Вскоре раздался смешок, со звоном посыпались на подоконник камешки. За плетнем Устинья, привстав на цыпочки, помахала мне. Поспешно поднявшись, я выскочил. Улица была пуста. За пристанью в тени ивы, у самого берега, качалась знакомая лодка. Синие ласточки, низко целуя воду, раскрывали раздвоенные хвосты. Устинья пошла мне навстречу сразу и тут же потащила за рукав под ветки, в тень погуще. Обняла, прижалась крепко. Взяла подарки. Обрадовалась платку. Но больше всего перчаткам. Тут же натянула одну на руку — выставив перед собой ладонь, согнула как для поцелуя, ковшиком. Я поймал, прижал к груди. — Куда же пойти в них? Али на посиделку? — Она освободила руку, вздыхая довольно. — Тут-то такого не видали. Потянулась, целуя. — Погоди, мне возвращаться нужно. — Я придержал ее за плечи. — Чего так скоро-то? — Устинья вытащила из фантика карамель, развернула. Сморщив лоб, пыталась в сумерках разобрать надпись на обертке. — Я сладкое страсть люблю. Было в детстве, братья обманули меня. Дали жмыху, а сказали, мол, шоколад. Ух, я не простила их. — Она засмеялась негромко и тут же обернулась посмотреть, не идет ли кто. — Потом-то золы им в портки засыпала. Мамка выдрала меня, а мне что? Я на своем поставила. Я молчал. — Так что же ты идти-то хочешь? Рази не думал про меня? Потеребила синий конфетный фантик с солнцем. Я поднес к глазам — прочел надпись: «Печаль на сердце утешится радостию». — Еще какое-то время я буду в Ряженом, сюда же приедут люди на подмогу. Дела мои пока тут не окончены. А ты вот что. Ты пока не бывай в Ряженом. И лучше всего тебе и вовсе уехать. — Далеко ль это? Ты ведь с собой не возьмешь. — Она невесело улыбнулась, отступила. — Я одна. Замуж отдали, как мне все, знаешь, мамочка пела — во чужу деревню в семью несогласну? Мне некуда. Я стал спешно говорить, что к ним домой еще придут, и я ничего не поделаю. Она зашептала, заспорила, не испугалась, а разозлилась. И расплакалась. Простились мы плохо, скомканно. В хату я вернулся в разладе с собой. Посидел, растирая руками лицо, разбирая путаницу мыслей. В коридорчике слышались мягкие шаги хозяйки. Поднявшись, вышел во двор вслед за ней. Думая о том, что предстоит сделать, смотрел, как она споро, аккуратно кормит птицу. Льет воду в корытце. Глянув на меня с улыбкой, Марина принялась ворочать бочку, я подошел, помог придержать. От бочки шибал в нос запах кислой капусты. Куры и гуси топтались вокруг корытца, лезли под ноги. Хозяйка шикнула на них без толку, ушла в дом. Ставя на место бочку, я поднял с земли гнет, подкинул в руке — тяжелый. Приметной вытянутой формы, посередине — круглая дыра. Сполоснул его от налипшей соломы тут же, во дворе. Занес в дом. Марина засмеялась — никак решили капусту заквасить. — Это откуда у вас? И давно ли? — Муж нашел там, где в яму сверзился. Вот, сгодилась. — Она глянула мельком, перебирая пшено и ссыпая его в миску. — А вы чего? Кисленького охота? Я уговорил подыскать гнету замену. Марина, насупившись, с сомнением отдала его. Позже я ждал там же, у пристани. Но уже совсем другого конфиданта. Чтобы не шататься из стороны в сторону, уговорил себя сосредоточиться на повторении скучнейшей директивы для окружных милиционеров, вроде бы «о порядке организации милиции укрупненной волости» или еще о чем, бог его знает. Повторял машинально, не думая. Почти час так простоял, сунув сжатые в кулаки руки в карманы пальто, всматриваясь в сумерки, грозившие вот-вот окунуть во тьму Ряженое и округу. К счастью, Данила не подвел. Репин шагнул из лодки, придерживая полу пальто. Повозился, нырнул рукой: — Сиди ты! Чертово животное! Забирайте! Из-под его руки выскочила морда — вот это номер. — Вася, зачем вы его притащили? Вася вылез из лодки, спустил собаку на землю. Мой пес Брегет торжественно заковылял вперед, смерив меня взглядом. У ног обнюхал ботинки, сел. Брюзгливый, одышливый, в складках, как старый диван, Брегет умудрялся иметь вид лорда. Я подобрал его пару лет назад. Истинной клички не знал и назвал за привычку будить меня по утрам. В Ряженом он был бы обузой. Я и оставил его Васе, попросил присмотреть. Но вот тебе, пожалуйста! — Вася, вы чем думали? — Брегет сидел смирно, демонстрируя непричастность. — Извел меня. Соседи ругаются. Взялся лаять и выть! — начал отмахиваться от нападок Вася и запальчиво продолжил: — От него польза может быть. Работать по следу! Это вряд ли. Брегет отличался полной индифферентностью к милицейской, да и любой службе. Днями лежал под столом в моей комнате. И я уверен, он не открыл бы и глаза, вздумай кто зайти и вытащить имущество — книги, инструменты — и даже снять со стены единственное украшение — карту. Репа почувствовал вину за оплошность и заговорил на ходу: — Ты еще… это… не волнуйся. За чистку. — Да черт с ним, как-то решится. — В положительном ключе! Не сомневайся. Мы с Сидорней тебе дали характеристику как товарищи, а что же? Студент и при власти пострадал, из университета выперли. Данила окликнул нас, привязывая лодку. — И я с вами пойду. Бегать не буду, — он ткнул в пустую штанину, — а пальнуть сумею. Я отказался. — Мы сейчас еще товарища возьмем. Ты нас только до раскопа доставь. На лодке быстрее. Он хмуро согласился и, обгоняя Репина, спросил: — А чего на меня-то не подумал? Когда ряженских брали. И сейчас от — положился. — А ты обиделся, что ли, что тебя в разбойники не взяли?.. Думал и на тебя. Но шаг-то у тебя приметный. И в яме ты сутки просидел, я твои ушибы осматривал. Без обмана все. Репин на ходу бросил мне: — Ты почему думаешь, сейчас нужно брать? — Он тянуть не будет. Знает уже. Я проверил, в порту сейчас два иностранных судна. Уйдут в полдень, на рассвете. Он попробует до них добраться. — Тарап[75], нам в помощь, быстро дойдем. — Данила махнул в сторону волн залива. Впереди мелькнул силуэт местного милиционера, я ускорил шаг. * * * Обогнув мыс, Данила провел лодку, держась ближе к берегу, в тени песчаных, синеющих в темноте склонов. Поднимались мы по знакомой тропинке на склоне. Лезли небыстро, то и дело оступаясь в темноте. Когда до края оставалось немного, я сообразил, что что-то не так. По берегу метались огни, слышались крики. Выбравшись, разглядел палатки. Потом свет фонарей, уже у самого раскопа. Мы припустили бегом к яме. У входа в погребальную камеру суетились люди. Сам вход был завален глиной. Балки, подпирающие стенки, подбиты, одна выворочена. На земле, схватившись за лицо, сидел Гросс, вымазанный в глине. — Федор там! Не успел выбраться! Федора Сведыню мы скоро откопали. Вытащили бледного, но живого. Он продержался в камере, где оставался воздух. — Балка, сволочь, мне по голове! Аж звон пошел. — Он продолжал говорить, что ему второй уж раз бока намяли, повторялся, очевидно, был в шоке. Я подступил к Гроссу: — Где Мирон? — Сушкин, — он заозирался, — и в самом деле. Вряд ли спит! Кругом такое. А вы, вы-то тут откуда? — Он спохватился, казалось, впервые увидел меня, Репина, милиционера с нами. — Говорите скорее — кого еще не хватает? Пусть проверят палатки. Ружья на месте? Сведыня немного оклемался. — Ушел, ушел он! Мирон! Собака! Завалил меня в раскопе. — Сведыня заматерился забористо, закашлялся с хрипом. — Место я знаю, которое он ищет! Из его слов я понял, что место, куда сбежал Сушкин, я тоже знал. Неподалеку от балки, где пали овцы. — Он с вечера сам не свой. Дергался. Я его, сволочь, чуял. Чуял, что неладно. — Федору было тяжело говорить, видно, мысли путались, его мутило, он тряс головой. Я устроил его на земле, подсунув под голову чью-то куртку. — Не поднимайтесь пока! Лежите! — Оползень там. А он все лазил! Брехал, мол, округу изучает. Запыхавшийся Гросс вернулся и сказал, что в палатках не хватает кое-чего из снаряжения. Нет фонарей, ружья, вещей Мирона. Сведыня рвался показать место раскопа. Пришлось удерживать. Едва не силой. — Туда не успеем уже. Он обогнал нас. Чтобы выбраться с мыса, Гросс дал пару человек из знающих местность. С ними мы быстро добрались до залива, где контрабандисты прятали лодки. Показалось, опоздали. Из камышей тянуло гарью. В свете фонаря я наткнулся на кострище с поваленным набок примусом, кусками жести. Сушкин пытался расплавить крупные предметы, чтобы вынуть камни. В песке обнаружилась мелочь: гнутая бляшка, подвеска — олень со скрученной спиной. От досады я зло шикнул на Брегета, который юрко поспевал за нами всю дорогу. Сейчас он громко дышал, раззявив пасть. — Толк! Вон, ищи теперь, псина! — След большой давности, собака с трудом дифференцирует его, — пробубнил Репа хмуро и обиженно. Спелись, голубчики. Черт! Осмотрелся: бесполезно! Сумерки были густыми. Бледная луна. Пес в камышах чем-то зашуршал и неожиданно глухо залаял. — Вон, левее, левее! — Репа закричал шепотом, полез в рогоз. Мы за ним. Мелькнула тень лодки. Потеряли время, раскидывая шалаш ряженских, вытащили оттуда плоскодонку, поволокли ее по камышам. Милиционер все твердил: «Там, выше, спустим. Обойдем с берега!» Кинули на воду. Молодой служивый сел на весла. — Эх, не догоним, тут как в лесу, ни зги не видать. — Репа, пригнувшись, осторожно раздвигал камыш. — Не бузи. Я тут как в спаленке у крали, все знакомо, — еле слышно откликнулся милиционер и нырнул в темную протоку. Поворот налево… направо… налево… направо… Брегет, чуть подвывая, напряженно всматривался, бок дрожит под рукой, рычание низкое, рванулся. Краем глаза я заметил тусклый блеск металла, успел крикнуть: «Пригнись!» — и пуля ушла в воду. — Вот он, гад!!! — возбужденно выпалил Репа на удаляющуюся в сумрак тень. — Стреляйте! Он в лиман идет! — крикнул сдавленно милиционер.