Хузарин мотнул головой. – К лиману, к варницам. Но к городу отвороток есть. Городок старинный, небольшой. – Чей он? Как называется? – спросил Духарев. – Называется Таган. По-нашему. Раньше наш городок был. – А теперь? – А теперь– не знаю. Его хакан Олег под себя взял и с нами договорился, чтоб соль брать по малой цене, сколько надо. А кому сейчас дань платят – не знаю. Придем – спросим. – А печенеги там есть, как думаешь? – Может, и есть,– ответил Машег.– Это не беда. В Саркеле тоже печенеги есть. Наемные. И угры. – Значит, по тракту пойдем? – спросил Сергей. – Лучше – по тракту,– ответил Машег.– На тракте спокойней. – Почему? – Духарев эту часть Дикого Поля знал слабо. В прошлый сезон они один раз ходили от Орла[9] по Донцу почти что до упомянутого Машегом хазарского города Саркела, но обратно возвращались тем же путем и к Днепру шли не напрямик, а вдоль северских земель, высматривая для Свенельда места, где удобно ладить укрепленные городки. – На тракте меньше грабят. – Да ну? – Духарев скептически поднял бровь. – Вдоль тракта истуканы языческие издревле поставлены. Кто степных богов боится,– Машег сплюнул,– тот на тракте лютовать не будет. Ну, может, возьмет немножко. – Печенеги – тоже их боятся? – Не знаю. У них свои демоны.– Хузарин снова сплюнул, затем добавил после паузы: – Ране этот тракт наши дозоры стерегли. Их-то поболе стереглись, чем кумиров деревянных. Машег уже несколько лет служил Свенельду, поскольку был воином из рода воинов, в …надцатом поколении, и не воевать не мог. Хузарский же хакан Йосып своих воинов не жаловал. Предпочитал по-ромейски нанимать за золото чужеземцев, которым доверял больше. Машег служил Свенельду, оваряжился, но всё равно считал себя именно хузарином и никак не мог привыкнуть к тому, что княжья русь и печенеги так потеснили его народ. А ведь совсем недавно Хузарский хаканат держал под собой и всю землю от Волги до берегов Греческого моря, и Сурожское море, и Степь – до самого Днепра. И те же поляне безропотно платили им дань… Потом с востока пришел хан Бече [10], с запада – варяги… – Поедем трактом,– подумав, решил Духарев. – Машег,– через некоторое время спросил хузарина Понятко,– а печенеги – они каким богам кланяются? – Те, что там,– Машег махнул рукой,– в Аллу верят. И в Мохаммеда-пророка. Хоть ложно верят, так хоть в Бога истинного. А те, что у нас, у тех вера черная, в демонов.– Машег скривился и сделал отвращающий жест.– Они своих демонов человечьей кровью кормят[11]. Понятко кивнул. Одобрительно кивнул, поскольку, как любой варяг, покровителем считал Перуна, а Перун кровушку человечью тоже очень одобряет. Хузарин скривился еще больше, поглядел на Духарева, словно ища поддержки, но Сергей о специфике печенежской веры понятия не имел, что же касается жертвоприношений, то тех же пленных так и так прирезать пришлось бы. И если при этом кто-то хочет возглашать: «Тебе, Перун, воин Небесный», – то пусть возглашает. Хотя если Перун действительно воин, а не мясник, то ему должны быть больше по вкусу битвы, а не казни. Не дождавшись поддержки, Машег махнул рукой, пихнул коня пятками и умчался. Глава одиннадцатая, особая, в которой повествуется о том, как Духарев с Устахом прошлой осенью славно потрудились в княжестве Черниговском, и еще кое о чем весьма замечательном На дороге пустили коней рысью. По голой земле идти легче, чем по разнотравью. Сменили сторожевые разъезды. Духарев верхом на заводной, прихватив Пепла, сам поехал в дозор. Обогнав отряд шагов на семьсот, оглянулся. Издали казалось – варягов много. Над дорогой поднималось густое желтое облако пыли. Такое заметно издалека – это минус. Зато за пылью сразу не разглядишь, что лишь на десятке лошадей – наездники. Сергей потянулся к фляжке, промочил