На город опускалась ночь, быстро темнело. Дима покачивался на волнах боли в такт шагам Ефремыча. От мужчины резко пахло немытым телом и грязными вещами, запах пробивался даже сквозь резину химзащиты. «Люди живут по-другому, не так, как мы. У нас все было. Потому и озверели, пропала нужда выживать, и мы ударились в науку, забыв про человечность. Марина выжгла наш осиный улей, пока такие, как Доктор Менгеле или я, не попытались подмять под себя еще больше. Куда это мы идем, и кто они такие, мои спасители? А, какая разница. Мне уже все равно. Просто все равно…» Территория теплоцентрали кончилась, промелькнуло Осташковское шоссе. Впереди чернел лес. Юноша поежился от нехорошего предчувствия, когда его спутники шагнули под сень деревьев. Сонное безразличие как рукой сняло. Что-то в этом лесу решительно не нравилось Диме, и обостренное чутье пусть бывшего, но ученого, забило тревогу. Спутники не сбавляли шаг, стараясь проскочить опасный участок. Им тоже было не по себе под нависшими ветвями. – Мы тут не ходим, нечего нам в ваших Мытищах делать, – отчего-то начал оправдываться Ефремыч. – Тихо там! – оборвал его товарищ, останавливаясь. Мужчины сделали пару шагов вперед и остановились. В наступившей тишине было слышно, как потрескивают заснеженные ветки, завывают где-то вдалеке собаки. Лес жил своей жизнью, охраняя тайны, в которые не стоило лезть человеку. – Ну, чего, вроде спокойно все, идем, – кивнул «деревенский», обводя стволом ружья полукруг вдоль дороги. – Погоди, – Ефремыч присел на корточки и спустил на землю Диму. Он как-то слишком нервно стащил с плеча двустволку, торопливо сунул в стволы по патрону и клацнул затвором. – Ты чего? – недовольно проворчал его спутник, оглядываясь по сторонам. – Да тень там какая-то между деревьями, вроде, светится что-то зеленым, краем глаза вижу, а прямо смотрю – как бы и показалось, – Ефремычу явно было неловко за свою панику, но иррациональная тревога не отступала. Дима напрягся, ощущая, как по позвоночнику пробегает холодок. – Где? – резко спросил он, до боли в глазах всматриваясь в хитросплетения ветвей. Мужчина указал ружьем куда-то на правую обочину, за ржавый остов автомобиля. – Твою же в душу… – бледнея, выговорил Дмитрий. Увлеченный собственными мыслями, он только сейчас заметил движущиеся тени. Темный сумрак ветвей наливался зеленоватым светом, видимым пока только боковым зрением. Лес будто пульсировал, по-прежнему темный и внешне спокойный, но спор грибов здесь было столько, что хватило бы на целую армию. Дима заметался, озираясь вокруг, ища пути отступления. Облачка спор окружали их кольцом, и только сзади оставался небольшой разрыв. – Назад! Бегом! – крикнул юноша. Он подхватил с земли пригоршню снега, швырнул ее перед собой. На мгновение тень распалась, растеклась по сторонам. Трое бросились прочь, мужчины – перепуганные реакцией спутника, Дима – потому что он слишком хорошо знал, что будет дальше. Через несколько минут сумасшедшего бега выскочили на шоссе, подальше от ветвей деревьев. Дмитрий остановился, силясь отдышаться, закашлялся, приподняв маску респиратора, сплевывая на землю клочья копоти вместе с алыми крапинками крови. – Живой? – «деревенский» озабоченно хлопнул парня по спине. Тот взвыл от боли, оседая на землю. – Дурак… – сквозь зубы выговорил он. – Прости, друже, не рассчитал. Мы чего так драпанули-то оттуда? Дима зачерпнул ладонью снег и сунул в рот. – Эй, ты ополоумел, что ли? – в один голос воскликнули его спутники. – Головушкой тю-тю – радиоактивный снег жрать? Жить надоело? – добавил Ефремыч. – Мужики, отвяньте, без вас тошно! – резко оборвал их Дима, кажется, совсем не боясь потерять новых товарищей. – Я вам такого рассказать могу, что снег этот так, ерунда. А в лесу – тени видели? Ну так вот, в лес больше не суйтесь, дорога закрыта. – Ядовитые, что ли, какие? Так мы ж в защите! – Не поможет вам защита. Сказано – в лес не ходить. Все, табу, закрыто, – раздраженно проворчал юноша, недовольный непонятливостью спутников. – Ну, если так – спасибо, – недоверчиво протянул Ефремыч. – Задницей чуял – что-то не то, башкой верчу – вроде чисто, а тут вот оно что. Тебя как звать-то, найденыш? – Димой зовите. – Я – Михал Ефремыч, а это начальство наше, Борис Борисыч. – Можно просто Бугай. Ты это, историю до дома прибереги, не дело тут посреди дороги болтать. Идем дальше. * * * До Нагорного добрались без проблем. Небольшой поселок с частными домами утопал в сугробах по самые крыши. Мужчины уверенно свернули в сторону коттеджей, от времени растерявших былой лоск, с обвалившимися декоративными панелями и пустыми окнами. – Ну, пришли, – с облегчением выдохнул Бугай, заходя в полуразвалившееся здание, бывшее, видимо, когда-то развлекательным заведением. Вниз, в подвал, вела выщербленная лестница. Мужчина дал знак ожидать и быстро