*** Женщина растирала тонкие запястья большими пальцами, когда с нее сняли кандалы и дали пакет с кровью. Дали, а не швырнули на пол. Вначале она решила, что это издевательство. Очередная игра конвоиров или нового хозяина. Они страшно ее пугали. Эти высшие существа, называющие себя нейтралами. От них пахло иначе, чем от вампиров и от демонов. От них воняло жутким мраком и непроглядной бездной из иного мира. Они намного сильнее чем те твари, которым она прислуживала столетиями…эти словно вылезли из глубин Ада. Во всем черном с лицами масками. Мертвенно бледные манекены одинаково одетые с одинаковым ровным широким шагом и стуком начищенных до блеска черных сапог по земле или холодному мрамору покоев Азлога, ее последнего хозяина. Когда они вошли в барак рабов и принялись хватать несчастных, Нимени кричала от ужаса. Она не хотела, чтобы ее забирали отсюда. Не хотела новых хозяев. Ко всему привыкаешь и она привыкла к своей одинаковой неволе, никогда не меняющейся изо дня в день. Перемены – это страшно. Намного страшнее неизвестности. Нимени помнила, что они означали для нее каждый раз, когда ее продавали из рук в руки пока Азлог не купил себе партию рабов носферату несколько столетий назад. Ему были нужны чистильщики и падальщики с которыми можно делать что угодно за кусок мяса. У которых подавлено чувство собственного достоинства и преобладают животные инстинкты. Они не устроят мятеж и за кусок мяса отдадут собственное дитя. Так считали их хозяева и равнодушно выдирали детей из рук матерей швыряя взамен гнилое мясо и не обращая внимание на дикие вопли несчастных, пиная их ногами к стене. Говорили, что малышей продают некоему доктору Эйбелю для опытов…Она научилась понимать язык своих мучителей, но наотрез отказывалась на нем говорить и не согласилась бы даже под страхом смерти…потому что смерти Нимени не боялась. Ее же купили за красивую, на первый взгляд, внешность…Азлогу, как и всем остальным хозяевам, никто не торопился рассказывать, кто она такая. Ведь Носферату слишком дешево стоили. Потому что они низшая раса и когда потенциальные покупатели видели их клыки и цвет кожи тут же воротили носы, и перекупщики были вынуждены продавать за бесценок. С Нимени можно было лгать до последнего у нее были ровные жемчужные зубы и матовая белая кожа, которую прекрасно оттеняли русые, вьющиеся волосы и серые глаза. Позже, когда узнавали что она такое били плетьми и загоняли в подвал. Её боялись даже бессмертные…Нимени не знала, что все Носферату каннибалы и спокойно жрут себе подобных, если голодны. Она смутно помнила, что вообще с ней происходит и как она оказалась у первого торговца живым товаром, который называл ее вонючей летучей мышью и мыл руки каждый раз, когда ее невольно касался… Что не мешало ему приходить к ней и трахать в трюме рыболовного судна, перевозившего рабов в Европу, чтобы оттуда везти в Асфентус. Заткнув ей рот деревяшкой и рассекая ей кожу кнутом, смоченным в настое вербы, вонючий жирный ублюдок тыкал в нее своим отростком и беспощадно ломал ей кости давая потом отвар для быстрой регенерации, и она корчилась на провонявшемся рыбой полу от страшной боли, когда срастались ее сломанные кости и затягивались ссадины и рваные укусы. Ее жизнь превратилась в бесконечный кошмар с невыносимыми издевательствами, побоями и насилием. Она переходила из рук в руки, потому что позарившиеся на смазливое лицо похотливые ублюдки очень быстро обнаруживали кого именно купили и спешили продать, предварительно не оставив на ней живого места. Еще долго сама Нимени не видела, чем отличается внешне от себя прежней, когда была человеком. В ней ничего не изменилось…она такая же. Если не считать того, что в ее груди вместо сердца черная дыра и прошлое причиняет такую боль, от которой хочется сдохнуть. И она намного сильнее тех мук, которые причиняют ее телу. Но ведь она не может даже умереть. Проверяла. И лезвием