Гуров продолжал задавать вопросы, а сам думал о том, почему покушение должно было совершиться именно на Дубова. Если уж кого и убирать, то полковника из МВД, который тут что-то раскопал. С ним информация и умрет. А смысл убивать курсанта-стажера? Только тогда есть смысл, если Дубов узнал что-то или вот-вот узнает что-то важное, опасное для заказчика. Но стажеру ничего важного не доверяют. Он знает то, что знает каждый офицер в управлении. С Моревой он давно не работает и не общался с ней уже больше месяца. Значит, причина в том, что он неосторожно мог поинтересоваться либо подставами оперативников с наркотиками, либо истиной причиной увольнения и попытки самоубийства Светланы. И не просто поинтересоваться. Кто-то заподозрил, что Петя узнал нечто важное, и решил не дать курсанту эту тайну разгласить. Документ? Тот самый лист, который Дубов нашел в кабинете? Лев достал телефон и вызвал «Скорую помощь», а затем связался с оперативным дежурным по управлению, сообщив о происшествии, ранении киллера и необходимости взять его под охрану с пресечением всех возможных контактов. – Петя, что за документ ты нашел? – спросил он наконец Дубова, когда «Скорая» увезла раненого киллера в сопровождении омоновца. – Да вот. – Курсант вытащил из кармана свернутый вчетверо лист бумаги. – Объяснения задержанного с наркотиками гражданина. Наверное, выпал из папки, когда их поспешно убирали из сейфа кого-то из оперативников. Их там двое в кабинете сидят, у кого именно выпал, я не знаю. – Слушай, Петя, а почему они с такой поспешностью эти незарегистрированные материалы из кабинета стали выносить? Лежали они у кого-то из них в сейфе и горя не знали, а тут такая спешка. Может, из-за тебя? Ты проявил интерес или проговорился каким-то образом? – Да вы что, Лев Иванович! – Дубов так горячо запротестовал, что даже руку к груди прижал. – Я же все понимаю, не мог я себя выдать, да и не разговаривал ни с кем на эти темы. – Петя, вспоминай! – почти приказал Гуров. – Это очень важно. Если не ты прокололся, значит… Значит, проговорился кто-то из оперов. Или Чикунов, или Юрасов. – Думаю, что Чикунов, – после долгого молчания заявил курсант и виновато опустил голову. – Два дня назад я видел, как он выходил из кабинета Половца… – Половец его начальник, – напомнил Гуров. – И в том, что оперативник выходил из кабинета начальника уголовного розыска, нет ничего необычного. Он вообще-то обязан туда ходить ежедневно, как минимум на планерки. – Да я понимаю, Лев Иванович, – нетерпеливо отмахнулся Дубов. – Я не о том хотел сказать. Просто тогда не придал значения, а сейчас, после ваших слов, вдруг понял. Он, когда вышел, сразу увидел меня и как-то смутился или растерялся, так точнее будет. Знаете, человек не ожидал увидеть другого и сделал нелепую попытку вроде как назад в кабинет вернуться, потом понял, что это глупо, все же вышел и прошел, не поздоровавшись. Хотя до этого мы здоровались. Я имею в виду, что до того, как мы с вами их с поличным взяли с наркотиками и жертвой. Я только сейчас подумал, что Чикунов выглядел как человек, который с Половцем только что говорил обо мне. И как раз о том, что его делишки с подброшенными наркотиками всплыли. – Но это же глупо, Петя, – покачал головой Гуров. – Следы надо срочно заметать, ну, так они это и стали делать, незарегистрированные дела стали уничтожать и прятать. Но тебя зачем убивать. Вроде как поздновато уже. – А может, они вас хотели припугнуть таким образом? – предположил Дубов. – Ясно, что я вам помогаю по этому делу. Ясно, что вы уже знаете все, что знаю и я. Вас они не рискнут убивать, вы полковник из центрального аппарата МВД. Тут такой шум будет – чертям тошно станет! – Может, ты и