Через пару лет после прибытия в Мобильный отдел Альберто уже имел под рукой двух своих лейтенантов. Сын рабочего из Фалька, уехавшего из Венеции, чтобы избежать нищеты, Дарио Вентури вырос в муниципальном доме в Сесто Сан-Джованни на северной окраине Милана. По воле своих очень религиозных родителей он готовился стать священником и учился в малой семинарии Миланского архиепископства. Обманув их надежды, после службы в армии Дарио поступил в полицию и в первые годы службы, готовясь к экзаменам по ночам, окончил юридический факультет, чтобы иметь возможность участвовать в конкурсах для офицеров. Умный и амбициозный, методичный и решительный, Дарио сразу отличился своими способностями. Он знал правила и процедуры досконально и даже в самых критических ситуациях никогда не терял самообладания. Умелый посредник, он обладал острой чувствительностью к журналистским и политическим последствиям расследования. Что касается Томмазо Карадонны, то он был безрассудным отпрыском аристократической семьи из Палермо. Он надел форму из духа авантюризма и в пику своей семье. Томмазо был симпатичным и обаятельным болваном, щедрым, импульсивным и безрассудным до идиотизма. Опытный водитель, наделенный завидной меткостью, он никогда не отступал, когда нужно было рисковать своей шкурой. Он оказался в Милане в качестве наказания после того, как уничтожил служебную машину и пять других автомобилей во время безрассудной погони по улицам Палермо. Его страсть к хорошей жизни, красивым женщинам и азартным играм делала его в некотором роде похожим на негодяев, за которыми он охотился, – настолько, что порой можно было подумать, что ему ничего не стоит оказаться по другую сторону баррикад. Но его глубокое знание ночных клубов и игорных заведений города не раз оказывалось бесценным для их расследований. Между этими тремя мужчинами, такими разными и во многом дополняющими друг друга, родилось нерушимое профессиональное и человеческое партнерство. Они стали неразлучны как на работе, так и вне ее. Именно вместе с Вентури и Карадонной Альберто Меццанотте отпраздновал рождение своего сына. Вместе с ними он оплакивал смерть жены. Дружба, связавшая их, пережила даже вторжение в их жизнь Ванессы Фабиани. Они познакомились с ней в 1984 году во время рейда в подпольный игорный зал, где та была вынуждена работать в качестве танцовщицы, чтобы собрать долг, который ее отец никак не мог выплатить заемщикам. Ей было двадцать шесть лет и она была красива настолько, что перехватывало дыхание. И Дарио Вентури, и Томмазо Карадонна влюбились в нее мгновенно. Оба они ухаживали за ней, но Ванесса в конце концов выбрала Карадонну. Вентури смирился с этим, стерпел – и даже стал шафером на свадьбе лучшего друга. Под руководством комиссара Меццанотте «три мушкетера» провели необыкновенную серию великолепных арестов, которые сделали их имена легендарными. Именно они надели наручники на запястья Ренато Валланцаски в 1972 году за ограбление ресторана «Эсселунга» на Виале Монтероза. Еще раз Красавчик Рене был пойман ими позже, в 1980 году, после одного из его многочисленных побегов, в конце жестокой погони со стрельбой в метро. А в 1977 году в самом центре Милана они арестовали Франческо Турателло, положив конец его преступному правлению. Но их шедевром стал арест Анджолино Эпаминонды, известного как Фиванец. Сын скромных катанских иммигрантов, Эпаминонда стал водителем, а затем правой рукой Турателло. После ареста последнего, чтобы унаследовать его корону, вместе со своими печально известными «индейцами» – сворой безумных убийц и наркоманов, – он не колеблясь вступил в бой с бандой братьев Мирабелла, оставшихся верными Ангелочку. Жестокая война, потрясшая город, оставила за собой шлейф из шестидесяти трупов. Привлечь к ответственности Фиванца для комиссара Меццанотте было идеей фикс. Он неустанно охотился за ним в течение многих лет, став его заклятым врагом, настолько, что гангстер однажды даже попытался уничтожить Альберто, напустив на него «индейцев», но потерпел неудачу. В 1980 году Фиванец впервые оказался за решеткой, но был освобожден за