— Прошу тебя, не говори мне больше об этих убийствах. Но за что же еще Адам мог уцепиться? Если Нора и Майя были его сердцем, Килани стал его позвоночным столбом. Он был разлучен со своими любимыми, а теперь, после предательства контрразведки, понял, что не способен помочь мальчику. Это расследование всего лишь не давало ему рухнуть в бездну безумия, как подпорка не дает упасть старому растению. А что, если он просто отключится? Прекратит биться и позволит себе пойти ко дну собственной души… Миллер поднялся на ноги и протянул Адаму руку, но тот не сделал ответного движения, его сознание устремилось куда-то за горизонт. Мальчонка, свидетель этой сцены, беспомощно переводил взгляд с одного на другого. Не понимая ситуации, он ощущал всю ее жестокость. Спустя несколько секунд Бастьен опустил руку и слез с крыши бункера. В жизни Килани было только четыре человека. Адам и эта семья, которая приняла его, пусть даже всего на один вечер. Один из самых прекрасных в его жизни. Его глаза наполнились слезами, он тоже поднялся, яростно пнул ногой Адама, съехал на заднице со склона бункера и ушел в сторону пляжа. * * * Бастьен обнаружил Эрику сидящей на капоте автомобиля с сигаретой в зубах. Ни слова не говоря, он забрался в машину. Его заместительница не стала спешить и докурила сигарету до последней затяжки. Она видела Адама уже во второй раз и прекрасно догадывалась, что между этим человеком и ее офицером существует какая-то связь. Она почувствовала себя уязвленной, ведь ее вот так запросто отодвинули. На обратном пути Бастьен и рта не раскрыл, оставив Эрике право молча бесноваться. Проезжая мимо доков, она резко свернула, снова прибавила скорость, ворвалась в заброшенный ангар, где догнивали какие-то остовы лодок и спутанные рыболовные снасти, затормозила ручником, так что эхо визга покрышек отскочило от металлических переборок. — А теперь, Миллер, ты у меня заговоришь! Что это за ребенок? Кто этот тип? 41 В ванной Бастьен плеснул себе в лицо водой, не обращая внимания, что забрызгивает все вокруг. И еще. И еще. Такой момент интроспекции, когда человек смотрит на себя в зеркало, прямо в глаза, проникая непосредственно в душу, как если бы проверяя, оценивая себя или остерегаясь. Манон скользнула ему за спину и обвила руками его талию. — Сегодня вечером меня не будет дома, — озабоченно сказал он ей. — И я должна встревожиться? — Мне кажется, я вот-вот совершу какую-то глупость, — прошептал Бастьен. — Что-то, чем я смогу гордиться? — Не могу понять, почему я чувствую, что на мне лежит ответственность. — Ты ничего не решил. Они встали на твоем пути. Реплики Бастьена и Манон могли показаться бессвязными. Они понимали друг друга почти без слов. Это родство душ пропало во время траура, из которого как будто не было никакого выхода. Однако сейчас, в самый разгар потрясений, оно робко возрождалось. — Ты не одинок, — шепнула Манон. Та же самая фраза, слово в слово, которую в заброшенном ангаре, сидя в машине с открытыми дверцами и куря сигарету за сигаретой, произнесла Эрика, пока он рассказывал ей свою длинную историю. Встреча в больнице. Этот сириец и ребенок. Драмы, которые сперва изничтожили, а потом соединили их. Их семьи разбросало по свету, каждый ищет свою. Пережитые ужасы. Одиночество и надежда. Сила и отвага продолжать вопреки всему. И эта тюрьма, «Джунгли». Несмотря на инструкции Дорсэ, Бастьен даже рассказал Эрике про контрразведку и их обещания. — Адам никогда не покинет «Джунгли» без жены и дочери. Но есть еще этот мальчонка. Он постоянно находится в опасности. Мне никогда не будет покоя, пока я сознаю, что ничего не сделал для него. — Ты не одинок, — заверила его Эрика. — Если ты хочешь совершить глупость, с тобой вся твоя команда. Это не ты нуждаешься в нас. Я думаю, что мы в тебе нуждаемся. Доверься мне и позволь нам помочь тебе. Так же как Эрика, Манон выслушала ту же самую историю, ни разу не прервав Бастьена. — А что мы скажем Жад? — с тревогой спросила она, усаживаясь