— Верно. Сейчас. Сию минуту. И, судя по всему, нам понадобится немного жидкой отваги. Жертва, похоже, то еще аппетитное зрелище. — С очередной девушки сняли скальп, — добавил Вайс и, к моему удивлению, залпом осушил стакан. Я проглотил шнапс, схватил шляпу и пальто и последовал за ними к двери. Сев в фургон у главного входа в Президиум, Вайс спросил, все ли документы по делу Силезского вокзала я прочел. — Пока нет, сэр. Я прочитал досье Матильды Луз и Хелен Штраух. Как раз собирался взяться за третье дело — покушение на убийство, когда поступил звонок об утопленнике в Шпрее. — Мы ждем Ганса, Ева? — Геннат смотрел на фрау Кюнстлер, которая деловито раскуривала сигарету. — Он сказал, что не задержится. Что ему нужно забрать новые пластины для камеры. — Думаю, мертвая девушка подождет, — сказал Вайс. — Как и всегда. Это ведь я спешу домой, а она уже нет. Бедняжка. — Да, сэр. — Эрнст, введи Гюнтера в курс дела о попытке убийства, — попросил Вайс. — Ты не против подобных разговоров, Ева? — Нет. Не против. Ведь я печатаю отчеты о жертвах. Думаете, потом я забываю все это? Иногда мне кажется, в этом городе трупов больше, чем на поле боя. Я пытаюсь выбросить из памяти, но надолго не получается. Чтобы на самом деле забыть, нужно хобби, а у меня нет времени, потому что я постоянно в этой чертовой машине. — Прости, и мне жаль, что я снова прошу тебя поработать допоздна, — сказал Вайс. — Все в порядке. К счастью для вас, мне нужны деньги. Кроме того, я плохо сплю с тех пор, как начала тут работать. — Не удивлен, — произнес Геннат. — О, это не имеет никакого отношения к убийствам и подробностям того, что случилось с жертвами. С этим я могу справиться. Почти. Дело в соседе этажом ниже. Он из хорового ансамбля «Комики-музыканты»[21]. И когда напивается, что, кажется, случается в любое время дня и ночи, он поет. — Я слышал о них, — сказал Геннат. — Они знаменитости. — Да, но это ненадолго, — ответила Ева Кюнстлер. — Однажды вечером вам позвонят и вызовут в дом на Потсдамершоссе, где вы увидите певца с перерезанным горлом, а над ним — меня с бритвой в руке. — Хороший район, — сказал Геннат. — Там у нас убийств еще не было. Приятно для разнообразия отправиться в такое место. И я, разумеется, постараюсь забыть наш разговор. Честнее сделки и быть не может. — Эрнст помнит каждую деталь каждого убийства, которое расследовал, — произнес Вайс. — Не так ли, Эрнст? — Не знаю. Может быть. Раз ты так говоришь. — Одна из причин, почему он такой хороший детектив. Большой Будда ничего не забывает. Итак. Введи Берни в курс дела девушки номер три. Дело Фрица Пабста. — Фрица? У нее мужское имя? — Поверь мне, — ответил Вайс, — сходства только начинаются. — Фриц Пабст, также известный как Луиза Пабст, был проституткой-трансвеститом, — начал Геннат, — к тому же хорошим. То есть даже при свете дня было трудно определить, что на самом деле он — мужчина. Фотографии Фрица, одетого Луизой, спасительны для любого, кто считает себя опытным и бывалым человеком. Вплоть до его нижнего белья от Гошенхофера. — Жаль, что я не могу себе позволить такие красивые вещи, — пробормотала фрау Кюнстлер. — Пабст вел фотоальбом и планировал стать певцом в «Пан Лаундж». Днем работал в галантерейном отделе универмага Вертхайма, а ночью часто посещал «Пан» и «Эльдорадо», неподалеку от того места, где на него напали и бросили умирать. Именно так: бросили умирать. Потому что девушка номер три пережила нападение. Пабст настаивает, что никого не подцеплял, а нападавший просто появился из темного дверного проема и ударил. Как и в предыдущих случаях, удар молотком сломал жертве шею. Мы полагаем, когда убийца попытался снять скальп, у него в руке оказался парик, с ним он и сбежал. Однако жертва осталась жива и дала ключ к разгадке, который нам до сих пор удавалось скрывать от газет. Фриц ничего не помнит об убийце, за