– Non parlamo Italiano[12], – решительно вставила Эмми. – Ah, Inglese?[13] – просияла хозяйка магазина. – Sigarette Americano, no?[14] – Да, пожалуйста, – ответил Генри. Волна черных нижних юбок колыхнулась над прилавком, когда Роза Веспи, нырнув своим крупным торсом под него, стала шарить в темных недрах. Раскрасневшаяся, с победным видом, она возникла вновь, словно Афродита из пены морской, с четырьмя пачками «Кэмела». Генри протянул пятитысячную банкноту, которую недавно поменял в отеле. Роза закудахтала над ней и стала рыться в обшарпанном выдвижном ящике, служившем кассой, словно курица, раскапывающая червяка в пыли. В конце концов, не сумев наскрести достаточно бумажек и блестящих медных монет, она бодро улыбнулась покупателям, несколько раз повторила: «Momento, signore» и скрылась за дверью позади прилавка, которая вела в семейное жилое помещение. Через открытую дверь Тиббету была хорошо видна гостиная – небольшая комната, загроможденная обшарпанной тяжеловесной мебелью красного дерева с набивкой из конского волоса и щедро украшенная пластмассовыми статуэтками шести или семи разных святых. Его внимание, однако, привлекли два других предмета. Первым была новенькая и явно дорогая радиола, неуместно засунутая под замусоленную оконную занавеску. Вторым – что-то вроде алтаря, искусно сооруженного из черного крепа и черных лавровых листьев и занимающего центральное место на каминной полке; по обоим краям мерцали две маленькие свечки, а посередине стояла черно-белая чуть выцветшая фотография исключительно красивого молодого человека с иссиня-черными волосами, дерзко взиравшего изнутри петли четок, висевших поверх портрета. Этим молодым человеком мог быть только Джулио, трагически погибший инструктор по горным лыжам, сын Розы. Генри невольно задумался: является ли эта демонстрация скорби – столь же не вяжущаяся с очевидно бодрым настроением синьоры Веспи, – не более чем благочестивой декорацией, просто символом родительского горя, или она выражает истинную, глубоко скрытую душераздирающую боль, которую семья не может позволить себе выставить на публичное обозрение. Минуты через две Роза вернулась со сдачей и тщательно закрыла за собой дверь. Генри и Эмми поблагодарили, пообещали вскоре наведаться снова и вышли из магазинного полумрака на солнечную, ослепительно сияющую деревенскую улицу. Джимми ожидал их перед входом в «Олимпию». Каро, как он им сообщил, в конце концов не устояла перед соблазном итальянских свитеров и исчезла со своими дорожными чеками в недрах одного из роскошных спортивных магазинов. – А это означает, друзья, – сказал молодой человек с мрачной серьезностью, – что у чертовой девчонки отныне и до конца пребывания не будет ни гроша, и догадайтесь, кому придется платить за все ее проклятые штучки. С этими словами он зашагал на поиски заблудшей Каро в надежде остановить шопинг; синяя вязаная шапочка нелепо подпрыгивала над его тощей фигурой. Когда они шли от подножья холма к подъемнику, Эмми сказала: – Удивительно, что Джимми тревожится о деньгах, – он должен быть богат. – Ему разрешается обменять денег не больше, чем любому из нас, – напомнил ей Генри. – Я знаю, но… – Эй, вы там! – закричал кто-то сверху. Тиббеты подняли головы и посмотрели туда, где лыжня выныривала из леса, чтобы пересечь последнее снежное поле перед подъемником. Человек энергично махал лыжной палкой, и они узнали мистера Бакфаста – узнали лишь благодаря одежде, потому что не было практически ничего общего между грузным нескладным полковником, с которым они недавно познакомились, и этой легкой фигурой, стремительно мчавшейся им навстречу с изяществом стрижа в полете. Это был совершенно неожиданный Бакфаст – полковник, который не просто напоминал, а действительно превратился в птицу. Наблюдая за ним, Тиббеты понимали причину его лыжного фанатизма. Каждый год на несколько коротких недель полковник попадал в свою стихию: освобождался от повседневной рутины, от жены, окружения, собственных ограничивающих жизненных правил… Грациозная фигура, взметнув гигантский снежный веер, сделала вираж, остановилась возле них и сразу стала узнаваемой: сверхэнергичный, дородный, оперирующий штампами мужчина средних лет. Стряхивая снег с лыж, он тут же принялся отпускать прискорбно предсказуемые шутки. Все вместе они отправились к подъемнику, чтобы не опоздать на ленч. Роджер, похоже, с утреннего катания вернулся рано, потому что, войдя в холл, компания увидела его сидящим в баре и болтающим с Фрицем Хозером, единственным, кроме него, посетителем. Когда остальные разбрелись по своим комнатам, Генри заметил, что Каро подошла к открытой двери бара и остановилась как будто в нерешительности – войти или не стоит. К тому времени, когда все спустились