— А вы — бессердечный насильник! — сердито крикнула Лена. — Все кончено! Хотите — используйте свой последний шанс, хотите — не используйте! Мы докажем каждое ваше преступление, и вы на долгие годы попадете за решетку! Знаете, что вас там ждет? Я знаю! — Вы правда думаете, что сможете меня убедить этим глупым спектаклем? Ваши слова — пустая болтовня, не более. Лена почувствовала, как завибрировал ее телефон, взглянула на экран и улыбнулась. — Как скажете. Это ваша жизнь, вам решать. Знаете, один из моих бывших коллег уже год как в тюрьме. Вы наверняка слышали об его деле. Он брал взятки, запугивал свидетелей и сообщал преступникам о действиях полиции. Его отправили отбывать наказание во Фленсбург, чтобы он случайно не оказался в одной камере с теми, кого собственноручно туда засадил, но… в тюрьме на него все равно напали. Парень чудом выжил. Рассказать вам, что именно случилось? Телефон Лены снова завибрировал. Прочитав сообщение, она встала и направилась к двери. — Ваш дружок Рамке изъявил желание поговорить со мной. Я скоро вернусь. В коридоре она встретила Йохана, они заранее договорились, обмениваться сообщениями. — Прогресс есть? — Ни малейшего, — вздохнул Йохан. — Кажется, Рамке уверен, что у нас ничего нет. Но он очень напрягся, когда я вышел из комнаты. — А вот Любберс — ни капельки. Скорее всего, Рамке расколется первым. — Как долго мы их здесь продержим? — Всю ночь, если придется. Нам нужен результат. — Хорошо. Тогда в бой. Вернувшись в гостиную, Лена села напротив к Любберса и принялась ждать. Минут через десять тот прочистил горло и спросил: — Что дальше, госпожа старший комиссар? — Мы ждем. — И чего же, раскройте секрет. — Когда отправится первый паром. Мои люди приехали на машинах, поэтому отправлять вас на вертолете — не вариант. — В чем именно вы меня обвиняете? В том, что я хотел навестить старого друга, который здесь живет? Вы ведь не всерьез. «Ну наконец-то», — ликующе подумала Лена, но ничем не выдала своих чувств. — Когда вы в последний раз разговаривали со своим другом? — Вчера. Мы договорились о встрече. — Во сколько вы разговаривали? Ну, примерно. — Ближе к вечеру. — Если под своим другом вы подразумеваете господина Бергендорфа, то это невозможно. К тому времени он уже находился в больнице, где его искусственно ввели в кому. — Не может быть, — облизнув губы, выдавил Любберс. — Печально, конечно, что вам не сообщили о произошедшем. Мы решили не разглашать эту информацию в интересах следствия. Вы наверняка знаете, как это бывает. Лена вытащила из кармана ордер и положила на стол перед Любберсом. — Это не ваше дело, но раз уж вы так любезно спросили… Любберс взглянул на ордер и отодвинул подальше. — Вчера я позволила себе поучаствовать в вашей переписке и, чтобы не привлекать внимания, воспользовалась ником вашего друга. Ник не очень изобретательный, скажем прямо. — Это были вы? — растерянно уставился на нее Любберс. — Думаете, я шучу? Отыскать ваш чат в даркнете было не так-то сложно. — Не верю. Вы блефуете. — Поставщика-румына не существует в природе, Хайн Болен умер не своей смертью, а вы не такой белый и пушистый, каким пытаетесь казаться. Любберс не ответил. — Помните приют в Оснабрюке? А мальчика по имени Флориан Мюллер? Или вы зовете детей исключительно по номерам? Флориан, такой маленький, худенький мальчик со светлыми волосами. Не помните? Зато Флориан хорошо помнил вас и все, что вы с ним сотворили. Кстати, ваших подельников он тоже описал подробно. Настолько подробно, что господина Рамке я узнала сразу. Любберс продолжал молчать. — Знаете, труднее всего в таких делах найти первого свидетеля. Зато потом они появляются один за другим. Сейчас оперативная группа разыскивает остальных пострадавших. Это только вопрос времени, прежде чем… — Хватит нести бред! — рявкнул Любберс. — Вы же знаете, что будет, если вы сядете тюрьму, и что — если согласитесь на сделку. В первом случае вас ждет ад, во втором — относительно нормальная жизнь. Конечно, с вашей карьерой будет покончено. Вам придется переехать и начать все сначала. Будет трудно, очень трудно. Да, вы больше не сможете работать юристом, но у вас появится шанс на