– Даже если меня осудят, ищи его, Шарапов! Не жизнь, хотя бы честь мою спаси!.. С тяжелым сердцем ехал я в радиокомитет – Груздев не то чтобы убедил меня в своей невиновности, но и мою уверенность в противоположном он размыл основательно. Конечно, стоило бы все это обсудить с Жегловым, но он скорее всего назовет меня сентиментальной бабой и поднимет на смех, и я был даже рад, когда после допроса Груздева не застал его в кабинете: умчался куда-то в город. А я решил узнать на радио, когда и какой именно матч транслировался двадцатого октября, во сколько точно кончился, с каким результатом и так далее, – больше полагаться на приблизительные вычисления Жеглова я не хотел. Совсем молоденькая девчурка – на улице я бы ей больше шестнадцати ни за что не дал – оказалась редактором спортивных передач и дежурила в тот день. Разговор у нас с ней предстоял короткий, по моим расчетам, но, вместо того чтобы ответить путем на мой вопрос, редакторша сама спросила, порывшись в аккуратных папках-скоросшивателях: – Вас какой матч интересует? Я удивился – только что я уже сказал ей, что интересуюсь матчем двадцатого октября. На что девица спокойно мне возразила: – Двадцатого транслировались два матча – конец сезона и очень напряженная таблица розыгрыша… * * * ... В Москве семьсот детских садов. Ежедневно их посещают 70 000 ребят. Количество садов все время возрастает. В хорошем помещении на Лефортовском валу создан детский сад для 250 детей. Недавно гостеприимно открыл свои двери для ста маленьких хозяев детский сад в Свердловском районе. «Вечерняя Москва» …Меня, как говорил старшина Форманюк, будто пыльным мешком по голове из-за угла стукнули; во всяком случае, редакторша спросила с недоумением: – Случилось что-нибудь очень серьезное? – Да, золотко, – сказал я торопливо. – Говорите, да поскорее, какие были матчи, где, во сколько и тому подобное… Редакторша пожала узкими плечиками: – Пожалуйста. Двадцатого октября, четырнадцать часов. Трансляция со стадиона «Динамо». Ведущий – Вадим Синявский. Двадцать две тысячи зрителей. Кубок СССР. Играли ленинградский «Зенит» и московский «Спартак». Счет 4:3. Передача окончилась в пятнадцать пятьдесят пять. Там же – календарная встреча ЦДКА – «Динамо», в семнадцать часов… – Стоп, девушка, хватит!.. – заорал я и умчался, наверняка оставив у молодой редакторши не самое лучшее впечатление о московских сыщиках. Когда я вернулся из Лосинки, переполненный самыми поразительными новостями, какие только можно себе представить, Жеглов уже сидел в кабинете за своим столом и сосредоточенно работал над какими-то записями. Он поднял голову, довольно хмуро взглянул на меня, буркнул: – Ты где шляешься, Шарапов? Время уже к семи, а тебя все нет… – Сейчас доложу, – пообещал я, скинул плащ, причесался и занял выжидательную позицию. Глеб дочитал записку, перевернул ее вниз текстом, ухмыльнулся: – Ну, валяй, орел, докладывай. По лицу вижу, сейчас будешь хвастаться. – Так точно, – сказал я. – Только не хвастаться, а сообщать о результатах проверки. Хвастаться нескромно как-то… – Ну-ну, скромник… Слушаю. Я выждал немного, чтобы как в театре, эффектно, и сказал: – Груздев невиновен. Освобождать его надо! Получилось не так, как в театре, а, наоборот, будто бухнул я холостым. Жеглов поморщился, сказал хладнокровно: – Да ты шутник, оказывается. Ну ладно, шути дальше. – Я не шучу, – сказал я. – В книжке, которую ты мне дал, написано, что сила доказательств – в их вескости, а не в количестве. И я с этим согласен… – Тогда порядок, – не удержался Жеглов. Я не стал заводиться, кивнул: – Ага, точно. Вот я поговорил по душам с Груздевым и понял, что у нас с ним что-то получается не то. Калибр не такой у человека, чтобы из-за квартиры на душегубство пойти… Жеглов снова перебил меня. – Я, конечно, не Лев Толстой, – сказал он. – Но тоже отчасти психолог… И хочу внести некоторую ясность с Груздевым. Почти все сослуживцы характеризовали его как человека скрытного. Да мы и сами в этом убедились. А скрытность обязательно означает притворство – значит, ложь… Уже одного этого немало, потому что притворщик, врун – потенциальный