– Скальп сниму, осел. – Кто осел? – Точно не я… – Хаунд, пошарив вокруг, нашел камень, кинул на голос. Там ойкнули и заткнулись. – Ты кто, человече? – Вадик… – Это понятно. Ты каким ремеслом на жизнь пробиваешься, горемыка? … – Вот и я о том же. Если ты, шайссе, тупо носишь груз, так завали хавальник и не отсвечивай. Эй, купец! – Да? – Ты меня знаешь? – Тебя все знают. – Эт хорошо… – Хаунд хрюкнул от удовольствия. – Я слово держу. Носильщики жребий кинут, и… – Двадцать процентов. Да ну?! Хаунд удивился так сильно, что даже вылез наружу, глядя на него. Или на нее? – Не продешевишь? – Мое дело. Ну, точно – девка. Молоденькая еще, добрая, жалеет дуболомов, умеющих только таскать на горбу чужой товар. – Да как скажешь. Что там у тебя в патронах? … – Заснула? – Оба с дробью. – Шайссе… Дробь против крылатых это как… как из пушки по воробьям. Каламбур, конечно, но результат один и тот же – нулевой. Ладно. – Не высовывайтесь сейчас. Хаунд проверил оружие. С этими-то, уже зло каркающими и легшими на обратный курс, иначе никак, а то мало ли… Дробь у нее с собой, предпринимательница… Еще два года назад наружу от подземников только сталкеры выбирались. Сейчас лезут все кто ни попадя, лишь бы добраться, да урвать. А потом спасай их, шайссе, рискуй. Хаунд знать не знал, откуда у него с собой, когда в первый раз открыл глаза, оказался револьвер системы Галана и восемнадцать патронов к нему, считая со снаряженными в каморы. Он тогда мало чего помнил, если уж честно. Но важнее другое: «галан» служил хорошо, а переснаряжать патроны недавно стало очень просто. Одиннадцать полных миллиметров или четыре с половиной линий калибра. Пуля в семнадцать граммов свинца, в медной рубашке, с надрезами на головке. Распускается внутри лепестками, смачно вгрызаясь в объект попадания. Начальная скорость, доннер-веттер, двести метров в секунду… Откуда он это знает, почему? Зачем – понятно, даже интересоваться не стоит. Полезно, что и говорить, но вот откуда?! Одиннадцать миллиметров, семнадцать граммов, двести метров в секунду и надпилы надфилем… или просто надрезы его стальным другом «рихтером». Дураку все ясно, а не ясно, так сейчас поймет. Хаунд слово держит. Крыложоры эти явно наприлетали издалека, местные-то поменьше будут, и это хорошо. Кучкуются поодаль, облепив старенькие руины двухэтажек по Булкина, а сюда соваться робеют. Эт верно, дерьмомонстры, тут вам не слабые человечки, тут вам новые короли воздуха, у них клювы с половину Хаундовой руки, а рука Хаунда, как известно, лишь чуть длиннее его же… Ладно, какая разница. Что хорошего в револьвере? Гильзы сами по себе не улетают, йа-йа. Порох от «коммунаров» дорог, не настреляешься. Время сейчас не двадцать лет назад, «от пуза» давно никто не палит. А Хаунд таким дерьмом вообще никогда не страдал… на имеющихся нескольких годах своей новой памяти. Крыложоры пошли в наступление. Выписывали вытянутые кривые и восьмерки, пестро рябили пятнами на крыльях, менялись, подныривая друг под друга и вдруг выскакивая сбоку. И не останавливались, ни на миг… Эт нормально, йа. До них оставалось метров сто, отогнала их предпоследняя ракета, дала простора и времени. Но интересовали Хаунда не трое шедших в атаку, а несколько соседей, маячивших в отдалении и ждавших любой победы и объедков. Да, тут носильщики бы не проскочили, это верно. Продешевил, доннер-веттер, стоило загнуть все тридцать процентов. Хаунд в несколько прыжков оказался у убитого… То есть у еще почему-то дышавшего и