недостаточностью улик. Однажды ночью четыре года спустя комиссару наконец удалось найти квартиру, превращенную в некое подобие завода по производству «кокса», где, уже чувствуя дыхание полицейских на своей шее, прятался Эпаминонда. Мастерство Меццанотте заключалось в том, чтобы узнать пароль для входа в убежище и произнести его на строгом катанийском диалекте, чтобы ему открыли бронированную дверь, а затем ворваться внутрь с оружием наперевес. В тюрьме Фиванец держал на стене камеры фотографию Меццанотте, на которую плевал каждое утро, как только вставал с постели. Но в конце концов он сдался. Во время жесткого допроса, играя на его ахиллесовой пяте – любви к своим детям, – комиссар убедил его рассказать все. Фиванец признался в семнадцати убийствах и сотрудничал со следователями, чтобы восстановить картину в еще примерно сорока случаях. Раскаяние Эпаминонды позволило Меццанотте и его людям в последующие годы провести впечатляющую серию арестов, ликвидировав целые преступные сообщества и, по сути, опустив занавес над той эпохой кровопролития и насилия. Пути «трех мушкетеров» разошлись вскоре после того, как Альберто Меццанотте стал начальником Мобильного отдела в ранге заместителя комиссара – но для всех он навсегда остался «комиссаром Меццанотте». Перейдя в 1989 году в «Дигос», а затем в Интерпол, Дарио Вентури начал стремительную карьеру, которая, благодаря влиятельным связям, которые он приобрел со временем, привела его на вершину миланской полиции. Что касается Томмазо Карадонны, тот ушел в отставку в 1994 году после интрижки, все детали которой так и не были до конца прояснены (его подозревали в коррупции), и основал частную охранную компанию. Однако их дружба продолжалась до тех пор, пока неизвестный убийца не прикончил Альберто Меццанотте тремя выстрелами в упор в 1998 году. * * * – Ты знаешь, что я до сих пор не привык видеть тебя без «ирокеза»? – Голос Карадонны вывел Меццанотте из задумчивости; он и не заметил, как тот оказался рядом с ним. – Уже много лет как у меня его нет, – ответил Рикардо, инстинктивно проводя рукой по голове. Когда-то у него была прическа «ирокез» с выкрашенным в рыжий цвет гребнем, оставшимся с тех времен, когда он был басистом «Иктуса», самой старой панк-группы, когда-либо украшавшей миланские андеграундные сцены. Меццанотте избавился от него в тот момент, когда решил стать полицейским, так же как и полностью порвал свои связи с тем миром. – Это правда, но мы редко виделись после того, как ты поступил в полицию, между курсами подготовки и переводом в Турин. И знаешь, что я тебе скажу? Мне твой «ирокез» нравился, хотя беднягу Альберто тогда чуть удар не хватил. «Чуть не хватил – это уж точно», – подумал Рикардо. Хотя определенно бывали моменты и похуже. Он не мог не вспомнить последнюю встречу с отцом, за два года до его убийства. Это было его самое болезненное воспоминание – и его самое большое раскаяние. После той ужасной ночи у них больше не было контакта, кроме пары коротких телефонных звонков. Смерть отца навсегда лишила Рикардо возможности примириться с ним. – Ну, как у тебя дела на железной дороге? – сменил тему Карадонна, нарушив молчание, установившееся между ними. – Для меня дела обстоят несколько лучше, чем в квестуре, я не могу этого отрицать. Но это точно не убойный отдел. – Да, я тебя понимаю… Если у тебя крепкие яйца и желудок, то выше убойного прыгать некуда – это высший пилотаж для полицейского. Хотя, скажу тебе честно, отдел по борьбе с ограблениями был моим любимым. – Почему? – Больше погонь и перестрелок, – проворчал Карадонна, и они оба разразились смехом. – О чем это вы тут шушукаетесь? – спросил Вентури, присоединившись к ним. – Ничего, Дарио. Ты все равно не одобрил бы, – ответил Карадонна, толкнув Меццанотте локтем. Несколько мгновений все трое молча смотрели на фотографии, затем Вентури произнес: – Завтра, не так ли? – Да, завтра утром. Наверное, мне придется дать показания. – Прямая спина и нос по ветру, Кардо, – вмешался Карадонна. – Возможно, это станет для тебя неожиданностью, учитывая, что многие в квестуре думают о