– Не учи ученого, – огрызнулся сталкер, но ствол все-таки опустил. – Сюда, – девушка указала на открытые двери лифтовой шахты. Вместо кабины там виднелась спущенная в подвал металлическая раздвижная лестница. Сталкер заглянул вниз, потом посветил в шахту своим фонарем, но ничего, кроме толстого слоя пыли и кусков осыпавшейся штукатурки, под лестницей не обнаружил. Гончая ждала, полезет он туда сам или предложит сначала спуститься ей. Ее устраивали оба варианта. Болтун выбрал второй. – Глянь, что там внизу. Я отсюда прикрою. – Фонарь дай. Забрав у напарника фонарь, Гончая спустилась в подвал. Вскоре оттуда донесся ее уверенный голос: – Все в порядке. Спускайся. Болтун замешкался, но затем все-таки начал спускаться следом за ней. – Эй, посвети мне. – Гончая подняла фонарь. – Да не в глаза! Больше Болтун ничего не успел сказать. Крепкие руки одновременно схватили его с двух сторон и, словно он был мешком с тряпьем, сдернули вниз. Тяжелая ладонь расчетливо съездила по уху, отчего парень на какое-то время оглох и потерял способность соображать. – Только один? – раздался в темноте грубый, лишенный эмоций голос. Голос принадлежал человеку в армейской разгрузке, который и показал Гончей и эту многоэтажку, и этот подвал, и вентиляционную шахту, открыв ей путь на Черкизовскую. Он своими руками задвинул за ней тяжелый чугунный люк, когда она спустилась в туннель, а потом более суток ждал с напарником, таким же наемником, ее возвращения. – Один, – подтвердила девушка. – Второго вчера собаки загрызли. Она могла этого и не говорить. Наемники не знали, кого конкретно и сколько человек она приведет. По большому счету, это их и не интересовало. Задачей этих людей было доставить женщину и тех, кто с ней, на Семеновскую живыми и невредимыми. Причем последнее условие относилось только к женщине. По отношению к ее спутникам разрешалось применять силу и даже причинять им вред, лишь бы это не ставило под угрозу их жизни. Болтун постепенно очухался, но молчал и только крутил головой, пытаясь встретиться взглядом с Гончей. После того как наемники обыскали его и, связав руки, выволокли из подвала, ему это наконец удалось. – За что? – спросил он, изумленно хлопая глазами. Та пожала плечами. Она понятия не имела, зачем сталкер понадобился боссу. – Ни за что. Просто бизнес. * * * – От кого ты слышала эти слова? – От своего последнего нанимателя. Он считал себя режиссером и любил вставлять в речь разные мудреные словечки. После долгого рассказа в горле саднило. Впрочем, последние дни горло болело всегда: и когда она говорила, и когда молчала. Гончая повернулась на бок и сплюнула в темноту сгусток кровавой слизи. Стало чуть легче, но это было временное облегчение. Никакой печали, а тем более огорчения из-за своего состояния девушка не испытывала. Она знала, что умирает, но ей было на это плевать. После гибели дочери ей стало на все наплевать. Поп не знал о смертельной болезни собеседницы и своей болтовней упорно пытался пробудить в ней интерес к жизни. Наблюдать за его стараниями было даже забавно. – И ты знаешь, что они означают? – Понятия не имею, – призналась Гончая. Она снова перевернулась на спину. В таком положении лучше расслаблялись натруженные мышцы. Среди рабов это мало кто знал, но она не общалась с остальными пленниками, только для попа сделала исключение. – Отчего-то запомнилось выражение «просто бизнес». – Прежде люди употребляли эти слова, чтобы продемонстрировать другим свое равнодушие, безразличие, – заметил поп. По примеру Гончей он тоже лежал на спине. Так что общение с девушкой и ему принесло некоторую пользу. – А сейчас и демонстрировать ничего не надо, – сказала она. – Все и так знают, что остальным на них наплевать. Священник долго молчал. Гончая даже подумала, что он заснул, и закрыла глаза, но через некоторое время вновь услышала его тихий голос. – Неужели нам мало того, что уже случилось? Ядерная война, сотни миллионов, даже миллиарды жертв – неужели все это было напрасно? Неужели мы так и не вынесем из этого урок? – Ты про людей? – Да-да, – забормотал поп. – Люди – это венец творения… Гончая мрачно усмехнулась в темноту. Сосед еще что-то говорил, но она не слушала. Из предыдущих разговоров с ним она поняла, что этот сорокалетний мужчина, назвавшийся отцом Ярославом, которого рабовладельцы и сами рабы называли просто попом, был умен и хорошо образован, но сейчас он нес вздор. – Ты не слушаешь