– Может выходить второй… – Третий… – Теперь пусть выходит горбатый… Я сказал – горбатый! – Пятый… – Выходи следующий… Неразборчиво гудели еще голоса, и наконец Жеглов ликующе заорал: – Все! Шарапов, выходи! Все здесь! Я стал отодвигать засов, и руки меня не слушались. На ватных ногах добрел я до спуска, медленно сделал последние шаги и вышел на улицу, а пистолет еще держал в руках… Ошалело озирался я по сторонам – здесь уже было полно людей, тискали меня в объятиях Тараскин и Гриша, хлопнул сильно по плечу Жеглов: – Молодец, Шарапов, мы тут за тебя страха натерпелись… Пасюк хозяйственно собирал сваленное на снегу оружие. Бандитов, обысканных и уже связанных, сажали в тюремный фургон «черный ворон», милиционеры с винтовками из оцепления смотрели на меня с любопытством. У дверей «воронка» стоял Левченко. – Руки! – скомандовал ему милиционер. Левченко поднял на меня глаза, и была в них тоска и боль. Протянул милиционеру руки. А я шагнул к нему, чтобы сказать: ты мне жизнь спас, я сегодня же… Левченко ткнул милиционеру в грудь протянутыми руками, и тот упал. Левченко перепрыгнул через него и побежал по пустырю. Он бежал прямо, не петляя, будто и мысли не допускал, что в него могут выстрелить. Он бежал ровными широкими прыжками, он быстро, легко бежал в сторону заборов, за которыми вытянулась полоса отчуждения Ржевской железной дороги. И вся моя оцепенелость исчезла – я рванулся за ним с криком: – Левченко, стой! Сережка, стой, я тебе говорю! Не смей бежать! Сережка!.. Я бежал за ним, и от крика мне не хватало темпа, и углом глаза увидел я, что стоявший сбоку Жеглов взял у конвойного милиционера винтовку и вскинул ее. Посреди пустыря я остановился, раскинул руки и стал кричать Жеглову: – Стой! Стой! Не стреляй!.. Пыхнул коротеньким быстрым дымком ствол винтовки, я заорал дико: – Не стреляй!.. Обернулся и увидел, что Левченко нагнулся резко вперед, будто голова у него все тело перевесила или увидел он на снегу что-то бесконечно интересное, самое интересное во всей его жизни, и хотел на бегу присмотреться и так и вошел лицом в снег… Я добежал до него, перевернул лицом вверх, а глаза уже были прозрачно-стеклянные. И снег только один миг был от крови красным и сразу же становился черным. Я поднял голову – рядом со мной стоял Жеглов. – Ты убил человека, – сказал я устало. – Я убил бандита, – усмехнулся Жеглов. – Ты убил человека, который мне спас жизнь, – сказал я. – Но он все равно бандит, – мягко ответил Жеглов. – Он пришел сюда со мной, чтобы сдать банду, – сказал я тихо. – Тогда ему не надо было бежать, я ведь им говорил, что стрелять буду без предупреждения… – Ты убил его, – упрямо повторил я. – Да, убил и не жалею об этом. Он бандит, – убежденно сказал Жеглов. Я посмотрел в его глаза и испугался – в них была озорная радость. – Мне кажется, тебе нравится стрелять, – сказал я, поднимаясь с колен. – Ты что, с ума сошел? – Нет. Я тебя видеть не могу. Жеглов пожал плечами: – Как знаешь… Я шел по пустырю к магазину, туда, где столпились люди, и в горле у меня клокотали ругательства и слезы. Я взял за руку Копырина: – Отвези меня, отец, в Управление… – Хорошо, – сказал он, не глядя на меня, и полез в автобус. Я оглянулся на Пасюка, Тараскина, взглянул в лицо Грише, и мне показалось, что они неодобрительно отворачиваются от меня; никто мне не смотрел в глаза, и я не мог понять почему. У них у всех был какой-то странный вид – не то виноватый, не то недовольный. И радости от законченной операции тоже не видно было. Копырин мчался по городу и бубнил себе под нос, но не про резину, а что-то про молодых, про несправедливость, судьбу. Но я не очень внимательно слушал его, потому что обдумывал свой рапорт. С Жегловым я работать больше не буду. У дверей Управления я сказал: – Спасибо тебе, Копырин. За все. И за кисет… Он у того парня остался, убитого… * * * ... Абажур является одной из необходимых вещей, он украшает наш быт, создает уют. Хорошую инициативу проявила мастерская бытового обслуживания, организовав у себя производство абажуров. Каждый наркомвнуделец может заказать из своего материала красивый абажур, моделей которого нигде, кроме нашей мастерской, не имеется. «На боевом посту» – Я с тобой пойду, – сказал Копырин, слезая со своего сиденья. – Зачем? – удивился я. – Хотя, если хочешь, пошли… В вестибюле, как всегда, было многолюдно, сновали озабоченные сотрудники, и только у меня сегодня дел никаких не было. Я пошел к лестнице и увидел на столике у стены портрет Вари. Большая фотография, будто увеличенная с удостоверения. Варя? Почему? Почему здесь ее фотография? Отнялись ноги, вкопанно остановились. И сердце оборвалось. ... СЕГОДНЯ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СЛУЖЕБНЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ ПОГИБЛА МЛАДШИЙ СЕРЖАНТ МИЛИЦИИ ВАРВАРА АЛЕКСАНДРОВНА СИНИЧКИНА… – Володя, Володя, ну что ты… Не воротишь, – загудел над ухом Копырин. Варя! Варя! Этого не может быть! Это глупость! Вздор! Небыль! Варя! Варя, это я должен был сегодня погибнуть, но я же вернулся! Ты обещала дождаться меня, Варя!..