“Куда ехать?” повторил Чичиков. “Постой, я тебе сейчас скажу”. Тут он привстал и оглянулся назад: дом барской был еще виден весь, на крыльце стоял Собакевич и, как казалось, приглядывался, куда гость поедет. “Подлец, до сих пор еще стоит!” сказал Чичиков сам в себе и велел Селифану отъехать несколько подальше. Когда Селифан немного отъехал, Чичиков опять приподнялся поглядеть: от дома барского видна была одна только крыша да трубы. “Послушай-ка, Селифан!” сказал он: “поезжай-ка теперь к Плюшкину!” “Куды ж к нему поворотить — направо или налево?” спросил Селифан. “Будто не знаешь дороги?” “Нет, барин, не знаю. В такой деревне еще никогда не был”, сказал Селифан. “Да ведь это не деревня; это помещик… Ведь ты к нему знаешь дорогу!” “Как милости вашей будет завгодно”, говорил Селифан. “Я бы то есть с большою охотою готов, как бы был с ним в знакомстве… да лих беда, что его милость-то совсем не видел”. Чичиков вспомнил, что Селифан точно не мог знать дороги. Да и ему самому тоже Собакевич не объявил ее. Поглядевши вокруг, он заметил мужика, который где-то попал претолстое бревно и тащил его на плече к себе в избу. “Послушай-ка, борода!” сказал Чичиков, когда [он] мужик приблизился к нему и снял свою коричневую шляпу с таким перехватом на середине, как на песочных часах: “скажи-ка, куда дорога к Плюшкину?” Мужик, казалось, очень затруднился таким вопросом. “Что, не знаешь?” “Нет, барин, не знаю”. “Как не знаешь: тот-то, что скуп”. “А! заплатанной… заплатанной!..” вскрикнул мужик. Было [к нему] им произнесено и существительное к слову заплатанной, да только оно такого рода, которое разве только одному-то русскому мужику позволяется произносить, в светском же разговоре вовсе не употребительно. [Впрочем все] Известно, что русской народ охотник давать свои имена и прозвища, совершенно противоположные тем, которые дает при крещении поп. Они бывают очень метки и удачны, но в светском разговоре вовсе неупотребительны. ~ А сами носящие эти фамилии даже производят их теперь чуть не от Рюрика, между тем как может быть их же крепостной человек им прислужился в этом. Так всё на свете наконец облагораживается! “Этот-то звестно где живет”, говорил мужик: “только вашей милости нужно будет маленько поворотить назад и проехать мимо господских покоев”. “А нельзя ли так, чтобы не мимо [барских] господских покоев?” “Есть, пожалуй, другая дорога, немного будет повыше, только всё господских-то покоев будет немного видно”. “Ну, нечего делать. Возьми-ка ту дорогу, которая повыше”, сказал Чичиков Селифану: “и поезжай пошибче”. Селифан не заставил себе повторять в другой раз этого приказания и, поворотивши назад, припустил лошадей во всю прыть. Дом точно был несколько виден. Он даже заметил, что Собакевич всё еще стоял на крыльце и, казалось, очень внимательно старался рассмотреть его бричку. Чичиков опять вспомнил о том, что дал по три с полтиною за душу, и внутренне потешил Собакевича мерзавцем. Показавшаяся скоро деревня Плюшкина рассеяла его досаду. Изб было столько и т. д. как в тексте. б. После слов: Как бы не так [далее как вар. а] лямку на свете. О [служил, служил этот подлец-то, служил]. Служил, служил мерзавец в казенной палате, это видно. Я думаю, даже не был ли и в таможне. Шутка ли [далее как вар. а] никогда не был”, сказал Селифан. Барин сказал кучеру, что он дурак, что это помещик, а не деревня, а дорогу он должен знать. Но скоро вспомнил сам, что Селифану [нельзя было знать] точно, неоткуда было проведать. Он выглядывал, не попадется ли где мужик ~ прислужился в этом. Так все на свете [далее как вар. а] Возьми-ка ту дорогу, что повыше”, сказал Чичиков [далее как вар. а] рассеяла его досаду. ] <ГЛАВА VI> Прежде, в лета моей юности, мне было очень весело подъезжать в первый раз к незнакомой деревне. Кучу нового и чудес архитектурных видел я во всяком уездном городе: и казенный каменный дом [и], торчавший среди низеньких одноэтажных домиков обывателей и мещан, и правильно круглый купол выбеленной каменной церкви, и рынок, и гостинный двор, и уездный франт, и поп, и странная колымага, гремящая по улицам, — всё привлекало мое свежее внимание, и я, высунувши нос из своей походной телеги, глядел и замечал всё: и античный покрой сертука, весьма необыкновенного, до[Далее начато: чепца] изюма и мыла, который[Далее начато: продают купеческие приказчики в длинных сертуках] был выставлен в дверях овощенных лавок. Когда я подъезжал к какой-нибудь <деревне?