стонавшего бегуна. Хера се организм, ему ногу почти оторвало, а он еще за жизнь цепляется. Вундербар, просто настоящее чудо. Ну, бедняга, ты уж прости, тебе так и так помирать… А как говорил Суворов? Правильно – сам погибай, а товарища выручай. Найн? Не заметил он во вдруг оживших и дико заблестевших глазах понимания. Да и черт с ним. Короткий двухлезвийный топор блеснул, коротко и мощно ударив, а разодранная нога осталась в темной ручище. Со стороны затаившихся носильщиков донеслись короткие хрюкающие звуки… Все верно, кто-то блевал… Что поделать. Тройка крыложоров неслась стремительно, желая добраться до двуногого наглеца, рискнувшего попасться им на пути. Но еще быстрее, кувыркаясь и брызгая кровью, им навстречу неслась отсеченная нога. На кой ляд? Хаунд оскалился, видя, что затея удалась. Мелкие местные крылатые, голодные уже черт знает сколько, не выдержали – так и дернули навстречу мясу, самому летевшему к ним в клювы. Или пасти? Рванулись вперед, сбивая троицу с выбранного курса атаки, мешая и мельтеша. Йа-йа, дас гут… Бездымный порох у коммунаров не только жутко дорогой. Он еще и слабоват в патронах к «галану». Казус, но уж как есть. А вот дымный, наоборот, шарашит, как лошадь лягается. Знай успевай удерживать револьвер, чтобы вверх не бросило и прицел не сбился. Прямо как сейчас, йа! Револьвер бил сильно, грохоча и плюясь огнем с раскаленным металлом, распуская целое облако дыма. Хаунд метался в сизом мареве черной хищной тенью, удерживая «галан» одной лапищей, замирал, целился, выбирал спуск. Одиннадцать миллиметров, семнадцать граммов, двести метров в секунду, надпилы-кресты… Как доктор прописал для людоедов с крыльями. Дас гут, йа! В самого мелкого из тройки попал со второго выстрела. «Галан», дернувшись, ударил молнией, как пальцем ткнул точно между шеей и острой грудью, торчащей вперед лодочным килем. Раскаленная капля, проворачиваясь на входе в радиоактивное мясо, стукнула тупой головкой в плотный нарост перьев, полых твердых костей, тонкую тянущуюся пупырчатую кожу, красные эластичные маховые мускулы, стукнула и… Надрезанный крест дрогнул, за мгновение распустился четырьмя широкими треугольниками-обрывками. Раздирая плоть, рассекая мышцы не хуже хирургического ланцета, прошивая вязко-прочного и такого легкого крыложора почти насквозь, стремясь выбраться из него. У пули получилось, йа! Серо-багровые пучки перьев и красные ошметки брызнули в стороны. Тварь качнуло, спиралью потянуло вниз, ведя на застывших крыльях. Кровавая комета кувырком неслась вниз, и ее, на лету, рвали в клочья налетевшие мелкие падальщики. Второй поганец, увернувшийся от трех выстрелов, комком ушел вбок, выравниваясь на ходу и… удирая. Дас шёйн. Хаунд, прищурившись, ловил оставшуюся паскуду, разъяренную мать, летевшую на него черно-серым смазанным снарядом. Десять… пять… два метра… «Галан» ударил рокочущим звериным басом. Рыкнул, снеся крыложору левый глаз и кусок глазницы. Мутант, раскрыв клюв, хрипло заухал, не останавливаясь и выставив лапы с выгнутыми костяными серпами. Хаунд успел откатиться в сторону, когда коготь зацепил край длинного плаща, легко вскрыв плотную кожу, которую не всякий нож взять мог. Только Хаунда это волновало мало… Сейчас. «Галан» он так и не выпустил, а левая рука все это время была занята – сжимала друга-«рихтера», его острозаточенного «палача» с двумя лезвиями. Пригодился. Хаунд прыгнул на тварь, пытаясь не дать той развернуться. Даже раненая и не успевшая взлететь высоко, мать