горло. Встряхнул, определяя, сколько осталось. Когда он выезжал из Киева, в серебряной, обернутой толстым войлоком фляжке плескалось разбавленное водой белое хузарское вино. Убыль вина пополнялась из увесистого поначалу бурдюка, но с каждой неделей воды во фляжке становилось все больше, а вина – все меньше. Из-под копыт порскнула стайка перепелов. Лошадь под Духаревым шарахнулась. – Тих-хо! – прикрикнул Сергей и движением колен вернул лошадку на прежний маршрут. Он уже далеко обогнал своих. Ветер дул в лицо, относя за спину запахи и звуки, оставляя только стрекот насекомых, сдвоенный стук копыт и душный аромат зацветающей степи. По белесому небу ползли редкие прозрачные облака. Дикая Степь. «А я ведь уже три года здесь»,– подумал Сергей. Прошлое, вернее, будущее: двадцатый век, телевизоры, компьютеры и «мерседесы» с «боингами» – где это все? Нет, Серега не жалел. Наоборот, теперь ему казалось, что до того, как попасть сюда, он и не жил по-настоящему, так, плыл в сонном тумане, жевал безвкусные котлетки, потрахивал вялых и синеватых, как мороженые куры, потаскушек… Серега посмотрел на свои загорелые руки, исчерченные светлыми полосками шрамов, потрепал лошадь по жесткой гриве. Взревновавший Пепел тут же пихнулся мордой: а меня? Духарев приласкал и его, поглядел на ладони. Да, эти ладони мало годились для ласки. Оружие и – особенно – тяжелое весло накатали на них такие бугры мозолей, что ими гвозди можно забивать вместо молотка. Настоящие рабочие руки, хм… работника ножа и топора. Вернее, меча и рогатины, поскольку топору Духарев безусловно предпочитал прямой клинок, а нож… Ну, нож – это не оружие, по местным понятиям, так, сало стругать. Пепел, не отставая, опять сунулся мягкими губами, уложил тяжелую башку на шею Серегиной лошади. Та тихонько заржала. Решила, видно, что жеребец к ней подбивает клинья. Серега вспомнил, как он горевал, потеряв коня в давней сече у Хортицы. И как чудом отыскал его той же осенью. А еще говорят всякие придурки, что Бога нет! * * * Той осенью Серега с Устахом заехали в Чернигов. Собственно, путь их лежал мимо Чернигова в Любеч. В Любече друзей ждала торговая лодья. С ее хозяином, добрым приятелем Духарева, купцом Гораздом, было еще по весне сговорено, что возьмет он обоих варягов на обратном пути. А чего ж не взять? Заморский товар – легкий: шелка – не мука. А две пары варяжских рук будут очень кстати и на воде, и на волоках. От Переяславля до Любеча – рукой подать. Даже осенью верхами за несколько дней дойти можно. Но Духарев с Устахом не торопились. Был у них, перед отъездом, доверительный разговор с самим Свенельдом. И тайное поручение. «Я,– сказал Свенельд,– даю это дело вам, а не своим дружинным, потому как родичей у вас в наших краях нет и своих интересов тоже. А люди вы опытные. Хочу я, чтоб ехали вы в Любеч непременно через город Чернигов, а в Чернигове погостили бы денек-другой да и пригляделись к делам тамошним. Может, увидите что… занятное». Тут воевода сделал многозначительную паузу. Не любивший недомолвок Устах тут же спросил напрямик: – И что ж нам в Чернигове искать, княже? – А не знаю! – ответил Свенельд с той же подкупающей прямотой. Слывший на киевской Горе опытным и изворотливым политиком воевода со своими гриднями не хитрил никогда. За то и любила его дружина. И еще за ум, щедрость и личную храбрость. Ну, и за удачливость, конечно. – С Рунольтом черниговским мы не в дружбе и не в ссоре,– продолжал победитель уличей.