прав, – задумался Лев. – Запугать меня сложно, все, кто со мной знаком, поняли бы бестолковость такого занятия, но эти ребята меня не знают, может, и не слышали обо мне или не удосужились разузнать кое-что. Я ведь бывал у вас здесь, только давно, знал отца Светланы. Но ни Половец, ни Семанов в управлении тогда еще не работали. Есть в их поведении какая-то самоуспокоенность, чувство безнаказанности. Они слишком уверовали в собственную недосягаемость для закона, для правосудия. Могли и зарваться, заиграться. Человек, когда он становится слишком самоуверенным, склонен не замечать многих сложностей и преград. Ему уже кажется, что все стены перед ним должны падать сами собой. – И что теперь делать? А вы еще и этого Леху Тульского им отдали, его ведь к нам в управление переведут потом из больницы. В изолятор. И тот, кто его нанял, увидит и меня, целого и невредимого. Ясно же, что афера не удалась и все вскрылось. Что дальше? А если они в панику кинутся? – Если бы да кабы, – усмехнулся Лев. – Они затаиться должны и крепко подумать, они должны сделать свой ход. Но я рассчитываю, что они опять сделают что-то поспешное и снова выдадут себя, снова совершат ошибку. Нам очень нужна их очередная ошибка, чтобы точно установить, кто заказчик покушения на тебя, кто тут заправляет и кто его помощники. Понял? – Так точно, – без особого энтузиазма отозвался Дубов, понимая, куда клонит полковник. – Вот и отлично. Нам тебя придется временно вывести из игры и спрятать в надежном месте. Вторая попытка может у них получиться лучше, чем первая. Тебе просто повезло, что они наняли обычного уголовника, «гладиатора», который задолжал авторитету и должен выполнить его любое поручение. Настоящего киллера я бы не остановил. Я бы его просто не заметил, а ты бы лежал уже с пулей в голове. Глава 8 Этот дом трудно было назвать особняком. Просто двухэтажный дом из красного кирпича с мансардой. Такого же красного кирпича забор поднимался на высоту больше двух метров, скрывая от посторонних взглядов все происходящее во дворе. Гуров шел вдоль забора и прислушивался. Но в доме и около него было тихо. Может быть, там никого и нет, а может, Мирон любит тишину и покой. Ведь Синицын говорил, что вор давненько уже отошел от дел. Но, судя по тому, что он ввязался в покушение на сотрудника полиции, совсем от дел так и не отошел. Мирона Гуров не знал, по крайней мере, вспомнить кличку не смог. Звонок Крячко тоже ничего не дал. Старый друг Мирона не помнил. Гуров остановился перед черными коваными воротами и нажал кнопку звонка на кирпичном столбе слева. Через минуту за воротами послышались быстрые шаги. Калитка в створке ворот открылась, и в проеме появился крепкий парень с низким лбом и лопатообразными кистями рук. Понять, что этот привратник является охранником криминального авторитета, было несложно, тем более учитывая лагерную наколку на руке. Рубашка навыпуск обтягивала брюшко. Пистолет под ремнем не выпирал и не просматривался. Уже лучше, подумал Лев. – Че надо? – лениво осведомился детина, осмотрев визитера сверху донизу. Мужчина в костюме – видимо, это все, что он смог понять из сделанного осмотра. – Я к Мирону, – заявил сыщик. – Он дома? – Че хотел? – так же лениво спросил парень. – Мирон никого не ждет. Он бы мне сказал. – А он не знал, что я приду. Но очень Мирон захочет со мной поговорить. Скажи, что пришел полковник Гуров. – Сыщик кивнул в сторону двора: – И пропустил бы ты меня внутрь, а то держишь, как мальчика, у порога. Я ведь могу и по-плохому прийти. С шумом. – Не понял, – нахмурился охранник. – Ты из полиции, что ли? – Из полиции, – сквозь зубы процедил Лев. – Из Москвы. Стоять будем? – Заходи, – буркнул детина и