преступник… Я эти рассуждения даже дослушивать не стал. – А если человек скрытный от застенчивости, например? – сказал я, но сообразил сразу, что к Груздеву это, пожалуй, вряд ли относится, и поправился: – Или от скромности? Тоже потенциальный преступник? Жеглов, конечно, зацепился: – Скромный он – это да, точно, прямо институточка голубая, чистая, как мак! – И, довольный собою, посмеялся немного, а потом посерьезнел как-то с ходу, будто тряпкой с лица смех стер, сказал: – Давай к делу, что ты бодягу развел… – Так я и собирался к делу, а ты тут со своей психологией, – сказал я досадливо. – Можешь ты меня минуту послушать не перебивая? – Ну?.. – Мы рассчитали, что сосед Ларисин видел Груздева на лестнице около семи часов – как раз в этом время кончился матч ЦДКА – «Динамо». – Ну? – Ты помнишь, что сосед этот, Липатников, времени не знал, только по футболу мы и сориентировались? – Так. – И кто играл, он не помнил, помнишь? Он еще сказал, что не болеет… – Заладил: «помнил», «помнишь»! Не тяни кота за хвост, что у тебя за привычка!.. – Я не тяну, я хочу, чтобы ты все до мелочи вспомнил – это очень важно. Так вот, на радио мне сказали, что в этот день был еще один матч, «Зенит» – «Спартак», и трансляцию его закончили в четыре. Понимаешь – в четыре! Соображаешь, что это значит? – спросил я и протянул Жеглову справку из радиокомитета. Он взял справку, внимательно прочитал ее, с недоумением посмотрел на меня, повертел справку в руках, будто хотел еще что-нибудь из нее выжать, но больше там ничего не было написано, и он сказал: – М-да… Это несколько подмывает показания соседа… Но мы ведь на них меньше всего базировались. – Я извиняюсь, – сказал я запальчиво. – Это, по-моему, подмывает не показания соседа, а наши с тобой расчеты. Сосед что? Он утверждает, что видел Груздева после матча, а когда это было, ему неизвестно. А Груздев сразу сказал, что встретил Липатникова в четыре. Это как будем понимать? Он ведь показания соседа предусмотреть не мог? – Да черт с ними, с этими показаниями, – сердито сказал Жеглов. – Мы и без них бы обошлись. – Пока не обходились. Ты же сам про скрытность Груздева толковал и целую теорию из нее вывел: раз скрывает, что был в семь, значит… и все такое прочее… Жеглов разозлился всерьез: – Слушай, орел, тебе бы вовсе не в сыщики, а в адвокаты идти! Вместо того чтобы изобличать убийцу, ты выискиваешь, как его от законного возмездия избавить. И оттого что он разозлился, я, наоборот, как-то сразу успокоился и сказал ему уважительно: – Глеб Георгиевич, ну что ты на самом деле… Мы ж с тобой одну работу работаем, просто я хочу, чтобы возмездие действительно законное было, как говорится, без сучка без задоринки. Ты же лично против Груздева ничего не имеешь, верно? Но уверился, что он преступник, и теперь отступать не хочешь… – А почему это я должен отступать? – рассердился Жеглов. – А потому, что факты. Вот ты послушай меня спокойно, без сердца. Я после разговора с Груздевым думал много… плюс все делишки Фокса этого растреклятого. Понимаешь, ведь между ними ничего не может быть общего, не могу я себе представить, чтобы такие разные люди могли промеж себя сговориться как-либо… – Ты еще много чего не можешь себе представить, – вставил Жеглов. – Не заедайся, Глеб, – попросил я его. – Лучше слушай. Соболевская мне малость глаза приоткрыла. Мы с тобой все время считали, что Груздев в крайнем случае мог навести Фокса на Ларису, так? Оказывается, Фокс и без Груздева ее знал и у них были отношения. Серьезные, ну, со стороны Ларисы, стало быть… Глеб закурил, сильно затянулся, так, что щеки впали, сказал: – Ну-ну, продолжай, психолог… Я на это не обратил внимания, мне важно было ему все разъяснить, чтобы он, как и я, уразумел расстановку сил. – Когда я про второй матч узнал, у меня в башке будто осветилось. Ты сам посмотри, все ведь как нарочно складывается: патрон нестандартный, палец на бутылке не его, след на шоколаде чужой. И что в четыре был, а не в семь, вполне возможно. А если в четыре, а не около семи, то остается одна-единственная улика – пистолет… Глеб снова затянулся и процедил: