Я уже готова ответить, но взамен слово берет Эмми, впиваясь в меня взглядом своих зеленых глаз. – Младшая сестра ее бабушки. Айна. 13 ноября 1958 г. Любимая Маргарета! Как у тебя дела в большом городе? Как твоя новая квартира? Как бы я хотела оказаться там с тобой и посмотреть ее! Пожалуй, мне удастся наконец приехать и навестить тебя и Нильса сейчас, когда вы переехали. Я могла бы спать на вашем диване! Ты же сама знаешь, какая я маленькая, и вряд ли подрасту еще, к сожалению. Я догадываюсь, что ты скажешь, когда прочитаешь это, как повторишь свои обычные слова: «Кончай переживать, Айна, я была не больше мизинца в твоем возрасте, а потом вытянулась». Но тогда, я думаю, ты все равно имела в виду себя двенадцатилетнюю, а не шестнадцатилетнюю. (Ты, конечно, никогда не поверишь, что я стала старше, чем была, когда ты уехала!) Я не выросла ни на сантиметр со времени нашей последней встречи, а она была почти четырнадцать месяцев назад, поэтому, по-видимому, мне пора оставить надежду. Я действительно скучаю по тебе, Маргарета! Ты просто не можешь Я хочу, чтобы ты приезжала и навещала нас чаще. Здесь так скучно после того, как шахту снова закрыли… Сначала это казалось даже немного забавным, как будто воскресенье продолжалось целую неделю, было так много народу в городе днем, и папа постоянно находился дома. Он вещал, что наверняка все образуется. Но сейчас это начало казаться странным. Многие переезжают. Янссоны из углового дома уехали на прошлой неделе, а Вера, которая ходила в твой класс, сказала маме, что они пакуют вещи и собираются искать счастье где-то в другом месте. Папа стал очень молчаливым. А у мамы, похоже, столько хлопот, что на нас больше совсем нет времени. Она просит меня делать все вместо нее. Я просто с ума схожу от этого! По ее мнению, все, чем я занимаюсь, – сущая ерунда, а когда я начинаю говорить, что занята, она просто испепеляет меня взглядом в хорошо известной тебе манере и заявляет, что не может быть ничего важнее, чем помощь нашим соседям и ближним. Ненавижу, когда она поступает так! Сегодня я задумала сходить к Лене, но мама попросила меня отнести еду Гиттан вместо нее. Я спросила, почему она не может сделать это сама, и услышала в ответ, что ей надо прогуляться со школьной медсестрой домой к какой-то старой больной даме и позаботиться о ней. Я заявила, что медсестра в состоянии справиться сама, а у меня других дел выше крыши. Мама спросила, чем я собираюсь заниматься, и я рассказала о наших с Леной планах сходить к реке, и тогда мама ответила, что и река, и Лена никуда не денутся, пока я дойду с корзинкой до Гиттан. А я не знала, как объяснить ей, что я абсолютно не уверена относительно готовности Лены ждать меня, если я не смогу составить ей компанию в то время, когда обещала сделать это. Мы же, само собой, хотели прогуляться туда не с целью поглазеть на воду, а потому что старший брат Веры Эмиль и его друзья обычно предпочитают курить там сигареты, а Лена влюблена в него. Но я ведь не могла рассказать такое маме! Поэтому попыталась сослаться на обещание Лене и напомнила ей, что она говорила о необходимости всегда держать свое слово. Но этого мне, естественно, не следовало говорить, ибо тогда мама с важным видом спросила, считаю ли я мое обещание Лене более весомым, чем то, которое она сама дала умирающей матери Биргитты заботиться о ее дочери; и выглядела она тогда очень надутой, как с ней порой случается. В результате я почувствовала себя настолько маленькой и дрянной, что не осмелилась вякнуть ничего больше. Но я просто кипела от злости всю дорогу до дома Биргитты и думала обо всем, что мне следовало высказать маме. Было бы лучше, если б ты находилась здесь, Маргарета. Когда мы ходили к Биргитте вместе, мне это даже представлялось каким-то таинством. По-моему, ей больше нравилась ты, чем я. Помнишь непонятный напевный звук, который она всегда издавала, когда открывала дверь и видела, что ты пришла? Она никогда не делает ничего