– Ну ты и скотина… За мной иди. Хаунд на всякий случай моргнул и кивнул. Мало ли, вдруг он дебил, как напарник. Тот выше и крепче, но идиотом выглядеть не перестал. И хорошо, такого жалеть точно не придется. Вдруг захочет расплодиться? А зачем Земле-матушке сейчас нужны форменные дауны вместо нормальных людей? Идти поначалу было тяжеловато, но скоро все навыки восстановились. Кроме руки, так и не желавшей хотя бы начинать болеть поменьше. И выздоравливать. Не нравился Хаунду один момент с ней. Вернее, даже два: сильная дергающая боль в пальцах, распаханных рваным краем одного из тех чертовых швеллеров, и запах. Запах не нравился еще больше. Гнилостный такой сладковатый запах. А вокруг раскинулась крепость Кинель. Вся из себя приземистая, крепкая, сплошь кирпич, бетон да металл. Крепко несло маслом, мазутом и солярой, большим скопищем людей и животных, вездесуще-железнодорожным креозотом. По путям, по своим делам, катилось несколько тележек-дрезин, нагруженных ящиками, мешками и людьми. Анклав с виду казался основательным, богатым и вольным. Старые часы – большущий белый кругляш на низком и длинном здании с вполне целым перроном – даже шли. Эвон как, йа, удивительное дело! Своих товарищей по несчастью Хаунд начал замечать сразу же. Разобраться с ходу – людей или мутантов, особо не вышло. Чересчур много у них общего, вонявшего грязью, немытыми телами, кровью и безнадегой. Хотя дело шло к обеду, рынок, видать работал вовсю. Вереницы мужиков, баб и детишек, связанных веревками, соединенных цепями и даже в колодках, так и тянулись куда-то вбок. – Стоять! Свинорылый недовольно покосился на троицу в сером, с короткими автоматами. – Это что? – Товар, Степа, не видно, чтоль? – Где документы и клеймо? – Степ, мы только… Степан, дернув губой, покосился на свинорылого безо всякого уважения. – Там ваши покупатели торгуют основную партию. Не сделаете как нужно, хрен к ним попадете сегодня. Марш к врачу. Хаунд, сам того не желая, оскалился, как смог, в ухмылке. Цивилизация, натюрлих. Проход больным животным и рабам на территорию торговли строго запрещен. Дожили, мать его, йа. И это в единственном в мире государстве когда-то победившего социализма, стране рабочих и крестьян. Царь-Освободитель, надо полагать, сейчас вертится аки веретено. Он им отмену крепостного права чуть ли не раньше, чем в США, соорудил, а они, только выпало, давай снова людишками торговать. Да еще и по всем правилам, с осмотром у ветеринара. Интересно, им придется очередь выжидать, пропуская вперед крестьян с курами-несушками и поросятами? – Иди, сука, чего застыл! – рыкнул свинорылый и толкнул в поясницу. И зря. Твоя смерть, майн фрёйнд, стала на пять минут мучительнее. Врачи размещались в том самом здании с часами. Оказалось оно ни много ни мало, а бывшим вокзалом. Даже длинные соединенные сиденья виднелись где-то вдалеке. «Организмы на продажу – проверять здесь». Хаунд, рыкнув от удовольствия, полюбовался аккуратной вывеской в противоположном углу. Натюрлих, хорошее чувство юмора у местных. – Хрюкаешь? – не поняв, спросил свинорылый. – Правильно, тебе, кабанище, самое там место. Хаунд покосился на него и потопал в указанную сторону. Очередь наблюдалась, но свинорылый собственник недавнего хозяина всея Товарной плевать на нее хотел. Видать, был все же в чести и заносил санврачам немалый магарыч. Красивая и крепкая баба, явно селянка, с клеткой, полной типа цыплят, фыркнула, но подвинулась. Взгляд скользнул по Хаунду, и тот непроизвольно принял