в бар, Хозер исчез. Каро и Роджер сидели у стойки и пили чинзано, а Книпферы устроились в углу с большими бокалами пива. Ни Мария Пиа, ни Франко видно не было – они уехали рано утром, прихватив сухой паек, – но дети затеяли какую-то шумную и сложную игру посреди комнаты отдыха. Фройляйн Герда сидела тут же, невозмутимо читая книгу и лишь через определенные промежутки времени отрывая от нее взгляд, чтобы сказать: «Ганси… Лотти…» – бесстрастно, но так непререкаемо, что по крайней мере на полминуты после этого наступала тишина. Во время ленча полковник предложил Роджеру покататься вместе: судя по всему, в нынешнем приступе дружелюбия ему хотелось загладить вину за свои язвительные замечания по поводу третьего, сложного маршрута. Молодой человек согласился, и они вдвоем отправились в лыжный сарай, обсуждая преимущества всевозможных лыжных мазей для нынешних условий. Когда они вернулись, Генри отметил, что у обоих в карманах – маленькие коробочки с воском разных цветов и, прежде чем отправиться на трассу, оба долго и усердно натирали скользящие поверхности своих лыж. Миссис Бакфаст объявила, что положительно не собирается еще три часа провести в обществе Книпферов. – Они ничего не делают, – шепотом поведала она Тиббету. – Только едят. Отвратительно. Мистер Хозер довольно приятный человек, но ему пришлось отправиться в Кьюзу по делам. Так что я полежу немного, а потом на подъемнике спущусь в деревню выпить чаю. Эмми отправилась на канатной дороге в Санта-Кьяру на занятия своей группы, а Генри, Джимми, Каро и фройляйн Книпфер остались на террасе; их лыжи стояли рядком у стены в ожидании прибытия Пьетро и начала первого урока. Точно в половине третьего они увидели инструктора в великолепном красном анораке, вышедшего из-за поворота тропы, ведущей от подъемника. Для инструкторов по горнолыжному спорту это традиция – быть красавцами. Но Пьетро был выдающимся красавцем даже среди инструкторов: высок ростом и строен, с идеальными классическими чертами лица, с загорелой кожей цвета ореха, с глазами темно-синими, как сапфиры; когда он улыбался – а улыбался он часто, – белоснежные зубы сверкали. Генри сразу отметил его фамильное сходство с несчастным Джулио, но если у последнего волосы были черными, то у Пьетро – светлыми, как у боттичеллиевского ангела. Сейчас, на солнце, они блестели и отливали золотом. – Добрый день, – заговорило это видение на недурном, кстати, английском. – Я – Пьетро, ваш инструктор. Не откажите в любезности дать мне свои карточки, чтобы я мог выучить ваши имена. Так начался первый урок. Для начала Пьетро заставил их трудолюбиво подниматься на небольшую возвышенность лесенкой, горизонтально впечатывая одну лыжу все выше и выше и приставляя к ней другую, пока у всех не заболели икроножные мышцы. Потом он показал, как сохранять равновесие на лыжах, как сгибать колени и бросать вес тела вперед. А после этого предложил, следуя за ним, спуститься по невысокому пологому склону. Один за другим новички трогались, набирали скорость, яростно молотили палками по воздуху и… садились на снег – все, кроме Джимми, который сохранил вертикальное положение не столько благодаря естественным способностям, сколько благодаря исключительной врожденной осторожности, не позволявшей ему разгоняться сверх меры. Этим он отличался от Каро, которая бросилась вперед безоглядно и секунды три на большой скорости держала хорошую стойку, прежде чем отважно рухнуть головой вперед. Фройляйн Книпфер, которая к тому времени уже целую неделю брала уроки катания, представляла собой комок нервов и ненавидела каждую минуту этого занятия. – Смелее, фройляйн! Быстрее! Быстрее! – подбадривал ее Пьетро по-немецки. Бедняжка всаживала палки в снег в отчаянной попытке оттолкнуться и увеличить скорость, но тут же падала. Генри начинал сочувствовать Пьетро, чье терпение, казалось, было на исходе. Никто из его учеников не демонстрировал никаких успехов, но, в конце концов, это ведь первое занятие, подумал Тиббет. Ему уже сейчас было ясно, что к завтрашнему дню они обойдут фройляйн просто потому, что бедняжка панически боялась даже попробовать научиться. Еще после нескольких попыток стало очевидно, что Каро с ее бесшабашной удалью станет звездой их класса. – Браво, мисс Каро! – крикнул Пьетро, когда девушка на гораздо большей скорости, чем остальные, преодолела спуск и, попытавшись сделать разворот внизу, кувыркнулась в снег. – Немного терпения, мисс Каро. Этому мы будем учиться завтра. Пьетро явно был в восторге. Джимми оставался воплощением осторожности. – Вам нужно добавить немного смелости, мистер Джимми, – посоветовал инструктор, чем привел молодого человека в ярость. – Меня и близко нельзя сравнивать с этой девчонкой Книпфер, – сердито