подобного при моем появлении. Я помню твои и мамины слова о том, что она не будет сердиться, пока я соблюдаю ее правила, но, честно говоря, мне не нравится ходить туда одной. Мое сердце начинает биться как сумасшедшее, когда я вижу ее халупу, и у меня сразу пересыхает во рту. Мама сказала, что она пришла в ярость тогда, поскольку я открыла дверь без стука и запросто вошла внутрь. По ее словам, Гиттан больше боится меня, чем я – ее. Но она высокая, как взрослый парень, и большая, как медведь. После того случая мои царапины заживали несколько недель; я даже думала, что они останутся навсегда. Ах, послушать меня, так мне не жалко Биргитту, но ты же знаешь, что все совсем наоборот! Я могу порадовать тебя, рассказав, что сегодня она выглядела бодрой. Она испачкала пол, вернувшись с лесной прогулки, и я хотела убрать грязь, но боялась разозлить ее. Опять же, мама не говорила мне убираться; считая, что я делаю это небрежно, она предпочитает заниматься подобным сама. Однако у Биргитты были розовые щеки, и она с аппетитом ела цыпленка и мягкое имбирное печенье. И даже делала странные движения руками, которые, если верить тебе, означают, что она радуется. Я уверена, что мой страх скоро пройдет. В общем, Маргарета… дело не только в тех царапинах. Я боялась Гиттан и раньше. Она же такая большая и двигается странно, а из-за волос, свисающих ей на лицо, напоминает лесного тролля из тех сказок, какие обычно рассказывала мама. Пожалуй, есть еще одно дело, о нем даже говорить страшно, но это правда. Она и пахнет лесом. Я предложила маме обрезать ей волосы и дать новую одежду, что-то другое вместо старых лохмотьев, в которых она ходит изо дня в день. Тогда, наверное, люди в городе не будут считать ее такой странной. Гиттан смогла бы жить в настоящем доме, и нам не требовалось бы присматривать за ней постоянно. Но, по словам мамы, это не так просто. Порой мне кажется, что ей нравится заботиться о Биргитте. Она не дерзит и не играет у мамы на нервах, как делаю я, поскольку не умеет говорить. Ну да. В любом случае, сегодня все прошло хорошо, и Лена даже не злилась, когда я вернулась. По ее мнению, Биргитта клевая, и она даже спросила, нельзя ли ей сходить со мной когда-нибудь. Представляешь? Я сказала «нет», так как, во-первых, мне кажется, маме это не понравится, и, во-вторых, по-моему, Лена не сможет соблюдать правила и разозлит Биргитту – и тогда одному богу известно, чем все закончится! К счастью, Лена не обиделась. Она даже дала мне попользоваться своей губной помадой, прежде чем мы пошли к реке. Она была действительно красивая. Я, пожалуй, смогу купить себе такую, как у нее, когда поеду навестить тебя и Нильса, или что ты скажешь? Пиши скорее! Твоя сестра Айна Сейчас Спальный мешок шуршит, когда я поворачиваюсь на другой бок. Палатка большая и довольно просторная, но ей все равно далеко до номера в отеле. В ней холодно и сыро, пахнет искусственной тканью и чем-то другим, непонятным, от чего меня слегка подташнивает. Но это в любом случае лучше, чем спать на заднем сиденье «Вольво», как делает Макс. Насколько я понимаю, раньше он не ходил в походы – жизнь на свежем воздухе явно никогда не привлекала его. Он сам решил ночевать в машине, и я убеждена, что, пока мы здесь, его постоянно будут сопровождать боли в шее и спине. Эмми и Роберт также не взяли палатку – если верить Эмми, они привыкли спать в грузовом отсеке и именно так обычно поступают при работе над малобюджетными фильмами. Вполне возможно. Но я рада, что сама могу избежать этого. В окружении железных стен мне было бы немного не по себе, особенно со всей той техникой, которая у нас там упакована. Даже с учетом того, что мы хорошо закрепили наше оборудование, мне все равно казалось бы, что оно обрушится на меня, пока я сплю. Зато купленные нами спальные мешки хорошего качества и держат тепло так здорово, что прохладный воздух у моего лица не доставляет неудобства. Я люблю спать под толстым одеялом в холодном помещении