он мне больше не нужен, я посмотрела все фильмы, которые в нем есть. Среди них много французских черно-белых. Надо бы мне сводить вас в кино, после семидесятых годов прошлого века случилась куча всего интересного. Мельхиор привык к этому автоматическому проговариванию. Шутки, пошлости, банальности — как если бы пациент не сосредоточился. По правде говоря, примитивный способ защиты — то ли лепет, то ли попытка скрыть глубокую травму. Как бы Ноэми ни хотелось казаться уверенной, ей это абсолютно не удавалось. И Мельхиор решил еще раз напомнить пациентке о том, как ей следует воспринимать грядущие изменения поведения. — Прислушивайтесь к себе и пытайтесь анализировать реакции. Если они отличаются от тех, что вы испытывали прежде, возможно, причина в несчастном случае. — Например? — Вы и сами поймете. Я предпочитаю ждать появления проблем, а не притягивать их. Порой достаточно лишь упомянуть о неком беспокойстве, чтобы создать его. Наш мозг прекрасно знает, как сделать нас больными. — А вот я полицейский и сюрпризов не люблю. Так что давайте поточнее и ничего не упускайте. — Как вам будет угодно, Ноэми, — сдался доктор. Он потер виски, выиграв время на то, чтобы сообразить, с чего начать, — настолько многочисленны были побочные эффекты. — Будьте готовы к некоторой агрессивности. Иногда по пустячным поводам. И наоборот, к поразительной пассивности относительно важных событий. В этом же ряду следует перечислить состояние тревожности, раздражительность, беспомощность при фрустрации, но и отказ от малейшего удовольствия. — Короче, я превратилась в настоящий подарочек. Похоже, недолго мне ходить в девках. — Вот-вот, и это тоже. Защита в виде вымученных шуток, — подхватил Мельхиор. — Демонстративные средства обороны. Ваш характер изменится вплоть до структуры. Не признав собственное лицо, вы рискуете удивиться своим реакциям, словно вы стали другой. Однако все это — всего лишь новая вы, причем преобладает та личность, которой вы были всегда. — У меня такое впечатление, будто моя жизнь началась в этом госпитале. Теперь я даже не помню о той, кем была до того, как приобрела эту физиономию из сырого мяса. Жестокость образа заставила его поморщиться. Неприятие себя следовало бы ставить во главу списка посттравматических реакций, но это был не тот случай. — Кстати, относительно ваших воспоминаний и вашей памяти… Вы пережили мучительное испытание смертью, и ваш мозг отреагировал, как хороший солдат: он прикрыл вас, взял под защиту, постарался стереть токсичную информацию. Но то, что он старается скрыть, слишком сильно. Это как пытаться удержать дикого зверя в картонной клетке. В тот или иной момент непременно случатся потери, выгорания… Интрузивные мысли[7], внезапные импульсы, спровоцированные самым обыкновенным звуком или запахом. Во время выстрела или после него произошла мнемоническая гиперкаптация. — Сейчас я вам про это расскажу, — усмехнулась Ноэми. — Простите. Проще говоря, мы все в точности помним о том, что делали во время взрывов одиннадцатого сентября. Наша память каптировала, то есть ухватила этот момент и навсегда заключила его в себе. Но помимо этого, она каптировала и сведения-паразиты. Помещение, в котором мы находились, окружающих, как они были одеты, цвет неба или запах готовившейся пищи. Именно эти воспоминания-паразиты всплывают на поверхность и открывают путь травмирующим воспоминаниям. — Угу, короче, от меня больше ничего не зависит, верно? — По правде говоря, мало что. Во всяком случае, поначалу. Если же продолжить обсуждать тему памяти, существуют риски гипермнезии: например, способность помнить какой-то день в мельчайших подробностях, но также и прямо противоположный случай: ошибки кодирования кратковременной памяти, из-за чего вы напрочь позабудете, что произошло за последние пять минут или пять часов. — Я в любом случае не предполагала в ближайшие дни включаться в социальную жизнь. Мне доставит огромное удовольствие провести их в собственной постели. — Однако ночью будет