запястья с горлом резала и в каменоломне на дно котлована бросалась…а на солнце их не выпускали или заставляли намазываться жирным слоем специальной цинковой мази, от которой волосы становились похожими на вонючую засаленную тряпку, а кожа не просвечивала через налипшие к жирной дряни комья грязи. Вначале Нимени это отвращало, а потом…потом стало спасением. Работа на заднем дворе и при каменоломне, где каждый день погибали десятки рабов, принесла ей долгожданное облегчение. К ней перестали прикасаться и драть на части. Она больше не привлекала мужчин так как под слоем копоти, пыли и грязи с трудом можно было угадать женщину, да и исхудала она настолько, что у нее даже груди не осталось. И это радовало, если бы Нимени не регенерировала она бы отрезала себе нос и уши лишь бы оставили в покое. Пусть она работала на самой грязной и тяжелой работе, но ее там не насиловали. Не прикасались к ней своими лапами в перчатках и не разрывали ее тело вонючими членами. Хотя бы этот кошмар для нее закончился, а побои и унижения она уже научилась переносить. Главное, уставать так чтоб проваливаться в сон без сновидений. И еще один день будет прожит и приблизит ее к смерти. Ведь все когда-нибудь кончается. Ни-ме-ни…ненавистное имя для презренной рабыни. Она запрещала себе вспоминать свое настоящее…как и запрещала думать о нем…о ее маленьком мальчике с ясными синими глазами так похожими на зимнее солнечное небо. О ее сыне, которого сожгли в той румынской деревне вместе с другими заразившимися чумой. Почему она так и не умерла вместе со всеми? Почему оставила кости своего сына тлеть в братской могиле и не последовала за ним? Или это бог так жутко наказывает ее за все совершенные ею грехи? *** Нимени пришла в себя среди огня. От запаха гари и гнили, забивающегося в ноздри. Пришла в себя от боли и жутких отвратительных звуков, словно кто-то громко чавкал где-то поблизости. Встала на постели с трудом двигая руками и ногами, которые ломило и выкручивало, как в агонии. Неужели она все еще жива? Разве священник не отпел ее и не отпустил ей все грехи, а лекарь не сказал, что ей осталось жить считанные минуты? Разве ее окровавленная и провонявшаяся испражнениями рубашка не промокла от слез сына? Да, на ней все та же застиранная роба, испачканная кровью и гноем из лопающихся волдырей. И ей ужасно хотелось пить, от жажды раздирало горло. Поискала глазами сына, громко позвала его…но он не отозвался и, почувствовав тревогу, Нимени встала с постели…В те времена ее еще звали по-другому. Это потом…когда поняла в какого монстра превратилась, она отобрала у себя личность и назвалась Никем. И никто не смог ее заставить произнести свое настоящее даже под пытками. А тогда у нее было красивое румынское имя, ребёнок и даже какие-то сбережения, которые собирала годами, откладывая половину выручки от каждого клиента в шкатулку под полом, для того чтобы отправить сына в город в подмастерья при церкви Святого Николаса. Он такой умный ее мальчик. Такой красивый и не по годам смышлёный, он должен вырваться из этой дыры…вырваться, выучиться и возможно найти своего отца. Ведь у бастарда богатого румынского князя должна быть совсем иная судьба, а не жалкое существование рядом с матерью шлюхой. Нимени мечтала, что ее сын будет далек от грязи и от греха, в котором тонула сама…ради него, ради того, чтобы ему было что есть и надеть, ради его будущего. У нее этого будущего уже нет…она его потеряла вместе с девственностью, отданной заезжему аристократу, обещавшему позаботится о ней и исчезнувшему едва она сообщила ему о беременности. Он оставил ей немного золота, потрепал по щеке и сказал, что она очень милая и что он будет о ней часто вспоминать…Он лгал. Как и лгал ей о любви, когда имел ее на роскошных шелковых простынях в особняке её господ, у которых гостил пару месяцев. Не знал он только одного, что девушка украла у него письма и прочла, узнав