– Валяйте. Добивайте контрольным в голову. – Дело в том, что вы, Егор, никогда не двигались по ложному следу. Ваш путь был верен, но шли вы слишком долго. Отсюда и роковые последствия. – Я опять вас не слишком понимаю. – Я сейчас все объясню. В столь черепашьей скорости передвижения виноваты вы сами, ведь изначально были все шансы решить загадку Чеширского кота. – Вы намекаете, что убийца все-таки я, и ловить было некого? – Я не намекаю, я говорю прямым текстом, что вы не умеете пользоваться случаем. Так и не дождавшись от меня вопроса, выдержав театральную паузу, он продолжил. – По вашем же словам, с самого начала у вас были сны. Во многих поверьях народов мира сон – одна из граней, порогов в другие миры. И я придерживаюсь подобного мнения, хотя мои положения более научны. Засыпая, мы действительно переносимся в иной мир. Мир нашего подсознания, вечно неспящего мозга. Научно доказанный факт, что в фазе быстрого сна мозг проецирует физическое состояние в виде художественных образов. Сны могут дать самую разную информацию: начиная от банального самочувствия – действительного самочувствия, без налета кокетства «мне не время болеть», и заканчивая ответами на мучившие которую неделю вопросы. К сожалению, эта информация слишком мимолетна и утекает из памяти, стоит открыть глаза. Хотя истории известны случаи более удачных сновидений. Яркий пример – Дмитрий Иванович Менделеев, открывший свою периодическую таблицу как раз во сне. Так к чему я все это веду. У вас, молодой человек, с самого начала был самый важный помощник – ваш мозг. Эта Широ, кем бы она ни была, являлась, по сути, итогом работы оного. Но по каким-то лишь вам известным причинам вы продолжали отрицать ее помощь. – Может, потому, что я просто не понимаю ее размытых намеков? – Это вы глупости говорите, молодой человек. Мозг ведь ваш. А значит, все, что вам нужно, это всего лишь хорошенько подумать. О чем Широ говорила чаще всего? Я задумался, восстанавливая в голове все воспоминания о наших с ней встречах. – Пожалуй… Чаще всего она интересовалась, почему мы назвали убийцу Чеширским котом. Это ее забавляло и, одновременно, настораживало. – И почему же? – Михаил Панкратович хитро улыбнулся, от чего у меня появилось подозрение, что он сам уже давно все понял. Однако его желание были очевидно – я должен додуматься до всего самостоятельно. Лишь так я смогу поверить даже в самое невероятное. – Все просто. Из-за визитки убийцы – карты червонной дамы с нарисованной улыбкой Чешира. – Хорошо. Теперь я напомню вам один интересный факт о психологии серийных. Не думаю, что уважаемый Игорь Игнатьевич не говорил о нем, – возможно, вы просто запамятовали. Так вот, разум серийных убийц из тех, кого не могут долгое время вычислить, постепенно разрушается. Зачастую они начинают верить в свою безнаказанность, уподобляя себя богу. И от лицемерия или же извращенного интереса специально оставляют подсказки, тем самым отмечая, что без озарения свыше простые смертные не способны найти их. Вот теперь подумайте еще раз, молодой человек. Подсказки. Если бы он их оставлял, то не прятал. Что-то, что постоянно на виду. Что-то необычное, указывающее только на него. Понятное и одновременно завуалированное. А если карта? Червонная дама и улыбка. На что похоже, с чем можно связать? Как собака, почуявшая остывший было след, я подался вперед и уставился на профессора невидящим взглядом. Дама… Дама червей… Красная дама. Красная. Стоп. Первая жертва была с красной ветки, последняя тоже. Круг будто бы замкнулся. Но для того, чтобы вернуться в начальную точку, необходимо пройти какой-то путь. Улыбка… Что, если? – Михаил Панкратович, у вас, случаем, нет карты метро? А то у меня все личные вещи изъяли. – Конечно-конечно, – лучезарно улыбаясь, он тут же протянул мне старенький карманный календарь, будто все это время только и ждал эту просьбу. Может, так оно и было. Так, на каких станциях сообщали о пропаже девушек? Театральная, Библиотека имени Ленина, Рижская, Киевская. Я поводил пальцем по карте, но картинка никак не желала выстраиваться. – Может, с этим будет легче? – заговорщицки спросил профессор, протягивая