на бортик ванны. — Правду. Она уже достаточно взрослая. А главное, слишком себе на уме, чтобы скрывать от нее что бы то ни было. — Она у своей подружки Доротеи. Вернется только через час. Я ею займусь. Потом Манон поднялась и, скрестив руки, потихоньку сняла через голову футболку. Эти грудки в форме яблочка, ее не совсем плоский божественный живот и этот смущенный взгляд, одновременно волнующий и притягательный. — Она вернется только через час… — повторила она, прижимаясь к Бастьену. * * * Пассаро владел маленьким городским особнячком. Из тех, что с кованой калиткой, садом перед домом и расставленными повсюду разноцветными фонариками. К девяти стемнело. Еще раз в подробностях рассказав то, что он уже поведал Эрике, Бастьен стоял перед сотрудниками ББП, давая им время, чтобы переварить информацию. — Может, это принесет нам пользу, — допустил Пассаро. — А может, мы потеряем работу. И это будет почти что польза, — пошутил Спринтер. Кортекс снова ощутил дыхание грузовика у себя за спиной. Того самого, удар которого он должен был со всего размаху принять своим телом. — А я, лейтенант, за тобой повсюду пойду. Эрика снова наполнила бокалы, и беседа продолжилась, методично и размеренно, как разрабатывают план вооруженного нападения. — Чтобы быть уверенным, что нет других незаконных пассажиров, водитель должен избежать сорок седьмой транспортной развязки на трассе А-16. Именно там перевозчики возводят свои заграждения и баррикады, чтобы мигранты успели вскарабкаться в кузов. — О’кей. Значит, выставляем ложный дорожный контроль перед Кале. Возвращаемся в город, сопровождая грузовик до торговой зоны «Сите-Европа»[71]. Во время проверки устраиваем мальчонку среди грузов и обеспечиваем новое сопровождение, чтобы проехать через центр города и поставить грузовик на национальную трассу номер двести шестнадцать. Так мы не наткнемся на роты безопасности и заграждения. И тогда ему только и останется преспокойно проехать семь километров до порта. — Надо будет выбрать грузовик с брезентовым верхом, который пропускает воздух, иначе мальчишку отловят детекторы углекислого газа. — И важно, чтобы это был европейский транспортер. Потому что международный будет опломбирован, а если мы сорвем пломбы, на таможне заметят. — Меня не столько беспокоят таможенники, как их чертовы псы. — Вроде Вольфа? — встревожился Бастьен. — Нет. Ищейки. Они натасканы на запах, общий для всех мигрантов. Запах горелого дерева. Придется найти ему чистые шмотки и как следует несколько раз вымыть его, иначе все впустую. — При ежедневном наличии пяти тысяч транзитных грузовиков можно пройти между каплями дождя, — для собственного успокоения сказал Кортекс. — Наконец-то у меня будет приемлемая история, которую можно рассказать моей старшей. Бастьен торжественно поднялся и окинул взглядом команду. Свою команду. — Значит, вы в себе уверены? * * * От костра оставалось только несколько углей, дающих слабый свет, отчего на стенах бункера плясали тени. Адам даже не заметил в золе крошечный, еще не тронутый огнем уголок сгоревшей фотографии Норы и Майи. Мужчина стоял на страже, чтобы Килани мог поспать. Днем на пляж приходили многие беженцы, они видели их временное жилье. Возможно даже, информация попала к афганцам. Ребенок и сириец жили под нависшей над ними угрозой, такой же постоянной, как чайки над Кале. В кармане Адама завибрировал телефон. Он опередил Бастьена, не дав ему и слова сказать. — Я плохо говорил с тобой. И чересчур многого от тебя требовал, — извинился сириец. — Слишком поздно, друг. Я тебя уже простил. Обещание тебе давал я, а не контрразведка. Так что подготовь Килани. Через двадцать четыре часа он покидает «Джунгли». Адам обернулся к свернувшемуся калачиком в спальном мешке мальчику, которого одолевали тяжелые сны. — Тебя ничто не обязывает делать это, — сказал Адам. — Ты свою часть сделал, хотя тоже не был обязан. Ты что думаешь, ты лучше меня? Даже на расстоянии сириец через трубку ощутил улыбку Бастьена.