кто он такой и где его можно найти. Нет. Нимени ни о чем не жалела. Если бы не этот подонок у нее никогда бы не появился смысл ее жизни. Ее кусочек неба. Ее малыш, ради которого она открывала по утрам глаза и понимала, что надо бороться. Никого Нимени не любила так сильно, как своего единственного сына… и не полюбит. Когда она поняла, что ни в один приличный дом ее больше не возьмут, а ребенок будет голодать так как у нее пропало молоко, Нимени пришла к мадам Бокур и стала одной из лучших девочек к которой клиенты приезжали даже из города. И ей не было за это стыдно до тех пор, пока сын не явился домой весь в кровоподтеках. А за ним не прибежала и пани Стешка Роцка. Жена головы деревни. Руки толстые в бока уперла и прожигала хрупкую Нимени взглядом полным ненависти и презрения. - Вырастила ирода, шалава дешевая! Он избил моего сына! Пусть выходит я ему зад розгами надеру. Нимени выжала мокрую сорочку перед носом толстухи на грязную землю и вытряхнула так, что на ту брызги полетели. - Ваш сын старше моего на три года! - Звереныш прокусил ему шею и чуть ухо не оторвал. Избил. Места живого не оставил. Нимени, усмехнулась. - Маленький, худенький мальчик прокусил шею вашему увальню, оборвал ухо и избил? И вы пришли мне об этом сказать, многоуважаемая пани? Да он выше моего сына на голову и здоровее в три раза. Смешно ей богу. - А ты имени бога вслух своим ртом грязным не произноси, дрянь. И что? Домой Аурел в крови и в слезах прибежал! Он не зверь, как твое отродье. Он сын благородных людей, а не шалавы. Не уймешь своего – я жалобу напишу про притон ваш в город епископу про гнездо разврата, про ритуалы, которые на заднем дворе устраиваете и сатане молитесь. Ведьмы проклятые. - Пиши-пиши. Когда инквизиция придет может и твоего муженька за яйца схватят да из постели одной из ведьм выудят. Как думаешь его сожгут или вначале утопят? Пошла вон отсюда, не то помои на тебя вылью. И сыну своему скажи еще раз моего тронет я ему оторву его отросточек и скормлю твоим жирным свиньям. Ведро подхватила и Стешка деру дала, подхватив юбки и посылая ей проклятия. Нимени к сыну бросилась, за шиворот из-за шкафа вытянула. - Ты зачем сына Стешки избил? Неприятностей хочешь для нас обоих? А если и правда напишет Епископу? - Для нас или для тебя и твоих…? Он вырвался из ее рук и выпрыгнул во двор через окно. Домой не возвращался несколько дней. Она везде обыскалась. У всех спрашивала, извелась вся. От слез ослепла и оглохла. Девки пугали что может звери его дикие в лесу разодрали или в город сбежал и не найдет она его теперь. Цыганка старая сказала, что жив ее сын в лесу прячется…а потом, словно самого дьявола увидела, карты бросила и выгнала Нимени из дома своего сказала чтоб ноги ее больше там не было. Мать нашла его сама. В лес отправилась одна. До ночи между деревьев рыскала. Устала, с ног падала. У дуба на землю мерзлую опустилась и платок с головы стянула, закрывая глаза опухшие от слез. А потом руки сложила, ко рту поднесла и крикнула: - Не выйдешь, домой не вернешься – я тут останусь и замерзну. Ног больше не чувствую. Сжалься. Ты разве этого хочешь, Николас? Хочешь, чтоб твоя мама умерла из-за тебя и звери дикие ее тело на части рвали? - Не порвут…я их убью. Совсем рядом из-за кустов. Маленький паршивец оказывается все это время за ней по пятам ходил. Но на злость сил не осталось. Она покрывала быстрыми поцелуями его красивое личико, как у самого светлого прекрасного ангела. Его красоте все в деревне диву давались. А бабки старые крестились и говорили. Что от самого дьявола Нимени родила. Не бывают люди такими красивыми. Мать ерошила мягкие черные волосы сына, прижимала мальчика к себе до хруста в костях, несмотря на то, что он слова больше не вымолвил и ни одного движения ей навстречу не сделал. - О bucata de cer pentru mama*1. Я плакала без тебя каждую минуту, мой кусочек неба, слышишь? Каждую минуту думала