новую жизнь. Сколько вам лет? Чуть за пятьдесят? Скажем, вам дадут лет пятнадцать. Если вы сядете в тюрьму, то вам будет семьдесят, когда вы выйдете. Если вы, конечно, выйдете… Телефон Лены снова завибрировал. Она посмотрела на дисплей, встала и сказала: — Я оставлю вас ненадолго. — Как успехи? — спросил Йохан, протягивая Лене чашечку горячего кофе. — Так себе. У тебя? — Мне кажется, что Рамке медленно, но верно сдает позиции. Но ничего не могу обещать. — Проклятие! Завтра после встречи с адвокатами они не скажут ни слова. И я не уверена, согласится ли судья предъявить им обвинения. Два уважаемых господина с кристально честной репутацией, бла-бла-бла… — У нас в запасе несколько часов, — успокаивающе ответил Йохан. — Я попробую надавить на Рамке. Кивнув, Лена вернулась в гостиную. — Ну, что вы придумаете теперь? — спросил Любберс с видом собственного превосходства. — Снова скажете, что Рамке вот-вот запоет? Он насмешливо фыркнул. Лена выждала несколько минут, а потом сказала: — Вы когда-нибудь задумывались о том, что делаете с детьми? Вы же тоже когда-то были маленьким мальчиком. — Она заглянула Любберсу в глаза и негромко продолжила: — Вы только представьте. Большие руки блуждают по всему телу, касаются в тех местах, которые прежде трогала разве что мама, когда помогала тебе мыться… Тебе страшно, очень страшно. Страшно, что ты сделал что-то плохое, и тебя наказывают… Тебе стыдно, ты до глубины души ненавидишь себя за то, что с тобой сделали, ты не можешь спать, потому что в любой миг за тобой могут прийти и вернуть тебя в ад, который ты никогда не забудешь… Любберс дернул кадыком. Впервые за весь разговор он, похоже, почувствовал себя не в своей тарелке. — По ночам ты плачешь, пока не заболят глаза. Тебе нечем дышать, ты подбегаешь к окну, распахиваешь его настежь… Но все равно чувствуешь, что задыхаешься. Все тело болит. Ты смотришь на свои руки, и они кажутся чужими. Где-то слышится шорох — и ты в ужасе вздрагиваешь. Неужели это он? Он вернулся за тобой? Что он захочет сделать с тобой на сей раз? Так больно… Почему никто не приходит на помощь? Ты хочешь умереть, берешь нож, но он оказывается недостаточно острым. Тебя окружает непроницаемая чернота. Никто не слышит, как ты кричишь. Никто. — Лена некоторое время молча смотрела на Любберса, а потом добавила: — Такое будущее ждет вас в тюрьме, вы уж мне поверьте. Вот только вы заслужили то, что с вами сделают. Вы не будете в безопасности ни в душевой, ни в темном углу прачечной, ни даже ночью в собственной камере, потому что охранник случайно забудет ее запереть… Ваша жизнь превратится в нескончаемый кошмар… — Чего вы от меня хотите? — прошептал Любберс побелевшими губами, и Лена поняла, что он вот-вот расколется. — Я хочу, чтобы все закончилось. Здесь и сейчас. Признайтесь, если у вас осталась хоть крупица чести. Я обещаю вам сделку в обмен на дачу показаний против ваших пособников. Иначе… В тюрьме растлителю малолетних лучше сразу повеситься. И поверьте, я лично прослежу за тем, чтобы остальные заключенные узнали, кто сидит в соседней с ними камере. До суда вы не доживете. — Какие у меня гарантии? Любберс, казалось, был полностью сломлен. Его лицо стало пепельным, руки затряслись. Он невидящим взглядом уставился на сцепленные в замок пальцы. — Если вы назовете мне имена двух других участников чата, то я позвоню генеральному прокурору, и вы сможете с ним договориться. Потом дадите мне исчерпывающие показания. — Откуда мне знать, что вы меня не подставите? — из последних сил спросил Любберс. — Говорить мы будем наедине, и я не стану записывать ваши показания на диктофон. Так вы сможете от них отказаться. Ваше слово против моего. Завтра мы поедем в Киль и по всем правилам оформим сделку. После этого вас отвезут на конспиративную квартиру, где продержат до суда. Впрочем, процедура вам известна. Любберс на мгновение прикрыл глаза, потом открыл их и начал говорить: — Мартин Вольтерсхаузен, живет в Мюнстере, он председатель совета директоров компании «Машенс». Юрген Визнер, живет в Ганновере, член парламента. Лена записала его слова и встала, держа в руке телефон. — Я скоро вернусь. Две недели спустя