прямо-таки гренадерскую стать, развернув плечи и выставив грудь. И подмигнул. Тетка фыркнула еще раз, но взгляд не отвела, лукаво улыбаясь. Знать, с мутантами сурово только в самом Кинеле, в окрестностях нравы попроще. – Оу, кто тут у нас? Голос оказался женским, молодым и красивым. Хозяйка голоса выглядела под стать ему: с копной светлых густых волос, одетая откровенно вызывающе, если такое можно было сказать о текущем времени. Во всяком случае, на характер работы указывал именно белый халат, восхитивший Хаунда, а все остальное, стройное и поджарое, было обтянуто самым настоящим джинсовым костюмом. Вот такие пироги с котятами, кому Беда вокруг, кому все хорошо. И дело, надо полагать, вовсе не симпатичной рожице и упругих сисечках, размера так третьего, виднеющихся в низко расстегнутой курточке. – Здрасьте, Ольга Николавна. – И вам того же самого, капитан Негоро. – А? – Ничего, не обращайте внимания. Хаунда уже начало злить незнание имени его покупателя-перепродажника. Запах и внешность хорошо, но искать лучше по точным данным. Потом. – Каков экземпляр… – протянула красивая Ольга Николавна, рассматривая Пса. – Ну, раздевайте мужчину. – На хера? – поинтересовался дебиловатый напарник свиномордого. – Не на хера, Пантыкин, а потому как санконтроль. На предмет врожденных и полученных патологий, паразитов, явных признаков заболеваний и проверку всего остального. А будете хамить, так пойдете сидеть и ждать результаты анализов. Кровь, кал, моча, соскобы слизистой и прочее. Имею полное право отправить вашего крепыша в карантин. На трое суток, как минимум. Пантыкин, значит? Хаунд покосился на дебилушку Пантыкина и внутренне пообещал ему чуть более ранее задуманного. Из всей палитры болезненных способов умерщвления, имевшихся для таких случаев в голове. – Ольга Николавна… – протянул свиномордый. – Свои же люди, ну… – Во-первых, Николаевна. Во-вторых, если свои, то дополнительный штраф небольшой. Двадцать пятерок. А будете возмущаться, так карантин. А Кот уходит сегодня, ну, либо завтра утром. Вы же знаете о Коте? Свиномордый сглотнул и преобразился. Если и мелькала в глазках, обросших светлыми ресничками, жадность, то тут же пропала, и карман красивой Ольги Николавны наполнился приятными звяканьем и весом бодро отсыпанных патриков. – Эту страну погубит коррупция, – вдруг вякнул Пантыкин, явно переживавший потерю заработка сверх запланированного. – На хер пошел! – рявкнули, одновременно, старший компаньона дебилушки и санврач. – Пристегивай, – смилостивилась и не стала задирать штраф хозяйка кабинета, – и давай быстрее. Рынок не ждет. Цепь крепилась к стене. Капитальной такой, из кладки советских времен, приваренной концом к выступающему толстому уголку. И не каким-то там карабином, а самым натуральным замком. И такой милоты, видно, для конвейерного осмотра, было еще пять штук. – Дернешься, прострелю колено, – ласково пообещала красавица, достав из ящика стола обрез. – У меня картечь, чтобы наверняка. Хаунд пожал плечами и, дождавшись снятия прочего железа, разделся. Намордник ему оставили, но хотя бы получилось вытереть слюну, текущую, как у бульдога. Настоящих бульдогов Пес никогда не видел, но среди гнилопсов водились явно схожие. – Ты руку попортил? – поинтересовалась женщина, пробежав по Хаунду глазами. – В целом все нормально, уши только наполовину целые, но это не страшно. Слышит-то хорошо. Сними эту хрень с него, зубы проверю. И отошла, снова взяв обрез. Надо же, как быстро становятся профессионалами