о тебе. Сердце ты мне вырвал. Где был? Голодный. Руки холодные. Заболеешь еще. Иди к мне. Обними меня. Жизнь моя. Что ж ты с мамой-то делаешь? За что наказываешь, жестокий ты мой? А мальчик осторожно из объятий высвободился, глядя на нее, стоящую в снегу на коленях, исподлобья. На щеке кровь запеклась от раны глубокой под волосами чуть выше левого виска. Нимени ахнула и пальцами под волосы, чтобы тут же отнять и на руку, свою окровавленную посмотреть: - Он же мог убить тебя! Боров проклятый! - Ерунда это. Не убил бы. Аурел шлюхой тебя назвал… а я ему врезал за это. И врезал бы еще сотню раз, горло бы перегрыз, если б мне не помешали. - Сумасшедший, - заливаясь слезами и проводя кончиками пальцев по нежным щекам. А он дернулся, уворачиваясь от ласки. - Это…это правда, да? То, что он сказал? ПРАВДА? Ты такая? Нимени долго смотрела ему в глаза… - Какая такая? – очень тихо, почти шепотом. - С разными мужиками…грязная, как все они говорят? Она тяжело выдохнула, а потом его руки своими ледяными сжала. - Когда-нибудь ты будешь любить настолько сильно, что не побрезгуешь самыми низкими поступками и самой черной грязью, когда-нибудь ты сможешь и будешь убивать за тех, кто тебе станет дороже жизни и, если будет иначе, я не пойму тебя и это уже не будет мой сын…У меня нет никого, кроме тебя. Ты – моя жизнь. И у меня не было другого выбора я должна была либо дать тебе умереть с голода, либо испачкаться… я выбрала второе и пусть сдохнет или подавится святым писанием тот, кто ткнет в меня пальцем и предложит молиться о хлебе насущном. Молитвами голодное дите не накормишь. Зато у моего мальчика есть еда и теплые вещи. И я бы ради этого в любой грязи вывалялась. Слышишь? В любой! И мне плевать кто меня за это осудит. - Я могу добывать еду из соседней деревни. – Смотрит волчонком и невольно слезы ее пальцами вытирает. Не переносил, когда она плачет. Младше был начинал плакать вместе с ней,- Не хочу, чтоб ты это делала ради меня. Чтоб он все прикасались к тебе. - Воровать надумал? Тебя поймают и отрубят обе руки. Посмотри на меня… я желаю для тебя другой жизни, небо мое. Я хочу, чтоб ты вырос и нашел своего отца. Ты – князь. Ты достоин самого лучшего. - Плевать на отца - он паршивый подонок. Когда-нибудь я выдеру ему сердце за то, что он предал нас с тобой. Я вырасту и заберу тебя отсюда. Надо будет убью для тебя, мама. Только уходи оттуда. Уходи из притона мадам Бокур. Я придумаю, что нам есть и как жить. Я позабочусь о тебе. А иначе я буду бить каждого, кто туда войдет, поняла? Когда вырасту стану резать их, как овец! Но никто не посмеет тебя тронуть! В детских пальцах блеснуло лезвие кинжала. Такой маленький и такой сильный и храбрый. С ним ничего не страшно. В его дьявольских синих глазах столько огня и решимости. Когда-нибудь женщины будут резать из-за него вены, а мужчины дрожать от ужаса и преклонять колени. Когда-нибудь ее сын все же станет князем. Он рожден повелевать миром. Она это чувствовала всей душой и желала всем своим материнским сердцем. - Не нужно убивать, Ник. Иди ко мне. Я люблю тебя, мой кусочек неба. Люблю больше всего на свете. - И я тебя люблю больше жизни, мама. - Слова ничего не значат. Люби меня поступками…никогда больше не убегай из дома. Не бросай меня. - А ты пообещай, что прекратишь. Поклянись мне. - Клянусь. По весне уедем отсюда. Обними меня. Вот так. Крепче. Покажи, как любишь…Ооооо, какой же ты у меня сильный. Самый сильный и красивый мальчик на свете. *** Воспоминания сливались с кошмарами, и она сама не понимала где явь, а где сон. Ей приснилось, что она была при смерти, а сына забрали цыгане или это было на самом деле? Когда взялась за спинку кровати, то вздрогнула – на запястьях больше не было кровоточащих и гноящихся бубонов-волдырей, от них не осталось даже шрамов. А потом увидела рядом с постелью нечто с трудом напоминающее человека. Видимо чума изъела его лицо и тело