спустился по ступеням, однако ружья не опустил. Внизу послышалась возня, Бугай матерился сквозь зубы, поминая каких-то «гребаных уховерток, чтоб у них хвост отсох», потом раздался выстрел, хруст сминаемого тяжелым сапогом хитина, и снова стало тихо. Дима поежился, на всякий случай сделал шаг назад. – А, нормально, насекомых развелось. Тепло чуют, вот и прут в наш подвал, чтоб не околеть совсем. Ща караульным по шапке настучим, сказали же – к ночи вернемся, ждите, нет же, все самим, все самим. Через пару минут Бугай высунулся наверх. – Тьху, мать! Чисто, спускайтесь. Нашим стукнул, открывают. Ефремыч достал из кармана фонарик и подсветил ступени. Дима держался за стену, осторожно наступая на битый камень. Только сейчас он начал осознавать, какой на самом деле слабак, и как не приспособлен к жизни вне стен уютного бункера, где всего всегда хватало. И от этого ощущения становилось страшно, привычный ему социум, пусть даже вычеркнувший его имя из своей истории, пусть ополчившийся, но знакомый и родной, исчез и остался воспоминанием, приятным сном, а перед ним был враждебный мир, в котором нужно было выживать. У гермодвери убежища лежало убитое насекомое размером с кошку. Сзади у него торчал грозного вида острый шип, не уступающий хорошему кинжалу по длине. Видимо, его и застрелил Бугай. Дима вошел в темный коридор и едва не потерял сознание. Воздух убежища, спертый, замкнутый, пах нечистотами, грязью и потом, к этому примешивался тонкий запах какой-то еды, которую вряд ли можно было считать съедобной после довоенной тушенки. Юноше казалось, что он мгновенно пропитался этим духом насквозь, так, что хотелось щеткой соскрести с себя кожу. – Ну, чего морду кривишь? Топай давай, кормить тебя будем, лечить. Чувствуй себя как дома, чем богаты, – гостеприимно распахнул внутреннюю дверь Бугай. Химзащиту скинули тут же, в коридоре, на криво вбитые гвозди. После коридора убегала вниз узкая лестница. Повсюду было темно, но то, что бункер был жилой, ощущалось сразу. Внизу смеялись, гомонили, несмотря на то, что на поверхности была глубокая ночь. Ступени шатались и трещали на все лады. В темноте Дима оступился и едва не полетел вниз, но Бугай поймал его под локоть. – Держись за руку. У нас даже малышня спускаться умеет, а ты, лоб здоровый, чуть не улетел, – беззлобно уколол его мужчина. – Ну, добро пожаловать. Перед глазами юноши открылся большой зал с низким потолком, стены были завешены многочисленными коврами, грязными и засаленными настолько, что рисунок слился в серо-коричневое пятно. По центру стоял колченогий стол, за ним компания мужчин самого разного возраста играла в карты. Двое доигрывали кон, остальные с интересом следили за исходом поединка. – Все, в дураках ты, Васятка, – гоготнул полноватый, налысо бритый мужчина в заляпанной футболке и протертых на коленях спортивных штанах. – Подставляй лоб. Васятка, молодой парнишка с торчащими красными ушами, покорно наклонился и получил звонкий щелбан. Компания одобряюще захохотала, единственная женщина раздавала карты. – Под дурака ходят, – заявила она неожиданно молодым голосом, хотя на вид Дима дал бы ей не меньше сорока. В дальних углах скапливалась темнота, там на матрасах спали дети, чумазые и тощие. Глазастый паренек не старше трех лет внимательно наблюдал за старшими, но не лез. Зал освещали лучинки из тонких щепок, зажатые в разрезанные крышки консервных банок. Электричества в бункере не было. – Э, народ, начальство вернулось! – рявкнул Бугай, выходя в освещенный круг. – А это что за заморыш? – бестактно поинтересовался один из картежников. – Заморыша зовут Дима. Будет с нами жить. Пожрать сообразите, что ли, голодные с дороги. И растолкайте кто-нибудь Ленку, пусть глянет, что с этим дохликом делать, может, намазать чем. Сеня, ведро вскипяти, надо товарища помыть, весь закопченный. А ты, друже, не стесняйся, проходи, садись. Сейчас еды принесем, Леночка придет, осмотрит тебя, она у нас медик, чуть-чуть до диплома не доучилась в медицинском, но все лучше, чем ничего. Диме было худо. От удушающей вони, стоящей в воздухе, начинала кружиться голова, а желудок сжимался спазмами. Болело все тело, казалось, не было ни одного сантиметра кожи, к которому можно прикоснуться. – Что у вас из лекарств есть? Я с медициной знаком не понаслышке. – Лекарств? – задумчиво протянул Бугай. – Да откуда бы, все уже лет десять, как покончалось. Ты это, Ленку лучше спроси. Короче. Народ, это Дима. Диму не обижать, вопросами не доставать, дайте человеку очухаться. А я пошел, скоро буду. Леночка оказалась сердитой теткой неопределенного возраста, почти беззубой, как и многие здесь, с красными грубыми руками. – Кому тут не спится?! – грозно рявкнула доктор, обводя взглядом присутствующих. – Елена, это из-за меня вас потревожили, – вежливо подал голос Дмитрий.