тебе, но, на мой взгляд, тебе нечего стыдиться. Ты выполнил свой долг, и Альберто гордился бы тобой. – Думаешь? Мне всегда было интересно, как бы он повел себя на моем месте. – Что именно он сделал бы, мне неизвестно. Твой отец мог быть непредсказуемым. Но в одном я уверен: он не позволил бы им уйти от ответственности. Не так ли, Дарио? – Ну, Альберто мог бы сам хватать их по одному и отправлять пинками до самого Сан-Витторе, – шутливо заметил Вентури. – Но он был не просто полицейским, а комиссаром Меццанотте, – добавил он уже серьезнее. Рикардо посмотрел на него. – Ты думаешь, что я был не прав, обратившись к судье, не так ли? Я должен был сначала поговорить об этом с тобой? – Да, Кардо, так было бы лучше. К этому вопросу можно было подойти более осторожно и осмотрительно, ограничив ущерб. Но что сделано, то сделано, и не стоит об этом теперь. – Да, в таких вещах ты мастер, – вмешался Карадонна, обхватив Меццанотте за плечи и по-отечески обняв его. – Но мы – люди действия. Благоразумие и дипломатия – не наша сильная сторона. – Ты всегда рассуждал больше яйцами, чем мозгами, Томмазо, в этом нет сомнений, – ответил Вентури. – Однако в отношении Кардо я все еще сохраняю некоторую надежду. Меццанотте расхохотался, что вызвало у них облегчение и благодарность. В этот момент он почувствовал, что находится не на враждебной территории, а в последнее время это случалось с ним не очень часто. * * * К тому времени, когда Лаура вышла из Центра помощи, уже наступили сумерки. В темноте, опускавшейся на площадь Луиджи ди Савойя, уличные фонари и фары автомобилей бросали на здания и людей призрачный свет. В тот вечер Лаура сильно задержалась – ее смена давно закончилась, но нужно было очень много всего сделать. В Центре жизнь всегда била ключом – никогда не оставалось свободного времени. Для нее, столько прожившей в добровольной изоляции, отстраненности и бездействии, возможность стать наконец полезной, ощущать себя частью чего-то важного было опьяняющим и захватывающим опытом. Работа придавала ей сил, и Лаура впервые чувствовала себя живой, как никогда прежде. Отношения с матерью перешли в стадию открытой войны, и, даже опоздай она на ужин, ситуация не стала бы хуже. Прижимая к себе сумку, она шла с опущенной головой по тротуару, тянущемуся вдоль боковой стороны вокзала, направляясь к трамвайной остановке. Два иммигранта с Востока, пившие пиво на ступеньках ворот, открыто разглядывали ее, когда она проходила мимо. Чуть дальше мужчина мочился на заднюю часть припаркованного фургона. Днем здесь все было иначе, и Лаура неохотно призналась себе в том, что с наступлением темноты вокзал становился куда более устрашающим. К тому же она была измотана, и от любой попытки сосредоточиться в висках начинала пульсировать тупая боль. Ей не терпелось принять душ и залезть в постель. Ужин, скорее всего, она уже пропустила. Лаура ускорила шаг, когда к ней подошел коренастый парень, чтобы попытаться продать ей наркотики, одарив ее гнусной улыбкой. Она почувствовала внезапное ощущение холода, сопровождаемое дрожью, пробежавшей по позвоночнику. Лаура замерла, ее сердце бешено колотилось. Она с трудом дышала, словно воздух вдруг загустел. Нет, нет, только не сейчас… Этого не могло быть; несмотря на усталость, она была начеку, она ни на секунду не ослабляла свою защиту, стеклянный колокол в ее сознании был прочно установлен. И все же посторонние эмоции проникали в нее, не сталкиваясь с препятствиями, вместе с мрачным чувством угнетения. Вернее, набор эмоций. Это была мучительная смесь печали, боли и страха, которая, несмотря ни на что, почти заставила ее плакать. Лаура с недоумением огляделась вокруг, пытаясь найти источник, но он казался одновременно близким и далеким, везде и нигде, как будто эти интенсивные эмоции не были связаны с конкретным человеком, а витали в воздухе как ядовитое облако. Она никогда не испытывала ничего подобного; ей казалось, что ее засасывает в бездну отчаяния и мучений. Затем Лаура заметила детей. Мальчик и девочка, с виду лет двенадцати и восьми. На нем были короткие шорты с бретельками, рубашка