рытвинами и гнилью. Жуткое людское подобие искорёженное чумой. Настолько страшное, что она задохнулась от ужаса. В груди торчала деревянная палка и Нимени шарахнулась в сторону, споткнулась о чье-то тело и упала, глядя в остекленевшие глаза мельника Виорела. Его горло было разворочено, как и грудная клетка, словно обглоданный диким зверем он с ужасом смотрел в никуда, открыв рот в немом вопле. Вокруг царил кромешный ад. И Нимени казалось она с ума сходит. Она, шатаясь, ходила между мертвыми телами, прижимая к горлу ладонь, чтобы побороть приступы тошноты. А потом увидела еще одно такое же жуткое существо, как и то мертвое у ее кровати. Оно сидело сверху на трупе и отгрызало от него куски мяса. Она помнила, как громко кричала от ужаса, как бежала в лес и пряталась среди деревьев, умирая от голода и от жажды и молилась…Помнила, как этот самый голод стал невыносимым и толкнул ее обратно в деревню, но едва она вышла на солнце как кожа задымилась и от боли она чуть не потеряла сознание…Ей пришлось ждать до вечера. И ринуться, сломя голову искать пищу в брошенных домах. Но самое страшное, что ни черствый хлеб, ни прокисшее молоко, ни вяленое мясо ее не насыщали. Она скручивалась пополам от жутких спазмов и выла, как голодное животное…Пока не забрела в один из домов и не увидела на постели умирающую старуху…Жажда стала не просто невыносимой она ее оглушила дикой болью. *** Нимени пришла в себя спустя время. Вся в крови, стоящая над обглоданным телом той самой несчастной больной старухи. Женщина бросилась вон из хижины и рвала до бесконечности до боли в желудке, стоя на коленях и содрогаясь от омерзения и ужаса А когда склонилась над чаном с водой, чтобы умыться - увидела свое лицо и истошно закричала…Это не могла быть она. Жуткая тварь с пятнами на коже, без волосяного покрова на голове и сверкающими змеиными глазами с продольными зрачками, с окровавленным ртом и клыками вместо передних зубов…не могла быть ею. Наверное, она потеряла сознание. Гораздо позже Нимени узнает, что именно так завершилось ее обращение в вампира клана Носферату. Позже появились ищейки и чистильщики. Они отлавливали тех жутких существ и ее поймали вместе с ними…Поймали, чтобы продать спустя несколько дней. Она назвалась им Нимени и пролежала в углу своей клетки сутки, не притронулась даже к воде. Ей было страшно…она еще не знала, что она такое. И кто такие они. Но с каждым днем ее кошмар становился все страшнее и страшнее. Тогда она еще не понимала за что с ней так? Почему остальных разместили наверху в покоях, а ее в грязные бараки в кандалы и цепи. Словно она животное дикое. Не понимала до тех пор, пока адски не проголодалась и ей не бросили в клетку труп одного из бессмертных…Она пришла в себя, когда обглодала его кости. И осознала…что ничего ей не приснилось… Какие-то силы ада ее прокляли и превратили в монстра. Первый раз ее продали в Асфентусе. Хозяину гладиаторов. Она не помнила сколько тогда воинов побывали на ней и в ней…помнила лишь, что набросилась на одного из них и вцепилась зубами ему в лицо и тогда ей впервые начали вколачивать в рот деревянный кляп и связывать кожаным верёвками, смоченными в вербе. Она потеряла счет хозяевам и ублюдкам, которые терзали ее тело. Ей хотелось только одного – умереть. Закрыть глаза и оказаться вместе с сыном в васильковом поле, как у них за деревней. Николас часто приносил ей оттуда цветы, и она плела им обоим венки, чтобы потом пускать их в реку, загадав желание. Она мечтала взять его за руку и идти бесконечно долго туда, где синее небо смыкается с синими цветами такими же яркими, как и его глаза. Но ее лишили даже этого – возможности отправиться к своему сыну. Она не имела права даже сдохнуть, потому что ее жизнь принадлежала Азлогу. - Тебе не идёт чувство вины, дорогой. Оно как плохо скроенный костюм висит на тебе грубым мешком, превращая не в того, кем ты на самом деле являешься.