Среда 1 Газетно-издательское объединение находилось в огромном сером доме с галереями, длинными балконами, круглыми окнами. Дом был похож на старый пассажирский корабль, во время наводнения случайно попавший на городскую улицу и застрявший здесь навсегда. Тихонов знал, что редакция газеты помещается в левом крыле на четвертом этаже. Он шагал по коридору, раздумывая о том, какие можно было бы здесь устроить замечательные велогонки. На бесчисленных дверях белели таблички с фамилиями. Почему-то рядом с туалетом висела черная стеклянная табличка: «Ходи тихо. Работают». У входа в комнату 414 было написано: «Беляков С. Н., Степичев Ю. М., Аксенова Т. С., Пушкина А. Н.». Тихонов коротко постучал. – Войдите… В комнате за одним из столов сидел парень лет тридцати в красивом дубленом полушубке. Меховая шапка с длинными ушами валялась рядом на стуле. – Мне нужен заведующий отделом Беляков. Парень повернул к нему кудрявую светлую голову с худым хищным профилем: – Беляков вышел. Будет через полчаса. Я Степичев. Могу быть полезен? – Да, можете. Я Тихонов из МУРа. – Садитесь сюда, это Танин стол. Подождите немного, я сейчас закончу свои дела и – к вашим услугам. Танин стол был завален какими-то газетами, исписанными листами, гранками, вырезками из журналов, на шестидневке были расчеркнуты и загнуты листы. Крышка с чернильного пузырька была свинчена, в нем торчала обкусанная деревянная школьная ручка. Под стеклом на столе большая цветная фотография: космонавт гасит купол парашюта на бесконечном, залитом солнцем поле. И надпись на фотографии: «Доброму и умному товарищу, прекрасному человеку, Танюше Аксеновой…» Степичев разбирал на своем столе какие-то бумажки, быстро читал, некоторые складывал в верхний ящик стола, остальные рвал. На угол сложил стопку потертых блокнотов. Позвонил куда-то и попросил приготовить досье по Таймыру. Задвинул ящик, запер, ключ положил на стол Белякова. – Все. Можно ехать. – Он сел верхом на стул, достал пачку сигарет, протянул Тихонову. – Спасибо, не курю. Далеко собираетесь? – Талнах, Северный Таймыр. Гидростанцию и металлургический комбинат пускать будут. Там-то все в порядке, а вот у вас как – по-прежнему ничего? – Ноль. На вас надеюсь – думаю, поможете. Вы когда последний раз Аксенову видели? – В понедельник, около пяти. – Потом она ушла? – Нет, я ушел первым. Таня еще оставалась. Я ее звал ужинать – она сказала, что ей надо поработать. – Больше никого в отделе не было? – Нет. Собственно, заходил Беляков. Но он в понедельник был «свежей головой», так что в отделе почти не показывался. – Как это – «свежей головой»? – На каждый номер выделяется человек, который приходит, когда верстка номера уже готова, и вылавливает из него «ляпы». – Понятно. Вы не обратили внимания, какое у Тани было настроение в этот день? Степичев пожал плечами: – Трудно сказать. Вроде бы нормальное. Она ведь вообще была очень спокойная. – Спокойная или флегматичная? Степичев взмахнул сигаретой: – Это, знаете ли, только в школьном учебнике люди разбиты на четыре подкласса: флегматики – холерики, меланхолики – сангвиники. В жизни сложнее подогнать человека под эти рамки. Таня была обычной молодой женщиной – веселой, добродушной. И кроме того, когда вот так внезапно погибает близкий человек, в первое время почему-то уходит из памяти самое главное. Мелочи какие-то остаются, пустяки. – Вы не знаете, были у нее враги? – Не думаю. Недоброжелатели какие-нибудь, наверное, как у всякого человека, были. Но такие, чтобы убить, – вряд ли. – А что она в понедельник днем делала? – Сейчас подумаю. Дай Бог памяти. Так, с утра она писала отчет о командировке… – Простите, а когда она приехала из командировки? – В субботу утром. Таня ездила