светлого цвета и кепка; на ней – летнее платье в цветочек, волосы украшали банты. Они скакали, держась за руки, по одной из дорожек маленького сада в центре площади, через дорогу. Лауре показалось странным, что в этот час такие маленькие дети бродят одни, но поблизости не было ни одного взрослого, который мог бы за ними приглядывать. В какой-то момент мальчик остановился и обернулся с серьезным выражением лица. На мгновение Лоре показалось, что он смотрит прямо на нее, а в его глазах горит странный огонек, – но затем он снова запрыгал вперед, таща за собой ту, что, по мнению Лауры, была его младшей сестрой. У нее возникло было желание последовать за ними, но эмоциональная буря, продолжавшая бушевать внутри нее, удерживала ее на месте. Когда она смотрела, как они уходят в направлении автомобильного туннеля, пересекающего железнодорожную эстакаду, соединяющую улицы Тонале и Перголези, эмоции, терзавшие ее, постепенно утихали, пока не исчезли совсем, оставив ее растерянной и дрожащей посреди тротуара. * * * Был час ночи, и Меццанотте уже в третий раз объезжал квартал в поисках парковки. Он оставил Аличе перед воротами уже двадцать минут назад, и найти место для машины было нужно позарез. На самом деле ему очень хотелось в туалет, и он уже пару раз чуть не врезался. На кузове его видавшей виды машины и без того было полно вмятин и царапин, и добавлять новые необходимости не было. Дело в том, что Меццанотте был совершенно пьян. От бутылки виски – темного и таинственного – не осталось ничего, все было выпито до последней капли. В таком вечере он и нуждался – ему отчаянно не хватало возможности расслабиться в приятной компании. На следующий день, конечно, ему будет сложновато сосредоточиться, но, может, оно и к лучшему. Настроение Аличе тоже слегка улучшилось. Почти все время она беседовала с Ванессой, хоть и выглядела несколько напряженной. Ясно дело – копы справа, девочки копов – слева. Солидарность, чтоб ее… Наконец Рикардо заметил свободное место. Оно частично выходило на проезжую часть, но какая разница, он действительно больше не мог терпеть. С помощью серии резких маневров ему удалось припарковать машину, чудом не повредив ее. Выйдя из машины, он сразу понял, что находится слишком далеко от дома, поэтому, хотя это было не очень правильно для стража закона, проскользнул между двумя мусорными баками на темной пустынной улице и, тяжело вздохнув, с облегчением, опорожнил мочевой пузырь. Рикардо шел домой не по прямой; его голова кружилась как карусель. Сделав несколько шагов, он услышал за спиной голос: – Инспектор Меццанотте… Обернувшись, он едва успел удивиться тому, что к нему обращаются по фамилии и должности в такое время суток – и тут в живот ему прилетел сильный удар. Сморщившись от боли, Рикардо вслепую протянул руку и схватил за рубашку стоящего перед ним человека. Несмотря на то что он был застигнут врасплох и очень пьян, все равно мог бы взять верх над нападавшим. Если б тот был один… Но, к сожалению, у него был сообщник, который сзади нанес ему удар дубинкой по почке. Рикардо рухнул на колени с придушенным стоном – и больше ничего нельзя было сделать. Двое набросились на Меццанотте, осыпая его ударами кулаков и палок. Они старались не бить по лицу – возможно, чтобы не оставлять слишком заметных следов, – но в остальном не церемонились. Нападавшие не произнесли ни слова, но у Меццанотте не было ни малейшего сомнения в том, почему они его бьют. Предварительное слушание по делу было назначено как раз на следующее утро. Все, что ему оставалось, это свернуться в позе эмбриона на асфальте, чтобы максимально обезопасить себя, и ждать, пока все закончится, надеясь, что они не увлекутся и не забьют его до смерти. 