с открытыми окнами – даже зимой. Но сейчас не могу сомкнуть глаз, несмотря на усталость. Возбуждение пронизывает все мое тело, заставляя бодрствовать. – Не можешь заснуть? – слышу я хриплый голос Туне в темноте. Поворачиваюсь на другой бок и оказываюсь лицом к ней, пусть даже различить что-то, кроме теней внутри, можно, лишь обладая зрением кошки. – Я тебя разбудила? – спрашиваю. – Нет, – слышу приглушенный ответ. – Ты же знаешь о моей беде… Для нее проблемы со сном – обычное дело. Это стало одной из первых вещей, которые я узнала о Туне, когда мы впервые встретились в безымянной кафешке на площади Уденплан чуть более двух лет назад. Я стояла снаружи, не уверенная, что она вообще появится, и не представляя, кого мне высматривать, – ведь ее «фейсбучная» фотография в профиль была четырехлетней давности (шестилетней на сегодняшний день, – насколько я знаю, она по-прежнему не поменяла ее), вдобавок не лучшего качества. Но потом кто-то внезапно похлопал меня по плечу, и это оказалась она. Высокая и бледная, с коротко подстриженными белокурыми волосами и правильными чертами лица, в слишком большом, темно-синем мужском пальто с глубокими карманами. Изо рта у нее торчала недокуренная, но загашенная сигарета, и она подозрительно смотрела на меня своими серыми глазами, под которыми залегли черные круги. – Я нигде не болталась и не пьянствовала всю ночь напролет, – сказала Туне, когда я вернулась к выбранному ею столу с двумя чашками кофе в руках. – Мне плохо спится по ночам, поэтому я и выгляжу как привидение. Это просто для информации. Тогда я не знала, как мне ответить на это. Сейчас же, когда мы знакомы довольно давно, могу утверждать, что Туне свойственно разрушать – абсолютно рефлекторно – негативное впечатление людей о ней еще до того, как оно успевает у них сложиться. – Я тоже не могу расслабиться, – признаю?сь. – Мозг отказывается отключаться. Туне хрипло отвечает в темноте: – Ты можешь попросить немного виски из фляжки Эмми? Это, пожалуй, поможет. Я закатываю глаза, пусть она и не видит меня. – Что, можно начинать пить, стоит только добраться до места? – Судя по тому, что ты рассказывала о ней, это не могло стать для тебя сюрпризом, – отвечает Туне. Я слышу, как шуршит ее мешок, когда она меняет положение. – Да уж, – подтверждаю. – Конечно. Затем лежу и размышляю какое-то время. – А у тебя ничего нет с собой? – спрашиваю наконец. – Никаких таблеток снотворного, например? – Нет, – отвечает Туне. – Я не могу использовать такое. Если задуматься. – Ах, – говорю я и зажмуриваю глаза. – Конечно же, не можешь. Какая я идиотка… Извини. – Все нормально, – слышу я слегка веселый голос Туне. Он кажется громким в тесном пространстве, хотя она почти шепчет. – Ты же не обязана знать, какие таблетки я могу принимать, а какие не могу. – Но все равно, – говорю я. – Мне следовало догадаться. В палатке снова воцаряется тишина. Я приподнимаюсь, намереваясь по-другому сложить толстый свитер, который использую вместо подушки, и ложусь снова, оставив его почти в том же виде. – Она знает? – внезапно спрашивает Туне, уже очень серьезным тоном. – Кто? Эмми? – уточняю. Она не отвечает. – Я ничего не сказала ей, – говорю я, когда тишина уже начинает действовать на нервы. – Ни о чем. Ей известно лишь то, что есть в нашем информационном пакете. – Не похоже, – говорит Туне. – Когда она начала интересоваться, делались ли попытки идентификации найденного ребенка, и завела речь о том, что тебе следовало бы отыскать его… – Замолкает, явно взволнованная. – Я ей ничего не сказала, – повторяю. – Ты просила меня не говорить, так я и сделала… – Не услышав от нее ни слова в ответ, продолжаю: – Макс в курсе, но он ведь уже знал раньше. И пообещал молчать. – Как много? – спрашивает Туне довольно резким тоном. – Как много ему известно? – уточняю я. – Он в курсе, что твоя мать – тот самый младенец из Сильверщерна. Я рассказала ему, что нашла вас еще до того, как мы с ним встретились. Он спросил