меня? Вот как священник это понял? Ее лица он видеть не мог. Надсмотрщики держали рабов в полной темноте, огни зажигались только во время работ. Даже своими специально тренированными глазами Гончая не видела вокруг себя ничего, кроме густой темноты. Присутствие рядом других пленников выдавали стоны больных и раненых, их тяжелое дыхание, запахи пота и человеческих испражнений. Однако по запахам и дыханию невозможно было узнать, чем окружающие в данный момент занимаются: спят, прислушиваются к чужим разговорам, бредят, мечтают об избавлении или проклинают свою загубленную жизнь. – Слушаю, – соврала Гончая, чтобы сосед не задавался. Впрочем, ей было все равно, что он о себе думает. Да и о ней тоже. – Не успеем. – Прости, что? – Не успеем, говорю, урок вынести. – Но почему? – поп, похоже, растерялся. – Потому что сдохнем. – Мы с тобой, скорее всего, действительно не доживем, – согласился он. – И многие другие, но дети… Его речь оборвалась бессвязным хрипом – собеседница железными пальцами сдавила ему горло. Несмотря на разрушающую тело болезнь, у нее сохранилась молниеносная реакция, а руки еще не утратили былую силу. – Мою дочь убили! Убили у меня на глазах! А знаешь, почему? Один самоуверенный идиот вообразил, что с ее помощью сможет справиться с чудовищем, одолеть которое никому не под силу. Теперь их очередь! Тех, кто попрятался в метро и думает, что спасся! Они называют себя выжившими, но они ошибаются. Они все умрут. Скоро. И их дети тоже. И мне их нисколько не жаль, потому что никто из них не стоит слезинки моей дочери! Ясно? Поп ничего не ответил, только захрипел. Гончая опомнилась и разжала пальцы, но и после этого священник хрипел еще несколько секунд. Наконец он произнес: – Ты… очень жестока. В другой раз девушка рассмеялась бы ему в лицо. Но после смерти дочери она разучилась смеяться. Поэтому ответила просто и без затей: – Это раньше я была жестокой. А сейчас мне все равно. Он пытался спорить, взывая к чувствам, которых у нее не осталось. В конце концов, ей это надоело, и она остановила его: – Хватит болтать, поп. Спи и набирайся сил. Не сможешь копать – тебя прикончат, а мне этого не хочется. – Тебе будет меня жалко? Что-то подсказало Гончей, что собеседник улыбается. Но щадить священника, как и обманывать, она не собиралась. – Мне будет скучно. Девушка так и не узнала, поверил он ей или нет, потому что до тех пор, как надсмотрщики выплеснули на спящих вповалку рабов несколько ведер холодной воды (именно так всегда происходила побудка), священник больше не произнес ни слова. * * * Гончая оказалась на ногах одной из первых. Пока остальные пленники кое-как продирали глаза и корчились под холодными струями, она ловила ртом и сложенными ковшом ладонями льющуюся сверху воду, которая позволяла утолить на время постоянную жажду, смягчить израненное горло и хоть немного смыть с тела въевшийся пот и налипшую грязь. Судя по рывкам и звону сковывающей их железной цепи, Поп еще только поднимался с земли, но Гончая знала, что через секунду-другую он так же, как и она, подставит рот и ладони под льющуюся сверху живительную влагу. Вода здесь была не так плоха. Во всяком случае, лучше той, какую девушке порой приходилось пить. В отличие от Гончей, большинство пленников ни умыться, ни напиться не успевали. «Они не умеют распределять и экономить силы, не умеют восстанавливаться в короткие моменты отдыха и не могут защитить свою скудную пайку, за которую здесь идет настоящая война, – с презрением думала она. – Поэтому и дохнут как мухи». Надсмотрщиков не очень-то заботила смерть рабов. Раз в несколько дней в шахте (яме!) появлялись новые пленники. И все повторялось. Если бы кто-нибудь год, месяц или хотя бы две недели назад сказал Гончей, что ее посадят на цепь и она с дюжиной таких же закованных в кандалы бедолаг будет изо дня в день, от побудки до отбоя рыть землю, углубляя какую-то яму, она бы просто рассмеялась тому в лицо. А могла и язык отрезать – в зависимости от настроения. Как же могло случиться, что та, кого в разных концах московского метро считали безжалостной охотницей за головами, неуловимой шпионкой, фавориткой Рейха и любовницей фюрера, превратилась в измученную, умирающую рабыню без будущего и надежды? Те, кто знали ее, сочли бы такое превращение невозможным. Но для самой Гончей ответ на этот вопрос был очевиден – она перестала бороться. Глава 2 На цепи Десятью днями ранее…