была опасной. И рвалась назад, в родную свободу пустоты воздуха. Взмахнула крыльями, отбросив в сторону зачем-то выскочившую купчишку с ее двустволкой, взмахнула еще раз, подняв клубы пыли… Он оказался быстрее. В прыжке ударил сапогами между крыльев, рубанул «рихтером» точно в основание шеи. Крыложор, просев вниз, хрипло крикнула, раскрыв черно-матовый клюв, острый, в кривых выростах-клыках по краям. Топор ударил еще раз, еще… хватило трех раз. Узловатая сильная шея, поросшая чешуйчатой плотной кожей, не выдержала, разошлась под острой сталью. Хаунд, довольно скалясь, смахнул кровь с лица, развернулся, рыкнул. Купчишка, подняв «ижак», целилась прямо в ему лицо. А «галан» пустой… Стволы качнулись вниз. И он рухнул. Грохнуло почти тут же, окатив горячей темной кровью вперемешку с чем-то липким. Последний из залетных крыложоров, крича, катался по дырявому асфальту парковки, отрыгивая склизкие кровавые комки из простреленной шеи и грудины. – Дробь, йа? – Хаунд темным блестящим языком облизал содранное запястье. – Дробь?! – Я женщина, мне положено не разбираться в мужских игрушках, – из-за намордника респиратора голос шел глухо, но она там… улыбалась? – Картечь, дробь… какая разница? – Натюрлих… – Хаунд кивнул. – Данке. – Что? – Спасибо. Так… Затея удалась по полной. Мелкие крыложоры, плевать хотевшие на людей с гром-палками, облепили незадачливого бегуна, дербаня его. Торгашка косилась на них и явно прикидывала – стоит ли тратить патрон, чтобы забрать мешок? – Я бы оставил. – Хаунд повернулся к носильщикам. – Эй, один, ко мне. И начал рубить головы крыложорам. И потрошить старшую, старательно добираясь до печени или что там у нее заменяло такой нужный орган. – Ты обещал нас провести… – торговка стояла рядом, терпеливо наблюдая за ним. – Йа, проведу. – Чем ты занимаешься? Нам надо… – Женщина… – Хаунд с хлюпаньем извлек пористую скользкую массу из крыложора. – Не мешай мне! Из-за вон тех обжор мне достанется куда меньше с моих же двадцати процентов. Ты знаешь, сколько стоит снарядить один патрон в револьвер? Знаешь? Не знаешь, поверь. Потерпи. Носильщик, возможно, тот самый препирающийся Вадик, косился на его занятие и молчал. Рихтиг, это очень верно, молчи, человече, целее будешь. Хорошо быть Хаундом, все тебя знают и большинство опасается. Стоят, как бараны. Хорошо, не блеют. Почти… – Эй, люди! В ряде мировых культур принято совершать погребение с помощью птиц. Они растаскивают и пожирают бренные людские останки. Тот одноногий товарищ, каким бы глупым он ни оказался, спас вам ваши же дерьмовые жизни. Окажите ему честь быть похороненным таким замысловатым способом, ай… Уяснили? Кто-то против? Против никто не высказался. Хорошо быть Хаундом, одно слово. Крыложоры, дико крича друг на друга, жадно жрали, подкидывая куски и глотая их на лету. Иногда даже дрались, но это мало кого волновало. На стрельбу и вопли никто не набежал, и то хорошо. Хаунд, закончив дело, вручил носильщику связку из трех огромных голов, нанизанных на относительно целый провод, выдранный из развалившегося внедорожника. Печень Хаунд упаковал в снятый чехол подголовника, слегка полив водой из фляги. Не из своей, само собой, а взятой у Вадика. Злобный взгляд проигнорировал. За новые года трезвой памяти их накопилось куда больше, чем достаточно. Эт нормально и привычно… А чего косятся? Тоже мне, вопрос… Да ведь он – хренов мутант, чертова отрыжка свихнувшегося мира. И ему охеренно. Глава вторая. Добрые люди не доброй Спортивной