мне огрызок простого карандаша. Схватившись за него, как утопающий за спасательный круг, я быстро отметил родные станции опознанных жертв. Соединил линией. Получилась трапеция. Наверно, я что-то не так делаю. Если подумать, отмечая станции прописки девушек, я автоматом выкидываю неопознанных бедняжек. Но на них также были карты. Тогда, может, имеют смысл не места жизни, а точки, где они нашли последний приют? Таааак… Первая была обнаружена в перегоне от Театральной до Новокузнецкой. Вторая – от Библиотеки до Полянки. Третья – от Кузнецкого Моста до Китай-города. Четвертая от Площади Революции до Курской. Пятая – от Третьяковской до Китай-города. Шестая – от Тургеневской до Китай-города. Помнится, это был самый сложный случай из всех. Тело нашли абсолютно случайно, да и сообщили не сразу. В итоге из-за аномалии в туннеле и общего состояния трупа работа на месте преступления напоминала цирк уродцев. То одного, то другого члена бригады начинало бить в конвульсиях или накрывал порыв беспричинного смеха. Стоп, не отвлекайся. Седьмую девушку обнаружили в перегоне от Киевской до Парка Культуры. И последняя, вновь большевичка, пропала с Красных Ворот. До этого Чешир выкидывал тела не слишком далеко от станций. Значит, по аналогии с другими жертвами, если мы опять не успеем, то труп, скорее всего, обнаружится в одном из перегонов. Непосредственно на красной ветке. Скандала такой силы, что может разразиться, не было уже давно. Итак… Соединив точки, я получил вполне узнаваемую широкую улыбку, в которой не хватало одного зуба. Стечение обстоятельств ли, дрогнувшая ли моя рука, но провал оказался точнехонько на станции Полянка. – Нашли что-нибудь занимательное? – участливо спросил Михаил, даже не пытаясь заглянуть в расчерченную карту. – Да… – пробормотал я, стараясь справиться с волнением. – Но, честно говоря, находка меня не радует. – Боитесь неизвестности? – хмыкнул он и одним большим глотком допил чай. – Подумайте хорошенько, молодой человек. Вы все еще можете отступить. Сбежать на отдаленную станцию, зажить новой тихой и неприметной жизнью. – Нет, – неожиданно твердо ответил я. – Моя интуиция говорит, что я обязан довести это дело до конца. И в этот момент я понял, что решился. Рывком поднявшись, я коротко кивнул улыбающемуся профессору и зашагал к выходу. Но у двери все же остановился, чтобы задать последний интересующий меня вопрос. – Михаил Панкратович, напоследок вы можете сказать мне, кто на самом деле Митя? – На данный момент просто дурачок, – он загремел чашками. – Дурачок, когда-то давно бывший гениальным молодым инженером-конструктором. Во время бомбежки ему не повезло получить сильнейшую травму мозга, образовавшаяся гематома едва не убила его. И все же он остался жив, хотя и растерял большую часть своей гениальности. Временами случаются просветления, но чаще… Он, по его словам, видит призраков. Ирония судьбы… Это все, что вы хотели узнать, молодой человек? – Да. И спасибо. Не дождавшись ответа, я вышел из дома, держа путь к выходу со станции. В голове моей, постепенно угасая, билась интересная мысль. Профессор – человек, несомненно, умный, начитанный. С огромным багажом опыта и знаний. Но что-то подсказывало мне, что в одном он все же ошибся. Возможно ли, что два никак не связанных между собой человека видят одинаковую иллюзию, причем один из них во сне, а второй наяву? Ответ тут однозначный – нет. * * * Часто ли мы задаемся вопросом, что такое тьма? Это явление полного отсутствия света или же процесс поглощения фотонов? Спорить можно бесконечно, выдвигая нерушимые аргументы и доводы, однако к тридцать пятому году своей жизни я пришел к забавному выводу. Тьма – она для всех своя, и в ее определении не столь важны научные знания или жизненный опыт. Лишь наш разум, наша личность являются мерилом. Что до меня, до Удара моей личной тьмой был страх одиночества. Страх быть забытым, непонятым, отвергнутым. Все еще будучи огражденным родителями от мерзости окружающего мира, я просто не мог бояться чего-либо другого, кроме как потерять свое уютное, теплое и сытое местечко. Пожалуй, в этом я был не столь одинок. Забавный каламбур. А потом