5 – Наблюдается ли у нас рост жалоб на убийство животных в последние недели? – повторил оператор миланского офиса НОЗЖ, Национальной организации по защите животных, на другом конце линии. – Нет, инспектор, насколько мне известно, нет. – Я имею в виду животных, убитых варварским и жестоким способом, после того как их подвергли настоящим пыткам. Разрывание на части, ампутация конечностей и тому подобное, – уточнил Меццанотте, зажав трубку плечом и выдавливая из блистерной упаковки пару таблеток, которые он проглотил вместе с глотком воды из пластиковой бутылки. Затем добавил: – Особенно в окрестностях Центрального вокзала. – Я не… Подождите, раз уж вы упомянули об ампутированных конечностях, на прошлой неделе одна женщина сообщила нам, что нашла под своим домом искалеченную кошку. Это не сразу пришло мне в голову, потому что мы классифицировали это как случайную смерть. Дама была убеждена, что ее переехал трамвай. У этой бедной скотины был разорван живот и отрублены все четыре лапы. – Где живет эта дама? – Позвольте мне проверить… вот: на углу Виа Тонале и Виа Саммартини. «Прямо напротив вокзала», – подумал Рикардо. – Спасибо, вы мне очень помогли. Потянувшись, чтобы положить телефонную трубку, он почувствовал боль в боку и застонал. Хотя Меццанотте продолжал накачивать себя обезболивающими препаратами, он чувствовал боль повсюду. Его тело было покрыто синяками и ссадинами. Возможно, одно ребро треснуло. Тем не менее он полагал, что ему повезло: ничего не сломано и, похоже, внутреннего кровотечения тоже не было. Рикардо оперся локтями на стол и спрятал лицо в ладонях. Он чувствовал себя тросом, натянутым до предела под воздействием слишком тяжелого груза. В том, что он рано или поздно лопнет, сомнений не было – но надолго ли его хватит? Меццанотте ощущал, как мало-помалу начинают лопаться и трещать волокна этого самого троса, как он изнашивается. Накануне вечером Рикардо притащился домой, проглотил горсть обезболивающих и забрался в постель, не разбудив Аличе. Он ничего не сказал ей об избиении – в том состоянии, в котором его подруга находилась в последнее время, она с ума сошла бы от ужаса. Утром, ожидая в коридоре здания суда, Рикардо был так напичкан лекарствами, что заснул прямо на скамейке, и секретарю суда пришлось трясти его, чтобы объявить, что его вызывают в зал заседаний. В зале суда ему стоило нечеловеческих усилий нормально пройти к скамье, не скривившись от боли. Он был настолько полон гнева, что без труда и колебаний ответил на все вопросы прокурора, глядя прямо на группу обвиняемых, не опуская глаз. Позже, в отделе, новость о его показаниях уже распространилась, и его коллеги снова стали относиться к нему как к вредителю. Ему отчаянно нужно было что-то, что занимало бы его разум, чтобы сосредоточиться, чтобы не думать обо всем том дерьме, которое сыпалось на него. И единственное, что у него было, – это дело о мертвых животных. Прежде чем позвонить в Национальное агентство по защите животных, Меццанотте обошел весь вокзал, задавая вопросы железнодорожным служащим, уборщикам, владельцам магазинов. Он также допросил мужчин из службы наблюдения супермаркета. Во время ужина у Вентури, разговаривая с Томмазо Карадонной – чей бизнес, как подозревал Рикардо, в последнее время шел не очень хорошо, – он узнал, что именно его компания отвечает за безопасность супермаркета на Центральном вокзале, и попросил его задать несколько вопросов охранникам. Включая два случая, непосредственным свидетелем которых был Меццанотте, он выявил пять убийств кошек, которые можно было с относительной уверенностью приписать одной и той же руке, плюс еще несколько случаев, информация о которых была слишком расплывчатой и неточной, чтобы вселять особую уверенность. Рикардо приказал и патрульным, и двум своим информаторам впредь держать ухо востро и докладывать ему обо всем, что связано с гибелью животных. К этому времени он уже почти не сомневался: кто-то уже около месяца убивает кошек, а потом раскладывает их по всему вокзалу. Какого черта он это делает и почему именно на вокзале, было большой загадкой. Правда, в конце концов речь шла не более чем о животных – о преступлении, за которое полагается лишь штраф, – но Меццанотте не мог игнорировать едва уловимое беспокойство, которое продолжала вызывать в нем манера этих убийств. Он решил, что пришло время сообщить об этом комиссару Далмассо. Отметил места находок на карте и приступил к написанию служебного отчета об этом деле.