прошептал он в ухо Генри. Джимми был совершенно уверен, что ничего сложного в катании на горных лыжах нет, что для этого требуется лишь желание, остальное с легкостью приложится. Но пока не получалось. – Согните колени! – кричал ему Пьетро. – Наклонитесь вперед, мистер Джимми… Нет, нет, нет, не откидывайтесь назад… – Я научусь, даже если это убьет меня, – заметил молодой человек, выныривая из сугроба, в который только что воткнулся головой. Он был похож на снеговика. Джимми упорно практиковался в спуске, между тем как остальные уже осваивали повороты. Генри оказался твердым середнячком. – Чуть-чуть больше corragio,[15] чуть-чуть больше сосредоточенность – и мы сделаем из вас вполне приличный лыжник, мистер Генри, – сказал Пьетро, оценивая возможности ученика, как догадался Генри, выше, чем они того заслуживали. И все снова поднялись на невысокую насыпь, чтобы совершить очередную попытку. Итак, в первый день катания случилось чудо, уже ставшее обыкновенным явлением. Обладатели трех пар ног (увы, включить фройляйн Книпфер в их компанию было невозможно), которые в начале урока не сомневались, что никогда, никогда эти огромные неповоротливые дощечки не станут ничем иным, кроме как острыми и скользкими ловушками, к четырем часам научились воспринимать и использовать свои лыжи как практичное и восхитительное продолжение собственных ступней; каждый из новичков испытал, пусть всего мгновение, скромный триумф гладкого, стремительного безмолвного скольжения вниз. По окончании урока все в приподнятом настроении вернулись в отель, уже чувствуя себя опытными горнолыжниками. – Я, – объявила Каро, набив рот булочкой с кремом, – безумно влюбилась в Пьетро. – Не будь такой предсказуемой. Тебе это не идет, – ехидно откликнулся Джимми. – Это очень провинциально – влюбиться в своего лыжного инструктора. И кроме того, думаю, он слишком самодоволен. Девушка тут же приняла воинственную позицию. – Почему тебе непременно нужно высмеять любого, кто мне нравится? – горячо воскликнула она. – Ты тоже был бы самодовольным, если бы был столь же красив, как он, так же божественно катался на лыжах и… – Она вдруг оборвала себя на полуслове и совсем другим тоном спросила: – А где Роджер? – Поехал кататься с полковником Бакфастом, – ответил Генри. – Полагаю, они скоро вернутся. – Полковник уже вернулся, – сказала Каро, вставая и подходя к окну. Полковник с лыжами на плече направлялся к лыжному сараю позади отеля. – Ой, ради бога, Каро, не впадай в панику, – легкомысленно заметил Джимми. – Роджер умеет позаботиться о себе. Ничего не ответив, девушка продолжала стоять у окна, наблюдая за тем, как силуэт полковника растворяется в сумерках. Спустя несколько секунд появились Эмми и миссис Бакфаст, вместе приехавшие на подъемнике. – Чудесно! Чудесно! – сказала Эмми, плюхаясь на стул. Щеки у нее разрумянились, в коротких черных волосах блестели еще не растаявшие снежинки. – Дорогой, оказалось, я катаюсь немного лучше, чем думала. Завтра меня переводят в группу третьей ступени. Мы дважды спустились по первому маршруту, и во второй раз я упала только однажды. А как твои дела? – Я упал двадцать пять раз, – ответил Генри с оттенком гордости. – Я считал. – Черт, а я забыл сосчитать, – сказал Джимми. – Но все равно уверен, что мой результат лучше. – А Каро – вундеркинд в нашем классе, – сообщил Генри. – Она будет по-настоящему хорошей лыжницей. – И представьте себе, – добавил Джимми, – она влюбилась в… – Не говорите, дайте сама догадаюсь… в вашего инструктора! – Эмми рассмеялась. – Каро, как вы могли! Девушка отвернулась от окна. – Лучше бы вам всем заткнуться, – сказала она, стремительно направилась к двери и почти врезалась в полковника Бакфаста. Ко всеобщему удивлению, Каро схватила его за руку и воскликнула: – Полковник Бакфаст, где Роджер? – Молодой Стейнз? Неплохой лыжник. Совсем неплохой. В былые времена я взял бы его в команду – ну, после небольшой тренировки, конечно. Одержим скоростью, разумеется, как все молодые. В конце мы предприняли попытку съехать по третьему маршруту… не совсем удачно, но съехали. – Но где же он? – не унималась Каро. – Я могу сказать вам, где он, – вставила Эмми. – Пьет чай в «Олимпии». – Один? – спросила девушка чуточку чрезмерно громко. Эмми бросила взгляд на мужа и ответила: – Нет. С Фрицем Хозером. Должно быть, встретились в деревне. Стоя в очереди на подъемник, я видела, как они вместе вошли в бар. – Ну вот видишь, дурочка, – сказал Джимми. – Твой бесценный дружок цел и невредим, хотя и в сомнительной компании. Каро заметно побледнела, но сумела выдавить улыбку. – Простите. Пойду, пожалуй, приму ванну. И она взбежала по лестнице. – Ну и девица, – заметила миссис Бакфаст. – Надеюсь, она не израсходует всю горячую воду.