нам всем, молодым и великовозрастным, пришлось быстро взрослеть. Вдруг я с удивлением обнаружил, что одиночество вполне может оказаться единственным спасением. День за днем все эти двадцать лет я наблюдал, как гордое понятие «человек» постепенно превращается в обычное, не слишком точное определение с размытыми рамками, все чаще убеждаясь, что не хочу быть частью всего этого. Однако, чтобы изменить хоть что-то в устоявшемся режиме, необходимо обладать невероятной силой, которой у меня никогда не было. И будучи слабым, я смирился с собственным ничтожеством и продолжал жить, лишь изредка для вида огрызаясь. Продолжал отыгрывать выбранную для себя роль. До сегодняшнего дня. Перегон до Полянки, самой таинственной станции московского метро, стал для меня длинным путем на эшафот. Считая шпалы, я не мог знать, был не в силах даже предположить, что ждет меня впереди. Однако, впервые сделав выбор и поспорив с собственным бессилием, я был горд. И мне не было важно, найду я там спасение или же собственноручно выкопаю себе могилу. Главное, что впереди меня ожидали ответы. Я не знал, сколько уже прошло времени – минута или десяток лет. С собой не было даже спички, чтобы осветить путь, – я просто шел вперед, пока мышцы не стали умолять о пощаде. И даже когда ноги свело судорогой, я продолжал ползти на коленях. Когда не осталось сил и на эту малость, я упал возле ледяных рельсов и протянул вперед руку. Будто осознав всю силу моей решимости, реальность сжалилась, и мои заледеневшие пальцы дотронулись до чего-то теплого. Этот комок впереди определенно был живым, его мягкая шерсть щекотала ладонь, посылая странные сигналы в воспаленный мозг. Я вновь провел рукой по неизвестному животному. Неожиданно тишину туннеля разорвало удовлетворенное мурчание. Бесшумно передвигаясь на мягких подушечках, невидимый в темноте кот подошел к моему распластанному телу и потерся о грудь. Его пушистый хвост щекотал мне лицо обрубленным кончиком. Продолжая мурчать, кошак ткнулся в меня влажным носом и положил мне на щеку переднюю лапку. Лапку с одним отсутствующим пальцем. Лапку, неспособную когда-либо выпустить когти, давно вырванные шайкой хулиганов. – Макс? – это дурацкое для кота имя никогда мне не нравилось, но спорить я не мог, ведь его выбрала Широ. Голова начала раскалываться, и все же я поднялся на колени. Силясь хоть что-то рассмотреть в густой темноте, протянул вперед руки. – Макс, иди ко мне. Кот лизнул мне пальцы и вдруг прыгнул на рельс, неожиданно громко шлепнув по нему лапами. Коротко и требовательно мяукнув, он потопал вперед. – Макс, стой! – следуя за затихающим мяуканьем, я побрел вперед. С каждым новым шагом силы будто возвращались ко мне. Вскоре из-за поворота забрезжил яркий свет и, излучая тепло и человеческий гомон, выплыла станция. В начале перрона, у прикрытой решеткой лестницы, недовольно переминался на лапках мой полосатый проводник. На удивление, замка на преграде не было, и когда я приоткрыл решетку, кот шустро юркнул на платформу. Непривычно чистый перрон буквально кишел людьми. Одетыми с иголочки, благоухающими достатком и сытостью. Некоторые из них целеустремленно спешили к лестницам переходов, другие же нетерпеливо стояли у края платформы, ежесекундно вглядываясь в электронные часы над туннелем, отсчитывающие время с момента отбытия последнего поезда. Люди разных возрастов и социального положения, все еще разделенные стенами своих уютных и не очень квартир. – Егор, ты все-таки поймал этого несносного кошака? – ко мне, улыбаясь, подбежал чуть запыхавшийся Сашка. И тут же рывком подхватил на руки Макса. – Какой ты, однако, шустрый, зараза. Как из переноски-то сбежал? – бурчал он, ласково тиская животное. – Широ, это все ты виновата! – Ну, он так жалобно мяукал, вот я замок и приоткрыла… За спиной Сани, опустив голову и разминая в руках ремень переноски, стояла она. Моя сводная младшая сестра. Уже прошло почти два с лишним года с тех пор, как родители Широ, партнеры по бизнесу и близкие друзья моего отца, погибли при аварии на Фукусиме-1. В память о них папа удочерил осиротевшую десятилетнюю малышку. За эти два года она, хоть и немного