посторонился, пропуская гостя за калитку. Он высунул голову на улицу и осмотрелся по сторонам. Гуров прохаживался по большой каминной зале на первом этаже, ожидая, пока охранник доложит хозяину о госте. Нельзя сказать, что обстановка в доме была бедная. Дорогой диван перед камином, ковер на полу, стеклянный столик. Да и сам камин внушал уважение своим дизайном и материалом. Кажется, это настоящий мрамор, а не мраморная крошка. И стены в комнате были отделаны дорогими панелями, но все равно не отпускало впечатление какой-то неухоженности, запустения, тоски. Сверху послышались быстрые шаги охранника, а следом шаркающие звуки. Кто-то спускался по лестнице, едва поднимая ноги. Гуров думал увидеть человека в банном халате, ночном колпаке и больших тапках. Наверное, из «Скупого рыцаря» видение. Помнится, после этого произведения у Гурова примерно такие же ощущения внутри остались: тоска, запустение, пыль, паутина и дохлый сверчок в углу. Здесь пыли и паутины не было, но ощущения присутствовали именно такие. С лестницы следом за охранником спустился старик в спортивном костюме, который висел на нем как на вешалке. Мягкие замшевые ботинки на ногах были легкими, но и в этой обуви человек шел, шаркая подошвами по ступеням. Сколько же ему лет, подумал сыщик, всматриваясь в лицо уголовного авторитета. Старик подошел и остановился в паре шагов от гостя. Он посмотрел внимательно в лицо и тихо сказал с каким-то удовлетворением: – Гуров. И правда. Изменился, начальник, а глаза все те же. – Ты меня знаешь, Миронов? – удивился сыщик. – Где это мы с тобой встречались? Ну-ка, напомни. – А зачем поминать то, что было? – невесело усмехнулся старик. – Было и было. Ты был молодой, я был молодой. Ты честное слово дал и сдержал его. В Москве это было. Начальство на тебя, помнится, сильно зуб точило, что ты нашему брату слово даешь и держать пытаешься. А ты вон каким оказался. Удивил меня тогда, только я такой же молодой был, как и ты. Забыл быстро, а слышал про тебя, среди блатных с уважением о тебе отзывались. Не думал, что судьба сведет нас снова, я вроде и от дел-то отошел, тихо свой век доживаю. Что тебя привело, начальник? Теперь Гуров вспомнил. Вспомнил свои первые дела, свои лейтенантские погоны и первые годы работы в МУРе. Да, он тогда старался быть принципиальным и доставлял начальству немало хлопот. Уже тогда Лев всем доказывал, что быть порядочным можно только во всем, а не выборочно в каких-то ситуациях. И не важно, по отношению к законопослушному гражданину или к уголовнику. И слова лучше не давать, если не сможешь сдержать его. А если дал его уголовнику, преступнику, то держать это слово все равно нужно и не искать оправданий, что давал его негодяю. Собственно, за все время работы в уголовном розыске мнение на этот счет у Гурова не изменилось. – Поговорить надо, Миронов. Есть много к тебе вопросов. А чем закончится разговор, я не знаю. – А ничем особенным он не закончится, – как-то странно дернул плечом Мирон. – Если ты решил мне дело пришить, то не успеешь, начальник. Твои дела по году расследуются, да суд потом еще несколько месяцев идет, пока все тома перечитают и всех заслушают. А мне жить осталось меньше чем полгода. Рак у меня, Гуров. Меня уже напугать чем-то трудно. Я тебя уважаю, поэтому поговорю с тобой. Садись. Лев уселся на диван, Миронов расположился в кресле, закинув ногу на ногу. Колени у него под спортивными штанами проступали острые, как у дистрофика. А ведь они почти ровесники, подумал Гуров, а он его мысленно стариком назвал. – Леха Тульский твой кадр? – спросил он. – Не, не мой. Он сам по себе. – Я Леху вчера взял с поличным во время нападения на сотрудника полиции, – стал рассказывать