не проще, — поспешил уточнить Мельхиор. — У вас могут случаться навязчивые кошмарные сны, острые переживания произошедшего, ранние пробуждения или бессонница. Если особенно повезет, все это может даже происходить в течение одной ночи! — пошутил эскулап, чтобы разрядить обстановку. — Конечно, я прописал вам несколько седативных средств, которые следует начать принимать сразу по выписке из госпиталя. Но помните, лекарства — всего лишь костыль, не вздумайте к нему привыкнуть, а это может случиться очень быстро. — И вы что, всю эту тарабарщину вписали в заключение? — встревожилась Ноэми. — А вы уже подумываете о возвращении на службу? — Я всегда была только фликом. И не смогу научиться ничему другому. К тому же быть полицейским — это многое заменяет в жизни. Мельхиор в недоумении вздернул бровь: он не привык терять нить беседы. Ноэми уточнила свою мысль: — Так вот, сила — это сила. Все видят только это. Он — сила. Но сила в форме — это флик. Так что в нем видят только функцию. Вы помните полицейского, который принимал вашу последнюю жалобу? Не мучайтесь, вы его забыли. Вы видели только то, что он представляет. — И вы полагаете, что, укрывшись за своим бронежилетом, вы заставите позабыть, кто вы? — Совершенно верно. Спрятавшись за функцией, званием, властью, силой, оружием, я уже больше не женщина, и тем более не покалеченная. Я просто-напросто флик. Именно потому меня так сильно беспокоит ваше заключение. Два дня назад в тишине своей парижской квартиры при голубоватом свете монитора компьютера психиатр начал писать имя пациентки. «Ноэми Шастен». Затем он выпил арманьяка, выкурил сигаретку и повторил эту процедуру еще пару раз, прежде чем бросить работу над почти девственной страницей. — В моем заключении будет говориться только о необходимом тридцатидневном отпуске после болезни, — сымпровизировал он. — Я опасаюсь, что, лишив вас работы, причиню вашему организму гораздо больше ущерба, чем что бы то ни было иное. В остальном — решайте со своим руководством. В любом случае я настоятельно рекомендую вам один сеанс психотерапии в неделю. — С вами? — Хотите меня обидеть? Разумеется, со мной. Похоже, Ноэми решительно успокоилась, и доктор ощутил даже некоторую гордость. — Так что, значит, все? Вы закончили? Я чувствую себя Красной Шапочкой, которую мамочка инструктирует, прежде чем отправить через лес. Вы ведь хотите, чтобы я осталась еще на несколько дней, верно? Уж не влюбились ли вы, Мельхиор? — Я бы не рискнул еще дольше разлучать вас с котом. Кстати, вы мне так и не сказали, как его зовут… — Понятия не имею, — откровенно ответила она. 9 Ноэми сидела в холле госпиталя — клетке Фарадея[8], все еще защищающей ее от превратностей внешнего мира; рядом находился Мельхиор. На рюкзаке сохранилась самоклеящаяся этикетка с фамилией, именем и адресом — воспоминание о последнем путешествии с Адриэлем. Бали, Индонезия, синий нитяной браслет, который она привезла оттуда как сувенир, а несколько дней назад сняла с запястья. Опечаленная этим милым воспоминанием, отныне отравленным поведением бывшего спутника, она дернула клейкую бумажку, и та порвалась, оставив на рюкзаке лишь крошечный клочок с уцелевшим обрывком имени: «Но». Ноэми умерла в том предместье от выстрела в упор, и сегодня через широкую застекленную стену госпитального холла на толпу живых смотрела Но. — Если улица и метро пугают вас, я заказал такси, — успокоил ее Мельхиор. Она колебалась. Уйти. Обнять его. — Даже не знаю, как вас благодарить за все, что вы для меня сделали, док. — Мы только начали наше общее дело, солдат. * * * Перед ее глазами пронесся Париж. Шумный и многолюдный. В этом городе, все улицы которого Ноэми знала наизусть, она почувствовала себя чужой. Оробевшей и растерявшейся, как на выходе из аэропорта в незнакомой столице, в новой стране. Шофер остановил машину у скромного пятиэтажного дома в спокойном квартале. Во время поездки он ни разу не взглянул на пассажирку в зеркало заднего вида. Ноэми оценила его безучастность.