оправилась от потери, все еще настороженно относилась к новой семье. Будучи тихой примерной девочкой, она пугалась любого повышения голоса. Может быть, боялась, что, разозлившись, мы выгоним ее, и она снова останется одна. К слову, напрасно. Пусть Широ и не была мне родной по крови, но очень быстро стала близким и дорогим человечком. Теперь мне было кого защищать. – Саня, – я ткнул друга кулаком под ребра и подхватил выпавшего из его рук кота. – Сколько раз говорить тебе, будь спокойнее. Подумаешь, Макс убежал. Ну побегал я за ним немного, так для здоровья же полезно. – Был бы ты ко мне таким добрым… – прошипел Утесов, потирая живот. – Ладно, поезд вроде едет. Люди на перроне заволновались, ближе подходя к краю платформы, чтобы первыми проникнуть в чрево вагона. Мы трое стояли чуть в стороне, решив не принимать участия в толкучке. Все равно в час пик сидячих мест не отыщешь, да и ехать нам всего две станции до Тульской. Когда двери за нашими спинами закрылись, мы не стали отходить далеко. Я удобно пристроился в уголке между стеной и поручнями и предался своему любимому занятию – рассматриванию туннеля сквозь окно вагона. – Нет, я все же не понимаю, где ты там этот туман рассмотрел, – невнятно пробурчал Саня, прижимаясь лбом к прохладному стеклу. – Кстати, видишь того мужика напротив, на крайнем сиденье? Сфокусировав взгляд на окне, я разглядел отражение мужчины. Одетый в ношеный камуфляж, он сидел, опустив голову, решив, что никто не заметит, как он исподлобья рассматривает пассажиров вагона. – Ну и? – тихо ответил я. – Не нравится мне, как он на Широ смотрит. Может, выйдем и подождем другой поезд? – С этими участившимися взрывами в метро ты какой-то дерганый стал. – Я повернулся боком, сильнее вжимаясь в поручень, чтобы дать человеческому потоку на Серпуховской спокойно войти в вагон. Саня замолчал. На его лице отразилась ожесточенная работа мысли, будто он силился придумать весомый ответ. – Знаешь, – наконец заговорил он, когда наш поезд вновь вполз в туннель. – Как говорится, лучше перебздеть… В следующее мгновение наш вагон застонал раздираемым в клочья железом. Вдребезги разбивая стекла, внутрь ворвалась волна пыли и камня. Смешиваясь с криками сотен глоток, она резко остановила поезд, свернув его гармошкой и вырывая поручни из надежных креплений. Забившись, как безумный кролик, вагон дернулся и перевернулся, скидывая на меня окровавленных людей. Я почувствовал удар по голове и провалился в удушливую тьму. * * * Все, что мне хотелось, – дышать. Мозг вопил о хотя бы малюсеньком глотке кислорода. Я безуспешно открывал рот, но в легкие, сдавливаемые огромной тяжестью, проникала лишь бетонная пыль вперемешку с кровью. Забившись в истерическом припадке, я старался сбросить с себя огромную тушу едва теплого мяса. Мой разум не хотел воспринимать ничего, что происходило вокруг. Он хотел только жить. Я хотел жить. Хотел дышать. Хлынувший в кровь адреналин придал сил отбитым конечностям, и, утробно захрипев, я все-таки сбросил с себя этот тяжелый мешок с костями. Перевернувшись на живот, приподнялся на руках и закашлялся, с жадностью глотая долгожданный кислород, оставляющий на языке металлический привкус крови и горький – гари, с терпкими, чуть сладковатыми нотками жженого человеческого мяса. Когда слезящиеся от пыли и дыма глаза все-таки согласились воспринимать мир, первое, что я увидел, – женское лицо в багровых потеках. Распахнутые глаза, как зеркало, отражали мое залитое кровью лицо. В том, что она мертва, сомнений не было: буквально вбитый сильнейшим ударом в череп нос и свернутая шея не оставили шансов выжить. Судорожно сглотнув, я медленно огляделся. Всюду в совершенно неестественных позах были раскиданы человеческие тела. У некоторых не хватало конечностей, другие, как птицы на вертел, были насажены на торчавшие в разные стороны поручни. Разорванное железо вагона превратило его внутренности в мясорубку, а людей, находящихся в нем, в фарш. Я попытался подняться на дрожащие ноги, но тело мое, непроизвольно скрючившись, выплеснуло на пол поток желудочного сока вперемешку с остатками скудного завтрака. Голова невыносимо ныла.