Лев. – Пришлось ему колоться, хоть и упирался. Но выхода у него другого не было. Он сказал, что через тебя заказ получил на человека, которого он пытался убить. – Не сумел, значит, – покачал головой вор. – Я всегда говорил, что каждый должен своим делом заниматься. Леха все просил дать ему подзаработать, а заказчик настоящего киллера не потянул бы. Дорого это. – Кто заказчик, Мирон? – Ты, начальник, сначала мне вот что скажи, – вместо ответа попросил уголовник. – Какой твой тут интерес, раз ты из Москвы? Ты мне ваш расклад расскажи: кто за кого, кто в законе, кто крышует. У вас же теперь, как и у нас, стало. Когда-то не западло было с ментами потягаться. Кичились мы тем, что «в сознанку» не ходили, что хитрее оказывались, что сроки себе меньше наматывали. Все по-честному было. А сейчас кто свой, кто чужой – поди разберись. Ты за кого, начальник? – А я, Миронов, как и раньше, стою за закон и порядок. Есть государство, и я у него на службе. Моя работа заключается в том, чтобы ловить и отдавать под суд тех, кто нарушает законы. И мне не важно, кто преступник: то ли он из вашей братии, то ли он погоны полицейского носит. Пока носит. Они с погонами преступники, просто это не сразу видно. А сюда из Москвы я приехал в командировку по делам очень простым, проверку небольшую устроить. Как дела ведутся, как сроки соблюдаются, ну, и все в таком духе. А когда приехал, то столкнулся с такими вещами, что пришлось засучить рукава и разбираться. Страшные тут дела творятся, Мирон. – Ну да, – кивнул Миронов. – Ну, так вот эти и заказали твоего парня. Которые с погонами. Своими их для тебя называть не буду, но из ваших они. Удивился? – Нет, не удивился. Я много чего успел тут узнать. – Ты знаешь, начальник, – устало заговорил вор, – я ведь всю жизнь с вами враждовал, потому что хотел жить по-своему, а это вам не нравилось. Каждый за свое дрался. Только вот когда я с такими, как ты, сталкивался, я уважал даже ментов. Когда человек не за зарплату работает, а за совесть, когда это его вера, религия, то я уважаю. А тех, кто лямку тянет, кто на часы посматривает, кто бесится, что нас много и ему пораньше домой уйти нельзя, те погань. И тех, кто «гнилые», тоже не уважаю. Он же, падла, мундир надел, а сам похлеще нашего ворует. Я не подряжался за государство стоять, но если пришлось бы шпиона встретить, я первый бы ему перо под ребрышко сунул или вам бы мигнул. Потому как родина, своя страна. Это наши с вами дела, и они никого не касаются, а вот когда продают свою родину, свою веру, свою работу, тут я сам готов горло перегрызть. – Слушай, Мирон, – насторожился Гуров, присматриваясь к вору. – А ты чего так разнервничался? Тебе-то что до наших гнилых полицейских? Миронов поднял глаза на сыщика, о чем-то напряженно размышляя. На что он пытается решиться, подумал Лев. Сказать правду или нет? Серьезное решение для вора – пойти на откровение с сотрудником уголовного розыска. Миронов потер руками лицо, как будто стирал с него прошлое, свои сомнения. Наконец отнял руки от лица и заговорил твердым голосом: – Какое дело, говоришь? Да никакого уже. Раньше ненавидел, порвать был готов, а сейчас мне все равно. Вам с ними жить, вы и решайте. А я отжил свое. Хочешь, я тебе всех сдам? Всех в этом городе, а ты мне дай честное слово, что поможешь в одном деле. – Даже за такую услугу от тебя я не могу дать честного слова, что выполню то, чего не знаю. А вдруг ты мне предложишь долг свой нарушить, закон? – Не предложу. Ты – Гуров, тебе пустого не предложу. Нет тут криминала, начальник, это личное. И просить хочу за душу безгрешную. – Говори, а потом решим, – покачал головой Лев. – Не оставь дочку мою. Я тебе напишу, где она и как. Помоги