> незнакомого помещика, я смотрел любопытно на выказывающие<ся> ветряные мельницы, [В подлиннике: мельницу] деревянную узкую, высокую или широкую разъехавшуюся[Далее начато: на все <стороны?>] почерневшую церковь. Я видел мелькавшие сквозь деревья трубы и крышу помещичья дома, и я[Далее начато: старался] с нетерпением ожидал, чтобы он показался весь, чтобы рассмотреть его, впрочем, пошлую наружность. [впрочем пошлую архитектуру] Я старался угадать по нем и по всём имении, кто таков помещик и толст ли он, и сыновья ли у него или дочери, и сколько их, и черноглазы ли они, и весельчак ли он сам, или сурьезен, глядит в окно и читает один календарь. Теперь равнодушно подъезжаю к всякой незнакомой деревне и пошло гляжу на ее пошлую жизнь, и не смешно мне, и куча того, что возбудило и смех и замечательность когда-то, теперь скользит мимо. О моя юность! о моя свежесть! Деревня Плюшкина, помещика, к которому ехал друг наш, была что-то похоже на запачканный стирок или тряпку, которою [сначала] прежде вытирали пол в комнатах, потом вышвырнули ее на кухню. Там повар сначала ею вытирал сковородки, потом свои сапоги; кидали ее в один угол, в другой и потом уже вышвырнули на улицу. [“Прежде, в лета ~ на улицу” вписано карандашом. ] [Изб было столько, что не перечесть. Они были такие старье и ветхость, что можно было дивиться, как [они] не попали в тот музей древностей, который еще не так давно продавался в Петербурге с публичного торга, вместе с вещами, принадлежавшими Петру Первому, на которые однако ж покупатели глядели сомнительно. ] Крыши на них просвечивали, как решето, и воробьи пролетали[воробьи летали] их напролет; впрочем, дыры были такой величины, что, кажется, [что даже] и вороны могли пробраться. Кажется, сами хозяева разобрали с них драницы на разные свои потребности, рассуждая и весьма справедливо, что в дождь избы не кроют, а в вёдро и сама не каплет. Притом нечего в ней и бабиться, [весьма справедливо, что и без крыши в избе можно так же заснуть, забравшись на полати, а днем не бабиться же весь день [в избе] в ней] когда есть простор и в кабаке, [и] на большой дороге, [Далее было: и на улице и] словом, где хочешь. Окна в избенках были, как водится, без стекол, иные из них были заткнуты тряпкою или зипуном. Балкончики под крышами, с перилами и резными украшениями, неизвестно для какой причины делающиеся в русских избах, были тоже в живописном разрушении. Огромный ряд скирд сена и хлеба стоял в стороне. По виду он казался очень лежалым, потому что цветом был похож больше на старый кирпич, [больше на навоз] чем на сено, и на верхушках их росла всякая дрянь. Сено и хлеб были, без сомнения, господские, [потому что] у мужиков они бы не залежались так долго. Скоро и господской дом выглянул каким-то сутуловатым инвалидом с мезонином и высокою крышею. Одна труба уже развалилась. [Далее начато: Щекатурка] Дождь и время[Далее начато: оббили щекату<рку>] отвалили во многих местах с стен щекатурку и произвели на них множество больших пятен, из которых одно было несколько похоже на Европу;[похоже на карту] кое-где торчала щекатурочная решетка. Из окон только два глядели на двор; прочие были заставлены ставнями. Эти два окна, с своей стороны, тоже были несколько подслеповаты. [тоже были не очень здоровы] На одном из них был наклеен треугольник из синей сахарной бумаги. Двор, однако ж, был обнесен довольно крепкою оградою, которая, может, когда-нибудь была выкрашена краскою, но[Далее начато: на этот раз принялся расписывать сам] так как хозяин [по-видимому] не думал вовсе об ее поновлении, то прислужился другой хозяин, который хозяйничает и распоряжается на этом свете с незапамятных времен. Хозяин этот[прислужился другой неугомонной живописец, который расписывает весь род человеческой и что ни есть на свете [не заботясь] и в том числе мужские и женские лица, нимало не заботясь о том, нужно ли это или нет и довольны ли его кистью или недовольны. Живописец этот] был — время. Оно покрыло ограду зеленою плесенью, какою обыкновенно[которою обыкновенно] покрывает старое почерне<вшее> дерево. Ворота, также в нескольких местах позеленевшие, были растворены, но [кажется] потому только, что в это время въезжала [какая-то] телега с грузом, накрытым рогожею. В другое время они должны были запираться наглухо; на них Чичиков заметил железной засов и замок в пуд весом. [засов и висящий замок около пуда весом] Возле ряда кладовых, похожих на