исключением того, что за несколько секунд до нападения слышал, как кто-то насвистывал мелодию. Удалось выяснить, что это была мелодия из «Ученика чародея» французского композитора Поля Дюкаса. Фриц не знал названия, но напел ее мне, а я насвистел ее музыканту из филармонии на Бернбургерштрассе, который и опознал мотив. Единственная свидетельница — женщина, нашедшая Фрица, — видела какого-то мужчину. Она не помнит, чтобы тот свистел, но помнит, как он мыл руки в поилке для лошадей неподалеку от лежавшего без сознания Фрица. У мужчины была мягкая широкополая шляпа и длинные светлые волосы, зачесанные на одну сторону, в стиле богемы. «Как у актера», — описала она. Фриц Пабст восстанавливается в больнице, но до сих пор ничего больше не вспомнил. И, откровенно говоря, вряд ли вспомнит. Будет чудом, если он снова сможет ходить, бедняга. На каблуки ему точно уже не встать. Появился Ганс Гросс. Он открыл заднюю дверцу фургона, положил на сиденье к штативам и дуговым лампам коробку с фотопластинами, потом забрался внутрь и разместился рядом с фрау Кюнстлер. Гросс сжал Еве колено и затянулся ее сигаретой: к моему удивлению, наша стенографистка не возразила ни против того, ни против другого. — Извините, что заставил ждать. Сэр, мне понадобится еще кое-что из «Аншютца». Мы слегка поиздержались. — Расследование убийства — дело дорогостоящее, — ответил Вайс. — Особенно в Берлине. Я разберусь, Ганс. Предоставь это мне. Водитель — полисмен в форме — завел двигатель, и мы тронулись, а за нами последовала патрульная машина. — Куда едем? — поинтересовался Гросс. — На Вормсерштрассе, — ответил Вайс. — Это гораздо западнее предыдущих жертв. — Могу я продолжать? — спросил Геннат. — Мы все — внимание, — сказал Вайс. — Так вот, в то время я не мог понять, зачем убийце понадобилось мыть руки. Он же не снял скальп, значит, о крови речи не было. Но, обходя район днем, я обнаружил свежую зеленую краску на дверях Патентного бюро на Альт-Якобштрассе, и мне пришло в голову, что убийца, возможно, смывал ее, а не кровь. Поэтому мы сняли двери, тщательно осмотрели их на предмет отпечатков и обнаружили частичный след руки. Который, конечно, мог принадлежать, а мог и не принадлежать убийце. К сожалению, отпечаток не совпал ни с одним из картотеки, и на данный момент у нас пусто. — Однако идея была толковой, — сказал Вайс. — Уверен, я бы до такого не додумался. Большой Будда очень похож на своего древнего тезку, Гюнтер. Он не только просветлен, но и наделен высшим знанием. Научись у него девяти качествам хорошего детектива. Изучи их и сделай своими собственными. — У Фрица Пабста не было ни парня, — продолжал Геннат, не обращая внимания на комплименты, — ни девушки, ни чего-то среднего, если вы понимаете, о чем я. Так что мы не можем все свалить на какого-нибудь бедного влюбленного ублюдка. Но — и это любопытно — рядом с выброшенным париком Фрица мы нашли банкноту в один фунт стерлингов. Словно она выпала из кармана убийцы. — И сколько это? — спросил я. — Около двадцати рейхсмарок. — Что примерно в два раза больше, чем берут уличные шлюхи, — сказал я. — Так что убийца вполне мог предложить такую банкноту Фрицу Пабсту. Или Луизе. Вместо немецких денег. Не то чтобы это имело значение. — То есть? — спросил Геннат. — Если убийца все равно собирался разделаться с Фрицем Пабстом, какая ему разница, сколько денег предлагать? И будут ли это вообще деньги? Пока Фриц подносил их к свету, пока рассматривал, стало, вероятно, слишком поздно. — Значит, ты полагаешь, Фриц мог солгать, что никого не подцепил? — Необязательно. Когда тебя пытаются убить молотком, не только свежий обменный курс забудешь. Все забудешь, что неудивительно. Я бы точно забыл. В любом случае это значит, что убийца может быть англичанином. Или он хочет, чтобы его принимали за англичанина. — Я пожал плечами. — Или банкноту обронил кто-то