ей, начальник! Век буду богу молиться. С того света буду молить. – Дочь? – Гуров ошарашенно взглянул на Миронова. – Ну, удивил! Как же ты так с вашими воровскими понятиями и законами вольно обошелся. Может, и жена есть? – Нет у меня ни жены, ни семьи, – горько отозвался Миронов. – Вор я! А вот дочь есть. Любил я одну женщину, сильно любил. Может, единственный раз в жизни по-настоящему. Все готов был ради нее бросить! – А почему не бросил? – Не смог. Сел я тогда, надолго сел. А она, когда узнала, кто я на самом деле, все бросила и уехала. Беременная уехала, я это узнал. Потом долго искал ее. Нашел недавно, почти через двадцать лет. Я дам адресок, начальник, съезди, узнай, как они там. Если чем помочь надо, ты помоги, а? – Обещаю, – кивнул Лев. – Только если дочь не знает о том, кем ты был, я думаю, ей и не надо рассказывать. Ты-то хоть понимаешь, что ей нечем гордиться? Или ты мечтал, чтобы она пошла по твоим стопам, воровайкой стала известной, по колониям полжизни прошлялась? Этого хочешь? – Нет, – помотал головой Миронов. – Ни моей судьбы я ей не хочу, ни судьбы матери, которая скрывает от дочери имя ее настоящего отца. – Ладно, Миронов, я не буду терзать тебе душу, не полезу в нее со своими понятиями. Твоя жизнь, твои ошибки. Я не священник и не врач. Я опер, и моя работа в другом заключается. Другие язвы общества лечить. – Презираешь? – усмехнулся Мирон. – Ты бы удивился, если бы я сказал «нет», – ответил Гуров. – Мне никогда не понять, зачем люди сами, своими руками гробят свою жизнь ради дешевых иллюзий. Жить за счет других, обворовывая ближнего своего, не позволит ни одно государство и ни одно общество. На что все вы надеетесь? Или это для вас просто игра с адреналином? Поймают – не поймают. И когда поймают. А до того времени я король жизни? Знаешь, Мирон, щадя твое самолюбие, я не стану говорить, что медики давно узнали, что склонность к воровству – это болезнь. Поэтому не презираю. Все, я был честен с тобой. – Я знаю. Раз приехал язвы лечить, то лечи! Я тебе сдам кое-кого в этом городе. Тех, кто устроил тут такой беспредел, что ни в одной колонии не снилось, где администрация вожжи опустила. Здесь, в Усть-Владимирове, Гуров, чистый «Владимирский централ» устроили. Владимировский, так уж точнее. Только «паханы» здесь в погонах. «Блатные» работают на «уголовку», «уголовка» творит беспредел и использует для этого «блатных», держат их на жестком «кукане» и их руками творят все, что хотят. Вы там, в Москве, упустили этот городок из внимания, а он ссучился на корню. Я когда-то пытался сам его в руки заграбастать… – Знаю, у вас была маленькая война со Слоном, так? А потом Слона-Савичева нашли в лесополосе. Он проиграл, но и ты тоже. – Не в Слоне дело. Это все пыль. Я почему Лехе Тульскому этот заказ отдал? Думал, перегрызитесь вы там все, поубивайте друг друга, раз что-то не поделили. А еще потому, что прижали они меня сильно. Одно успокоение, что жить в этом дерьме мне уже недолго. Это у нас общак, это мы с каждого с доходов бабки собираем в общий котел, чтобы своим помогать. А эти твои… они ведь все себе на карман норовят. И Мирон стал рассказывать, как лет восемь назад появились в городе Семанов и Половец, как пошли они вверх по служебной лестнице. Что начальник УВД рохля, который норовит «и нашим, и вашим». Но Семанов ему отчеты красивые делает для Москвы, и никого не трогают. Рассказал, что и невинных сажают, и шантаж процветает, что в городе существует свой внутренний криминальный налог, который платят все предприниматели. Что крупный бизнес отсюда ушел, а областное правительство получает отсюда хорошие откаты и красивые отчеты по экономическим и социальным вопросам и не лезет в это болото.