тогда, поедешь ли ты – или она – с нами, и я сказала, что не знаю, но сильно сомневаюсь на сей счет. – Моя мама никогда не будет участвовать в этом деле, – бурчит Туне, повторяя уже сказанное ею множество раз прежде. – Знаю, – говорю я. – Поэтому ни разу и не спрашивала ее. Естественно, я думала об этом. Хотела, чтобы она присоединилась к нам. Но даже не предложила ей. Туне очень четко объяснила мне, что у матери нет ни малейшего желания вспоминать об этой части ее прошлого. Она не хочет быть ребенком из Сильверщерна, единственным выжившим человеком при крайне загадочных обстоятельствах, младенцем, которого нашли кричащим в пустой школе не более чем в тридцати метрах от палатки, где мы сейчас лежим. Как раз мать Туне я и разыскала первой. Хотя, в принципе, сказанное мною вовсе не является ложью: вся информация о случившемся с малюткой из Сильверщерна действительно засекречена, и к ней невозможно получить доступ. Я даже не уверена, остались ли данные об этом еще где-то. А если и сохранились, то, скорее всего, покоятся в самом дальнем углу какого-нибудь архива. Но это не касается бабушкиных бумаг. Копии кое-каких из них, конечно, есть в папках, полученных остальными. Но часть я приберегла исключительно для себя. И помимо прочего – переписку между бабушкой и Альбином Янссоном. Насколько я поняла, он был одним из полицейских, занимавшихся убийством Биргитты Лидман и параллельно – загадкой Сильверщерна. Альбин и бабушка, вероятно, познакомились, когда пытались раскрыть его. Одно время я даже подозревала, что этих двоих связывало нечто большее – скажем, тайная любовь, – но, конечно же, совершенно напрасно. Есть всего шесть писем от него к ней, написанных исключительно в деловой манере. Похоже, Альбин Янссон жалел бабушку и, наверное, поэтому информировал ее о ходе расследования. В том числе и о судьбе ребенка. Бабушка, наверное, спросила его о малютке, или Альбин сам ощутил ее желание знать, как сложилась дальше жизнь девочки, поскольку он много писал о ней. О том, что выглядела она здоровой и бодрой, что несколько сотен семей по всей стране предлагали себя на роль ее удочерителей, но что, по его личному мнению, тем самым они прежде всего хотели прославиться. В пятом письме Альбин сообщает, что они нашли семью, согласившуюся сохранить анонимность девочки и «…воспитывать как одного из собственных детей». Там также упоминалось, как звали этих людей: «…семейство по фамилии Гримелунд». Они и окрестили ребенка. «Мы можем обрадовать вас тем, что девочке дали имя. Они назвали ее Хеленой». Если б семейство носило фамилию Андерссон, возможно, я никогда не нашла бы Туне. Однако сочетание «Хелена Гримелунд» достаточно необычное, и поэтому мне удалось выйти на нее. Я отправила до неприличия много писем, пока до меня наконец не дошло, что мне не удастся получить никакого ответа от Хелены. Я уже была готова сдаться. Меня начинала мучить совесть, стоило вспомнить о бабушке, и я решила, что нахожусь в тупике. Пришлось соглашаться на любые временные работы, лишь бы все закрутилось. Но рассылаемые мною резюме не давали результата. И я больше не осмеливалась заходить в социальные сети, поскольку мне начало казаться, что все мои сокурсники стремительно поднимались вверх по карьерной лестнице, перепрыгивая через ступеньки, выигрывали призы за свои короткометражки, получали работу в Париже и Лондоне и так далее, тогда как сама я занималась черт знает чем: носилась с дурацкой идеей фикс, намертво засевшей в моем мозгу… Но потом, когда уже потеряла всякую надежду, я увидела фотографию на «фейсбучной» странице Хелены, просматривая ее как-то вечером. Снимок оказался в самом низу, почти в конце, и его выложила не она – кто-то отметил ее на нем. Женщина самой заурядной внешности, с седыми, собранными в конский хвост волосами и натянутой улыбкой обнимала одной рукой девицу подросткового возраста. «Хелена и ее красавица-дочь зажигают на нашей именинной вечеринке!» – гласила надпись под фотографией.