в выпускании мозгов с кишками даже красивые и вроде бы мирные женщины. Пес засипел, отплевавшись и косясь вниз, на собственную бороду, полностью блестящую от слюны. – Пей, выродок! – Свинорылый ткнул флягу. – Задрал ты уже. – Открой рот. – Ольга Николавна подошла ближе. – Хорошо, как у нормального жеребца. – А у меня все, как у нормального жеребца. Ой, доктор, я вас чем-то задел… – Ты его кастрировать не думал? – Врач повернулась к свинорылому. – Кот кастрата точно не купит. Да и валяцца станет с неделю, не меньше. – Угу, верно. – Ольга Николавна повернулась обратно и рукой в плотной кожаной перчатке вдруг резко сжала «что-то» в самом низу Хаунда. – Ой, неужели ему больно? Зато меня ничего не касается. – Отстегивать? – Нет. – Врач поморщилась. – Может, Кот за него и вообще не заплатит. Но продавать скотину с сепсисом я тебе не позволю. Выбор невелик, если разбираться. Или он сам помрет, через неделю, или я удалю органы с абсцессом. – Чо? – Мизинец и безымянный, лучше полностью. Так ты хотя бы его на работы продашь. Иначе помрет и все. Намордник надень, вдруг орать примется, а у меня голова с утра болит. И да, если верить всяким слухам, лучше продать его в Оренбург. Там Орден, исследования… а у него глаза вон какие, как у кошки. Или у кота. Да надевайте намордник уже. Хаунд, сопя, не стал отводить лица, снова ощутив сталь во рту. Пальцы? Это плохо. – Позови своего идиота. Свинорылый, ворча, вышел, чтобы тут же вернуться с Пантыкиным. А Ольга Николавна времени зря не теряла. Подкатила лоток на колесиках, почти по пупок Хаунду, зазвякала всем нужным. Жгут, несколько хирургических ножей разного размера, большие и прямо-таки сияющие ножницы. Загудела газовая горелка и снова звякнуло, когда санврач закрепила в специальных зажимах несколько странных железяк, больше похожих на приборы для мангала. – Слушай сюда, хозяин эдакого жеребца. – Женщина остановилась напротив Хаунда, подняла взгляд, глянув ему в глаза, и вернулась к Свинорылому. – У него уже началась гангрена, думаю, из-за какого-то подхваченного дерьма. Мне даже не нужно проверять ему температуру, я и так вижу, что хреново, как бы он не старался выглядеть героем. Только организм теперь не герой. Будь он городским имуществом или нормальным человеком, они могли бы потратить лекарства и попытаться сохранить пальцы. Но этот, лохматый, не то и не другое. Так что все просто: за него решает хозяин и врач. А врач решила попробовать сохранить имуществу жизнь. Пусть и без почти двух не самых нужных пальцев. Обезболивающего у меня нет, придется потерпеть. И потом тоже. Но зато останется в живых и будет очень долго благодарен тете врачу. Он понял? Свинорылый ухватил Хаунда за горло: – Всосал, да? Моргни. Хаунд моргнул. Жить хотелось больше, пусть и без пальцев. Зря надеялся на организм – наверное, начал стареть. Раньше, года два назад, внимания бы не обратил на такую хрень, зажило бы, как на собаке. – Клеймо сейчас поставь. – Свинорылый хмурился. – Мало ли. – Пантыкин, сделай, мне руки помыть надо… Эй, молодой человек, крайнее тавро, категория Б, что ты там хитришь. На А он не тянет, инвалид. Хаунд не стал дергаться в сторону. Встретил почти стеклянное от жара железо, раскаленную литеру, грудью. Зашипело, завоняло паленой шерстью и кожей с мясом. Его, Хаунда, телом. Но он стерпел, пусть и чуть не сломав клык. – Раствор вон. Пантыкин, нехорошо улыбаясь, взял «вон», пластиковую темную бутыль, и полил на горящий ожог. Перед глазами Пса вспыхнуло белым, и он взвыл.