гостинный двор в уездном городке, стояла какая-то фигура, [Далее было: неизвестно какого пола] вздорившая с мужиком, приехавшим на телеге. Чичиков долго не мог разобрать, [Далее начато: баба ли] была ли это баба, или мужик. На ней было какое-то платье неведомой материи, весьма похожее на женской капот;[женской халат] на голове колпак такой точно, как носят деревенские [и] дворовые бабы. Только голос ему показался несколько толстым. “Ой, баба!” произнес он про себя, всё еще сомневаясь. [про себя, подъезжая ближе] “Ой, нет! Да баба, точно баба!” сказал он, рассмотревши поближе. Фигура, с своей стороны, остановилась тоже, глядя на него. Казалось, гость был для нее в диковинку, потому что она рассмотрела не только его, но и Селифана, и лошадей, начиная от хвоста до морды. По висевшим у ней за поясом ключам и по тому, что она бранила мужика[мужика бранила] довольно поносными словами, Чичиков заключил, что это должна быть ключница. ] Перед этим начато: Что барин] “Послушай, матушка”, сказал он, выходя из брички: “что барин…” “Нет дома”, прервала ключница, [сказала ключница] не дожидаясь окончания вопроса, и потом, спустя минуту, прибавила: “А что вам угодно?” “Есть дело”. “Идите в комнату”, сказала ключница и показала ему спину, запачканную мукою, а пониже ее большую прореху в своем капоте. Герой наш вступил в сени и прежде всего ударился лбом довольно крепко о какой-то острый угол. Это заставило его итти[итти ощупью и] осторожнее и ощупывать всякую вещь. [Далее начато: Таким образом попал] Ноги его чувствовали под собою какие-то мягкие кучи золы ли, песку ли, он этого не мог разобрать, и рад был, как будто бог знает чему, когда, наконец, нашел дверь. Когда он отворил ее, ему показалось, что он вошел в мелочную лавочку. Против него стоял шкаф с графинчиками и другим стеклом, старыми бумагами, чашками, высохшим лимоном до такой степени, что он больше был похож на лесной орех, нежели на лимон. [Далее начато: Возле шкафа стояло бюро, там же, ] В этом же самом шкафе лежала ручка от кресел и молитвенник, всё это было за стеклом и заперто. Возле шкафа стояло бюро, на котором лежало несколько записок узеньких, исписанных очень часто[очень густо] и накрытых каменным прессом с яичком. Около них лежали счеты, которые, казалось, одни только были в употреблении. Сбоку было окно, на котором валялось[лежало] несколько книг в старом[в старом и старинном] кожаном переплете с красным обрезом[с красным переплетом] и календарь в бумажной обвертке, [Далее начато: такого же цвета и узора] похожей на те обои, которыми обклеиваются перегородки в комнатах на станциях, [перегородки в тех комнатах, где живут унтер-офицерские жены, или на станциях] для скрытия жены станционного смотрителя от взоров проезжающих путешественников. Тут же стояла рюмочка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом. Тут же лежал небольшой кусочек сургучика, два пера, [Вместо “два пера”: перья] запачканные чернилами, высохшие, как в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин еще ковырял в зубах своих прежде нашествия на Москву французов. В углу лежала целая куча, но чего, этого Чичиков не мог разобрать. [Вместо “В углу ~ разобрать”: кусочек бумажки, поднятой на полу, и еще что-то, которого трудно даже разобрать. ] На всем этом лежало пыли и паутины такое множество, что руки того, который притрогивался к ним, делались похожими на перчатки. Пауки бегали из угла в угол по всему этому добру и хлопотали так же свободно и непринужденно, как в собственном хозяйстве. Не успел Чичиков окинуть глазами[взглядом] всего этого хламу, как отворилась боковая дверь и вошла та же самая ключница, которую он встретил на дворе. Но здесь герой наш заметил, что это, скорее, был ключник, чем ключница, [нежели ключница] ибо ключница бороды не бреет, а этот, напротив того, брил, и притом, как казалось, довольно редко, потому что подбородок и часть щек были очень похожи на густую сапожную щетку. Чичиков, давши вопросительное выражение лицу своему, ожидал с нетерпением что хочет сказать ему этот ключник. Ключник тоже, с своей стороны, ожидал речи от Чичикова. Наконец, приезжий гость наш, [Далее начато: принужд<ен>] ожидая напрасно, решился, наконец, спросить такими словами: “Что ж барин? у себя, что ли?” “Здесь хозяин”, сказал ключник. “Где же?” повторил Чичиков. “Что, батюшка, слепы-то, что ли?”