Вместо пролога День, когда распустились цветы Я помню день, когда распустились цветы. Возможно, вы тоже его помните. Даже если родились намного позже, через несколько лет, в бомбоубежище, в мертвом, сыром и душном метро. В последнем пристанище загнанного в угол человечества. В крысином углу, среди обглоданных человеческих костей… В аду. Я закрываю глаза, чтобы не видеть качающийся огонек карбидной лампы. Даже с закрытыми глазами я вижу желтое пятно, похожее на отсвет ядерного взрыва. Я закрываю глаза, лежа на воняющем жиром и грязью финском пуховике. Я закрываю глаза и лежу без движения, словно мертвый. Я вспоминаю, о чем мечтал «до». Неужели о том, чтобы меня оставили в покое? Неужели я действительно думал, что после Дня, Когда Распустились Цветы, вокруг окажется стерильная пустыня, лишние люди исчезнут и весь мир будет предоставлен мне одному?! Черта с два. Мир серой ядерной пустыни, где вонь умирающих пропитала стены пустых домов. Мир, где человеку нет места. Мир проникающей радиации и радионуклидной пыли. Я помню тот день. День, когда распустились цветы. Я даже начал писать стихи. Послушайте. Однажды в метро спустился Бог, чтобы дать нам последний шанс… Дальше я пока не придумал. Возможно, потому, что Бог никогда не спускался? Сейчас, лежа на грязном синем пуховике, я думаю, что в жизни не видел ничего красивее атомного взрыва. Огненный цветок, распустившийся над городом. Истинный свет, поглотивший копоть человеческой цивилизации. Я знаю, что не могу этого помнить, потому что в тот момент я был глубоко под землей, за безопасной многометровой толщей гермы. Но все-таки я помню. Огненные лепестки, ласкающие землю. Свет и стон. И камень плакал и стекал, как слезы… Если это было не проявление силы Бога, тогда что это было?! Господь наш, ты огромен, и зловещ, и прекрасен. …Иногда я думаю, что случилось бы, если бы я не успел добежать до метро? Превратился бы в пепел рядом с входом в станцию. Оранжевый пепел в форме человека, который медленно рассеивает ветер. Иногда я жалею о том, что успел. Иногда я лежу и мечтаю о том, что не добежал. Что остался там, среди всех этих людей – этих прекрасных людей, которым осталось жить примерно минуту, пять минут, два часа… от силы неделю. И когда я так думаю, скрежет запирающихся гермоворот больше не снится мне по ночам. Иногда я представляю, что где-то там, далеко в космосе, есть огромная голубая планета, где все умершие – живы. Там есть города, леса, озера и парки, моря и пустыни, животные и рыбы. Там есть все, что было в нашем мире… И только метро там нет. Совсем. И знаете… Когда я так думаю, я счастлив. Кто-то называет это Катастрофой, кто-то Судным Днем, кто-то – Днем смерти. Я говорю: День, Когда Распустились Цветы. Тысячи и тысячи пусковых шахт опустели в один момент. Тысячи и тысячи металлических семян были посланы по ветру. Тысячи и тысячи огненных цветков распустились одновременно. И знаете что? Еще никогда Земля не была такой красивой. Желтый отсвет карбидной лампы тает на внутренней стороне век. Я лежу, закрыв глаза, на грязном и вонючем финском пуховике, и думаю о мире за стенами метро… Мир, в обветшалой пустоте которого, если прислушаться, тихонечко поют альфа– и бета-частицы. Боже, еси на Небеси, да светится имя Твое. Да пребудут рентгены Твои с тобой, да защитишь Ты нас от них. – Молитва Мики Да сдохни, блин, уже! – Том Пикирилли. «Да сдохни блин уже» Прелюдия Красные сталкеры – Мне тебя даже жаль, – сказал человек. – Честно. * * * Воздух заметно просветлел, но солнце еще пряталось за кварталами заброшенных темных домов. Розовый свет очерчивал угрюмые силуэты зданий. Утро. Серый монстр ушел. На земле остался окровавленный кусок мяса – бесформенная масса из мышц, костей и гордости. Раньше, возможно, эта масса была человеком. Сейчас в это трудно было поверить. Ветер заунывно дул в развалинах, трепал изодранную химзу. Прошла минута и другая. Человек не шевелился. Похоже, он был уже мертв… Прошло десять минут. Потом еще столько же. Из-за угла развалившегося дома появилась фигура, обмотанная слоями скотча и пленки. В руках у человека был автомат. Диггер махнул кому-то невидимому рукой и стал спускаться с горы обломков. Следом показались еще двое, вынырнули с разных сторон. Ветер выл. * * * Командир отряда красных диггеров Александр Феофанов по прозвищу «Феофан Грек» или просто Грек, задумчиво оглядел место сражения. Затем повернулся к заместителю – высокому худому диггеру по прозвищу Гриф. По прозрачному забралу противогаза у зама разбегались трещины. Самая крупная была залеплена скотчем. Рассвет розовел на стекле, Гриф щурился. Становится слишком светло, подумал Грек. Они и так задержались, а теперь их настигал рассвет. А все из-за проклятого нашествия тварей. Что они сегодня, с цепи сорвались?! Словно Гон в этом году начался раньше времени, причем у всех тварей разом, а не только у собак Павлова. И серый… Феофанова передернуло. Серый был хуже всего.