на лавсановый комбинат в Ровно, неделю там была. Привезла очерк. Да! Говорила, что нашла какой-то поразительный материал для рубрики «На моральные темы», но что-то ей еще должны были не то прислать, не то она должна была проверить. Я сам был в закрутке и как-то пропустил это мимо ушей. Да оно, собственно, сейчас уже не имеет значения… Стас спросил как бы между прочим: – Аксенова не замужем? – Нет. У нее был один человек. Не знаю даже, как его назвать, – жених, что ли. – Вы о Ставицком говорите? Степичев взглянул на него удивленно: – А вы уже о нем знаете? – Пока очень мало. Я как раз и хотел что-нибудь интересное о нем узнать. – Да ничего, по-моему, в нем нет интересного! Актер! Таким всю жизнь не хватает одной роли, чтобы стать знаменитыми. – Я хочу вам напомнить – мы об обстоятельствах убийства почти ничего не знаем. Нам лишь известно, что Таню убил высокий молодой человек в темном пальто с чемоданчиком в руке, – сказал спокойно Стас. – Во-первых, Ставицкий ходит в сером пальто, а во-вторых, я не верю, что он может быть к этому причастен. – Во-первых, я вам не сказал, что подозреваю Ставицкого, – мне просто надо лучше знать людей из окружения Аксеновой. А во-вторых, в уголовном розыске «не верю» – это не аргумент. Мы предпочитаем факты. – Видите ли, я его не люблю и не могу быть объективным. А вам необъективность сейчас может только навредить. Да и действительно я его очень мало знаю. Встречался с ним несколько раз, и мне он не понравился. По-моему, просто хлыщ, который дома снимает с себя интеллигентность, как пиджак. Мне иногда казалось, что Таня его терпит, потому что дала себе слово сделать из него человека. А может быть, я и не прав, не знаю… 2 Беляков вошел в комнату стремительно, рывком. В руках он держал сырой еще оттиск газетной полосы. Беляков был очень мал ростом, очень прям, очень озабочен. – Здравствуйте, товарищ Тихонов. Я прямо из типографии. Стас встал, шагнул навстречу. – Сидите, сидите. Вот здесь мы даем Танин очерк, который она привезла из командировки. На желтоватом листе бумаги выстроились колонки сереньких букв, аккуратно огибая белые пятна, куда втиснутся клише фотографий. Сбоку шел высокий трехколонник, названный «Много ли человеку доброты надо?». Под заголовком – фамилия Тани в траурной рамке и жирным шрифтом официальное: «Когда верстался этот номер, трагически погибла молодая талантливая журналистка Т. С. Аксенова. Читатели хорошо знают…» Степичев поднялся. – Ну, я поехал. – Он обнял Белякова за плечи, пожал Стасу руку. – Желаю удачи. – Из Норильска телеграфируй, – сказал Беляков. – Пока. Дверь захлопнулась, и долго еще из коридора доносились четкие шаги Степичева. Беляков снял очки и, высоко подняв их, стал протирать платком. Как у всех очень близоруких людей, глаза у Белякова без очков сильно скашивались к носу и лицо становилось незащищенно голым. «Глазные мышцы от постоянного напряжения слабеют», – подумал Стас. Беляков надел очки и снова стал руководяще озабоченным. – Мы потрясены этой трагической, нелепой гибелью, – сказал он и доверительно добавил: – Наш главный хочет снестись с вашим руководством на предмет выделения группы самых сильных оперативных работников для расследования этого из ряда вон выходящего дела. – Благодарю за внимание, – усмехнулся Тихонов, – только самых сильных мало, а преступлений еще вполне хватает. Так что, если все самые сильные будут заниматься одним делом, для преступников будет не жизнь, а малина. Кроме того, мы занимаемся не следствием, а оперативным розыском преступника. Следствие ведет прокуратура. – Не обижайтесь, товарищ Тихонов. Я, наверное, неудачно выразился. Я просто хотел сказать, что этому убийству надо уделить чрезвычайное внимание.