[Вместо “Что, батюшка, ~ что ли”: Я хозяин] сказал ключник: “Эхва! А ведь хозяин-то я!” Чичиков поневоле отступил несколько назад и поглядел на него пристально. Ему случалось видеть не мало всяких чуд, молодцов, но этакого он никогда еще не видывал. Лицо его имело в себе мало замечательного. В молодости оно было, может быть, такое же, как обыкновенно бывает у помещиков, живущих в дальних захолустьях Руси, куда раз в год приезжает разносчик, и то не с книгами, а с ситцем. [Далее было: или выразиться другими словами, оно было одно из числа тех лиц, при обработке которых натура, как мы уже имели случай раз заметить, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: буравчиков и прочего] Впрочем, морщины начали уже несколько смягчать его грубое выражение. [смягчать топорное выражение лица] Маленькие глаза глядели[глядели как мыши] из-под поседевших бровей, как мыши, когда, высунувшись до половины из нор, [когда высунувши головки из нор] они осторожно озираются, не сидит ли где [старый] вор кот, и нюхают подозрительно самый воздух. Глаза этого хозяина, которого Чичиков принял было сначала за ключника, открывались и закрывались поминутно, как будто бы их что-то дергало. Всего[Но всего] замечательнее был его костюм. [был на нем костюм] Можно было догадываться, что на нем был халат, но из чего он был состряпан, из какого материала, [из какой материи] это была совершенная загадка. Еще на спине и на боках[Далее начато: можно было] видны были кое-какие приметы бумажной материи, но обшлага, отвороты и передние полы, казалось, были сделаны из юхты: до такой степени они были замаслены и залакированы. [но на обшлагах, отвороте и передних полах была совершенная юхта, до такой степени это было замаслено и залакировано. ] И самый-то халат как-то так странно был устроен, что сзади было не две, а четыре полы, из которых охлопьями висела хлопчатая бумага, сделавшаяся от пыли и времени серою. Правый[а. а рукав; б. и один рукав] рукав был просто заплатан суконным лоскутком для [большей] крепости, а на шее был навязан — чулок ли, или подвязка, или набрюшник, только не галстух. — Одним словом, если бы Чичиков встретил этого молодца где-нибудь возле церкви или на улице, его бы первым движением было засунуть руку в карман с тем, чтобы вынуть[вытянуть] медный грош. Но [между тем] это был помещик, да и какой[да еще какой] помещик! Владетель 800 душ крестьян! Попробовал бы читатель поискать, у кого из помещиков в окружности было столько хлеба, сена и муки? у кого кладовые были больше набиты пенькою, холстом, медом и всеми домашними произведениями? Если бы кто заглянул на его рабочий двор, где под крытыми сараями лежали целые сотни колес, бочек, ведер и проч., которые никогда еще не употреблялись, [“которые никогда ни на что не употреблялись” вписано. ] ему показалось, что он пришел на ярманку, или, по крайней мере, на рынок в большом городе. Этих всех произведений стало бы с излишком на пять таких имений, какое было Плюшкина. [на пять таких экономий, какое у него было] Но человека трудно чем-нибудь накормить. [Вместо “Но человека ~ накормить”: а. Но чрезвычайно трудно совершенно чем-нибудь насытить человека; б. Но человека как ни корми, ему всё хочется больше. ] Не довольствуясь этим, Плюшкин ходил каждый день по улицам своей деревни, тщательно заглядывал под мостики, под перекладины и всё, что ни попадалось ему: старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок, всё это он тащил к себе и складывал в ту кучу, которую Чичиков заметил в углу комнаты. — “Вон уж рыболов пошел на охоту!”[отправился на охоту!”] говорил мужик, когда завидывал его, идущего на добычу. В самом деле, это был самый деятельный полицмейстер на деревне, и после него решительно уже ничего не оставалось на улицах. [решительно не оставалось уже на улицах ничего. ] Незачем было и месть их. Какой-то офицер Изюмского гусарского полка что ли потерял на дороге шпору, шпора эта отправилась в известную кучу. [Вместо “В самом деле ~кучу”: Проезжал офицер и бросил на дороге шпору, шпора эта отправилась туда же, в ту же кучу] Если баба, как-нибудь зазевавшись, у колодца оставляла ведро, он утаскивал и ведро. Впрочем, если приметивший мужик тут же уличал его, он не спорил и отдавал похищенную вещь. Но когда эта вещь уже попала в кучу, он божился, что она его, куплена им[Далее начато: у таких] тогда-то, у того-то, или досталась от деда. В комнате своей он подымал с полу всё, что ни видел: сургучик, лоскуточек бумажки, перышко и всё это клал или на бюро, или на окошко.