никак не связанный с этим делом. — На ней нашли следы зеленой краски, — сказал Вайс. — Той же, что была на Патентном бюро. Мы обратились в Банк Англии за информацией, но там смогли сообщить лишь то, что банкнота из партии, отправленной в банк Уэльса. Вперед нас это не продвинуло. — Ну, не знаю, — сказал я. — Многим немцам легче дышалось бы по ночам, окажись убийца англичанином. — Почему ты так говоришь? — спросил Вайс. — Наверное, меня тревожит, что после войны мы как народ стали очень жестокими. И все еще пытаемся смириться с тем, что произошло. С нашей недавней историей. — Прозвучало так, будто история может закончиться, — сказал Вайс. — Но боюсь, ее урок в том, что на самом деле ничего не заканчивается. Ни сегодня, ни, тем более, завтра. — Может быть, но нельзя отрицать, что у людей появился вкус к крови и человеческим страданиям. Как у древних римлян. И, думаю, любой немец, который гордится своей страной, предпочел бы, чтобы Виннету был не из Германии, а откуда-нибудь еще. — Хорошая мысль, — признал Геннат. — Возможно, наш убийца — турист, приехавший за сексом, — продолжал я. — Берлин полон англичан и американцев, которые получают самый выгодный курс обмена и в наших ночных клубах, и у наших женщин. Нас надули в Версале, а теперь и дома надувают. — Начинаешь говорить как нацист, — заметил Вайс. — Никогда не ношу коричневое, — ответил я. — Это определенно не мой цвет. — В Версале нас обманули не англичане с американцами, — сказал Вайс. — И даже не французы, а наше собственное верховное командование. Оно продало нам дерьмо про удар в спину. Чтобы самому сорваться с крючка. — Да, сэр. — Гюнтер, мне бы хотелось, чтобы ты как-нибудь встретился с доктором Хиршфельдом. Он убежден, что убийца — не мужчина, который ненавидит женщин, а мужчина, который любит женщин так сильно, что хочет стать одной из них. — Тогда у него забавный способ проявлять любовь, сэр, — сказал я. — Мне кажется, любому мужчине, который действительно хочет быть женщиной, достаточно поступить как Фриц Пабст — купить себе красивое платье и хороший парик, назваться Луизой и отправиться в «Эльдорадо». Там полно мужчин, которые хотят быть женщинами. Не говоря уже о женщинах, которые хотят быть мужчинами. — Это не то же самое, что стать настоящей женщиной, — ответил Вайс. — По словам Хиршфельда. — Верно, — сказал я. — И я, безусловно, буду изо всех сил цепляться за этот факт, когда в следующий раз заговорю с незнакомкой. Настоящими женщинами рождаются. Даже уродливыми. Остальное — просто засовывание фамильных драгоценностей поглубже в буфет. Но кто знает? Возможно, убийца настолько глуп, что отрезал себе интимные части. И когда мы его арестуем, обнаружим, что у него кое-чего не хватает. — Никто не может быть настолько тупым, — сказал Геннат. — Ведь истечешь кровью до смерти. — Мне казалось, вы говорили, что большинство наших клиентов — тупицы. — Да, большинство. Но то, что ты описываешь, явное безумие. — Таких психов нет даже в Берлине, — заметил Ганс Гросс. — Возможно, парень подошел к этому краю ближе остальных, — заявил я. — И если в стремлении стать женщиной он отрежет себе мужское достоинство, точно избавит нас от необходимости отрезать ему голову. Вайс рассмеялся. — Я начинаю думать, что стакан шнапса — слишком много для Гюнтера. Не слышал от него столько слов, с тех пор как мы дали ему место в фургоне. И кое-что из этого даже имеет смысл. Я опустил окно и глубоко вдохнул влажный ночной воздух. Меня опьянил не шнапс, а табачный дым: я понял, что если когда-нибудь стану детективом отдела по расследованию убийств, то мне придется поработать над своей привычкой курить. По сравнению с этими людьми, я был просто дилетантом. И начинал понимать, почему и у Эрнста Генната, и у Ганса Гросса голоса напоминали скрежет напильника. Голос фрау Кюнстлер, как и ее маникюр, больше походил на черный кофе.