– И господин его не я, а великий князь киевский… Тут воевода слегка склонил голову, как бы признавая старшинство Игоря. Слишком многие открыто ставили на воеводу – против князя киевского. Особенно после того, как Свенельд, отговорившись местными проблемами, отказался идти с Игорем на Царьград. И Игорь в отместку даже не включил его имя в договор, заключенный с императором ромеев. Ближники Игоря открыто подзуживали князя. И богатая Гора тоже исподволь пыталась натравить великого князя на удачливого воеводу, получившего в удел древлянские и примученные уличские земли. Но открыто порицать Свенельда Гора не осмеливалась. Кое-кто из больших киевских бояр был в крепкой дружбе с воеводой. И еще сторону Свенельда держала сама великая княгиня. А Ольгу на Горе уважали. Поэтому до открытой вражды дело не дошло, а Свенельд постоянно подчеркивал, что не ставит себя вровень с великим князем и остается по-прежнему воеводой киевским. Правда, данью уличской и древлянской делиться не собирался и не скрывал, что намерен по возможности расширять собственный удел. Ведь именно на таких условиях варяжский воевода принял службу у великого князя. Но на черниговские земли уличский покоритель никогда не претендовал. Так в чем же дело? Воевода объяснил, в чем. – Больно много этим летом через мои земли из Чернигова полона прошло, братья-варяги,– сказал он. Устах с Серегой удивленно переглянулись. Эка невидаль – полон! Нормальный предмет экспорта. В здешнем мире, где постоянно кто-то на кого-то нападает. Обычное дело при таком великом князе. А где война, там и пленники. Рабы на продажу. В иные «урожайные» на брань годы за раба три ногаты дают. Как за овцу. – Ну-ну,– угадал их мысли воевода.– Все не так просто. Кабы то весь была, чудь да всех понемножку – тогда я б не удивился. А то ведь древляне, да поляне, да сиверяне, да радимичи. Да половина – девки молодые, и не военная добыча, а челядинки. – Ну и что? – пожал плечами Устах.– Ну продают смерды дочерей. Обычное дело. – Обычное,– согласился Свенельд.– В плохие лета. А нынче неурожая не было. Зато жаловались мне недавно: набежали, мол, на село люди оружные. Скотину не тронули, а вот девок шестерых увели. – Степняки? – То-то и оно, что нет. Бронь, говорят, почти как у моих гридней. – Гридни? – Устах презрительно скривил губы.– Из-за шести девок мараться даже нурманы не станут. – Из-за шести, может, и нет,– воевода прищурился.– А из-за ста шестидесяти? Мои люди купцов, что полон последний везли, аккуратно поспрошали: откуда челядь? Оказалось, почти всех брали в Чернигове на торгу. А сами купцы – киевские. Мои люди вызнали: возят они полон в Степь, да недалеко возят. За лето раз шесть обернулись. Вот и занятно мне: почему это киевские купцы, что ране вели торг с ромеями да булгарами и вместе с Игорем в Царьград гостями хаживали, ныне из Чернигова сиверскими землями в Степь ходят? И откуда та челядь, что они в Чернигове покупают? – А сами девки что говорят? – ляпнул Духарев. Устах и воевода изумленно поглядели на него, и Серега прикусил язык. Забыл он особенности местного менталитета. Кого интересуют слова рабыни? Между тем Серега не раз имел возможность убедиться, что именно эти самые челядинки, особенно из тех, что приближены к власть имущим, являются хранителями ценнейшей информации. В первую очередь потому, что относятся к ним – как к мебели. Но переубеждать варягов Духарев не стал. Бесполезно. – Не может быть,– продолжал между тем Свенельд,– чтобы без войны столько челяди на восход уходило. Зато, слыхал я, в черниговских землях разбойнички озоруют. Только что ж это за разбойнички, что на открытом торгу, у дружины на виду, в княжьем городе хищеным торгуют? А? До Устаха еще не дошло, а Серега уже все понял. Поскольку в прежней жизни, где вроде бы рабства не существовало, с подобным бизнесом имел несчастье столкнуться. – Мафия, что ли? – поинтересовался он. Конечно, его не поняли. Пришлось пояснить, что он имеет в виду преступный сговор разбойников как таковых и разбойников из числа представителей власти. Свенельд поглядел на Серегу с явным одобрением.